Повести писателей Латвии
Шрифт:
Тогда Жанис поднялся на палубу, остановился перед траловой дугой. Ночная прохлада и ветер сразу освежили голову. Было что-то около трех. На востоке занималась заря. Носились чайки, на фоне темного неба казавшиеся черными.
Подошел Гравитис. В резиновых штанах, резиновой робе. Кукла резиновая. К тому же издавал еще какой-то кукольный не то писк, не то свист, по привычке звучно втягивая воздух сквозь свои золотые челюсти. Ты гляди, как дымится вода, сказал Гравитис, возьмем нынче Большую рыбу, это точно. На такие вещи у меня есть нюх.
Жанис бросил в рот пару витаминных горошин. Гравитис презрительно поморщился. Фу ты, черт, как ты можешь глотать эту пакость! Прикончат тебя бабы, как пить дать, прикончат,
В 3.48 они вдвоем зашли в штурвальную рубку. Саунаг в тот момент говорил по радиотелефону с Рупейком, капитаном восемьдесят второго: Условились, что будут тралить курсом сто тридцать три градуса.
Гравитис, сопя, покрякивая, чинил надломленную сигарету. Жанис держался вблизи открытой двери, сон опять наседал. Ну, пожалуй, пора, сказал Гравитис, сплевывая табачные крошки. Сунул в рот сигарету, повернулся к Саунагу, всем своим видом показывая, что хочет прикурить. Саунаг демонстративно отвернулся, но перекинул через плечо коробок со спичками. Послушай, механик, обратился Саунаг к Жанису, что там со штифтом безопасности, Киршбаум опять разорялся. Жанис пожал плечами. Штифт, который они требуют, сейчас нигде не достать, ответил он. И хорошо, что не достать. Не то бы вареная эта морковка полетела при первом же крупном улове. А Гравитис, довольно бессвязно мешая слова и мысли, объявил, что настало время Большой рыбы и что сегодня их лодочка будет до краев полна. Киршбаум — бумажная душонка, что он смыслит в нашем рыбацком деле. Ему самому не мешает в одно место вставить штифт безопасности. Чтобы поджилки не тряслись. Саунаг смерил Гравитиса строгим взглядом, однако ничего не сказал.
В 4.10 начали выметывать трал. Саунаг остался у штурвала. Жанис стоял у лебедки, лицом к корме. Гравитис снял с петель траловые доски; с шумом, всплеском они опрокинулись в море. Скрежеща, закрутился барабан лебедки. На двух стальных ваерах кутец тянулся теперь за судном, подобно хвосту. Ваера выпустили до отметки двести пятьдесят метров.
Когда трал был в море, круглые часы с двадцатью четырьмя делениями в штурманской рубке показывали 4.30. Те самые часы, что остановились в 5.18, обозначив момент, когда судно перевернулось. Капитан МСТБ-82 Рупейк на следствии сказал, что МСТБ-99 перевернулся в 5.15. Никакого противоречия тут не было, три минуты часы могли идти и под водой.
Ну вот, трал в море, начинаем лов. Подзаправившись из фляги, Гравитис облокотился на поручень. Там, где скользил под водою кутец, за судном бежал по волнам огненно-красный буй. Эта картина — бегущий по голубым волнам красный буй — всегда вызывала в Гравитисе детскую радость. Он рассмеялся, даже языком прищелкнул. Поехали! Жми на всю железку. В этой радости было все: и облегчение оттого, что трал уже в море, а сеть наполняется рыбой, и удовлетворение от сделанной работы, размеренного хода судна. Еще было что-то такое, что невозможно передать словами. Приятное щекотание в груди. Красный буй — его флаг, его талисман. Гравитис выловил буй в океане в те времена, когда ходил за рыбой в далекие моря. С тех пор повсюду возил с собой грушеподобного красавца, привязывая его к каждому тралу, с которым случалось работать. Об этом знали все и называли его просто буем Гравитиса.
В семье у них было семеро детей, Беньямин рос последышем. Башмаки ему всегда доставались на размер-другой больше, штаны великоваты, рукава у пиджака потертые, обтрепанные. Ему ничего не покупали, вечно приходилось донашивать, что не годилось братьям и сестрам. По ночам он иногда просыпался от
До школы приходилось топать шесть километров. Дети из рыбацкого поселка там были в меньшинстве. Деревенские ребята им прохода не давали, обзывали чешуей и водяными крысами. Лучшие места считались в глубине класса, подальше от учительских глаз. По давней традиции, задние парты занимали деревенские ребята. Беньямин об этом, разумеется, знал, но в первый день занятий он старчески шаркающей походкой — оттого, что обувка всегда была не по размеру велика, — прошел весь класс и сел за последнюю парту. На переменке деревенские его здорово вздрючили и велели попросить разрешения учителя пересесть в первые ряды. Но Беньямин упрямо вернулся на занятое место.
Вскоре после войны он вместе с отцом и старшими братьями стал ходить в море. Сидел на веслах, тянул невод, ставил верши. Промокал, промерзал до костей, семь потов спускал. Резиновых сапог тогда было не достать, гнилые льняные сети рвались, запутывались. Рыба держалась в цене, однако жизнь рыбаков в их округе мало изменилась. Поселок стоял в стороне от дорог и городов. Рыболовные снасти приходили в негодность. Начальники попадались нерадивые. Да и уловы были невелики.
На волостных гуляньях отношение к рыбацким парням было то же, что когда-то в школе: их едва за людей считали. Девушки задирали нос, танцевали с ними с этаким обиженным выражением на лицах. Да они и сами не шибко задавались, топтались себе у буфетной стойки или подпирали стены в зале.
Крепость денежного ветра Беньямин Гравитис ощутил по-настоящему год-другой спустя, когда его бригада получила становой невод и появились деревянные траловые баркасы. Рыбаки еще толком не верили ни в большие уловы, ни в крупные заработки, однако торговые деятели тотчас уловили смену конъюнктуры и дважды в месяц посылали в поселок автолавку с дорогими товарами; деревенским они в ту пору были не по карману.
Переклеенные бумажными лентами пачки тогдашних большущих купюр, которые кассир раскладывал перед ним, Гравитис воспринимал не иначе, как воздаяние за перенесенные обиды. В растущих заработках он видел возросшую ценность своей персоны, и это понималось им как символическое извинение. Самодовольно похохатывая, Гравитис перебрал дорогие костюмы, ощупал шелковые сорочки, модельные штиблеты. Примерил несколько шерстяных жакетов, повертелся перед зеркалом, но под конец купил пару золотых часов, надел на каждую руку по штуке и, давясь от смеха, отправился домой.
Акции парней из рыбацкого поселка на глазах повышались. Теперь они расхаживали франтами, некоторые даже вырядились в темно-синие форменные кители с золочеными шевронами. А Гравитис на танцы нарочно являлся в длинных резиновых сапогах. Нет, он не мелочился. Когда буфетчица спрашивала, сколько у тебя сегодня в кошельке, он отвечал: на что нам, рыбарям, кошелек. И, запустив руку за отворот сапога, вытаскивал хрустящие сотенные.
Он одним из первых вызвался отправиться за моря за Большой рыбой. Что говорить, на прогулку это мало похоже. То и дело штормило, палуба в воде или в наледи, кожу на пальцах вечно саднило, будто по ней прошлись наждаком. Но тогда им было все нипочем: четыре часа работали как заводные, четыре часа спали как убитые. Столько рыбы Гравитис в жизни не видел. Рыба под ногами, рыба в руках, некуда деться от рыбы, иногда страшно становилось, как бы рыба их не засыпала, не придавила, не придушила.