Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

Коцюбинский Михаил Михайлович

‹21 января 1911 г. Перед Босфором›

В ГОДОВЩИНУ

Не он один ее любил. Во славу Украины Писали звучные стихи И яркие картины. Ловили звонкий смех ее, Улыбки, шутки, пляски, Сплетали в пестрые венки Ее живые сказки. Тот в ней лелеял старину, Тот грезу молодую,- Он первый полюбил ее, Как мать свою родную. Пусть мать убога и стара, Бедна, темна, гонима, Но сыном преданным она По-прежнему любима. Пускай она в кромешной тьме Бредет, полуживая,- Как рана, в нем горит любовь, Горит, не заживая. Видала родина не раз, Как ветреники эти Под вечер забывали все, Что пели на рассвете. С ее дарами шли к другой, Спеша склонить колено; Такие люди не могли Любить самозабвенно. В нем первом научая любовь Пылала, словно рана, Он шел в неволю за нее, Служил ей без обмана. Все тяготы перенесла Любви сыновней сила, Того великого огня И смерть не погасила.

‹8 марта 1911 г.›

ТРАГЕДИЯ

Рыцарь чувствует, сражаясь, Что он ранен в грудь смертельно, Прижимает панцирь к сердцу, Чтобы кровь остановилась! А прекрасной даме видно,- Побледнел ее любимый, Он рукою грудь сжимает, Дама шлет слугу поспешно. «Господин, вас просит дама Хоть на миг покинуть битву, Чтобы вашу рану, рыцарь, В башне мы перевязали. Там у нас бальзам целебный, Там и мягкие повязки, Там давно для господина Белая постель готова». «Друг слуга, скажи спасибо Даме, что тебя послала,- Мне воспользоваться трудно Приглашением любезным. Если бы хоть на минуту Снял с себя я этот панцирь, Кровь бы хлынула потоком, Жизнь моя оборвалась бы. В мире есть такие раны, Для которых нет бальзама, Для которых нет повязки, Кроме панциря стального». «Господин, слова такие Могут ранить даме сердце». «Если есть у дамы сердце, Пусть его сожмет покрепче».

‹6 июня 1901 г. Кимполунг›

ПРО ВЕЛИКАНА

(Сказка)

Когда ребенком я была, Мне сказку рассказали, Лишь раз я слышала ее – Забуду же едва ли. Был деревенский мальчуган Рассказчиком – и ясно, Что в ней тенденции искать Поэтому напрасно. В своем рассказе сохранил Он простоту святую. (Моя ошибка, может, в том, Что сказку я рифмую.) Мы в садике сидели с ним Вечернею порою, В тот час, когда закат пылал Пожаром за горою. Вечерний ветер шевелил Над головами грушу, И что-то темное тогда Нам волновало душу. Прижалась к мальчику тогда Я, как сестрица к брату: И «барышне» и «мужичку» Вдруг стало страшновато. Нас все пугало: и трава, Что тихо шелестела, И леса дальнего стена, Что от зари алела. И даже в старой груше той Мы друга не видали,- Кто б мог сказать, о чем ее Листочка! лепетали? Но всех сильнее тополя Страшили нас собою, Что в длинный выстроились ряд, Наверно, с целью злою! Все это, уверял Лаврин (Так мой приятель звался), Растет на великане том, Что с богом состязался. Когда-то очень был силен Тот великан,- недаром Любые цепи разбивать Он мог одним ударом. Его осилить не могла Ничья другая сила, Но божья кара наконец Пришла – и поразила. За что – Лаврин того не знал, Я спрашивала старых, Но мне никто не объяснил, За что такая кара. Господь не сжег его огнем, Громов

не посылал он, А только сном его накрыл, Как мягким покрывалом. Сон, говорят, есть божий дар, Нет – божье наказанье! Ведь великану этот сон Принес одни страданья. Лег отдохнуть он на часок, А спит уже столетья, Оброс землею и во сне Все видит лихолетье. То овладели им враги, Охваченные злостью, Пьют даром кровь его они, Ему ломают кости. Стянули накрепко его Железными цепями, К глубоким ранам, торопясь, Припали жадно ртами. До сердца самого не раз Их проникали руки, Но спит, как прежде, великан, Хотя и терпит муки. Когда ж болезненно во сне Он брови вдруг нахмурит, Шумят по рощам, по лесам И по дубравам бури. А если боль его доймет, Слегка он шевельнется И дрожь по телу пробежит, Земля же содрогнется. «Нас призрак этот не страшит!» Враги ликуют хором. Но стихнет скоро божий гнев, Беда минует скоро. И встанет великан тогда, Расправит плечи снова И разорвет в единый миг Железные оковы. Все то, что мучило его, Вмиг станет горсткой праха. Смолк мальчуган. Сидели мы, Едва дыша от страха. «Скажи,- спросила я, дрожа,-› Когда ж случится это?» «Иль через год, иль через сто, А может, до рассвета!» Тут разом ветер налетел, Деревья зашатались, Как пташки вспугнутые, мы Домой скорей помчались… Любимый мой далекий край! Страна моя родная! Когда я вспомню про тебя, Ту сказку вспоминаю.

‹5 февраля 1913 г. Египет›

ПОЭМЫ

СТАРАЯ СКАЗКА

Кто желает слушать сказку?

У меня она готова.

Но, пожалуйста, простите,

Что не все в ней будет ново.

Люди добрые! К чему нам За новинками тянуться!

Иногда полезно очень На былое оглянуться.

Нет! Никто нам не расскажет,

И таких рассказов нету,

Чтобы кто-нибудь не молвил:

«Э! Мы слыхивали это!»

Если все же интересно,

Эту сказку прочитайте,

Мне же вы не лавров пышных –

Хоть баранок связку дайте!…

I

В дни былые, в дальнем крае Проживал поэт когда-то. Он владел большим талантом, Напрокат нигде не взятым. И хоть не был он красавцем, Но уродом не был тоже,- Человек обыкновенный, На других людей похожий. Наш певец – да что же делать, Правду надо молвить смело: Не певцом был, а поэтом - Петь, признаться, не умел он! Но его звучала песня Звонкой радостью и смехом, И неслась она по свету Стоголосым звучным эхом. Одиночества не знал он… Под его убогим кровом Молодежь не раз сходилась Слушать новой песни слово. Эта песня утешала То улыбкой, то советом… Благодарные за песню, Помогали все поэту. Что могли, то и давали - Вот и вся его награда. Холод с голодом неведом,- Что еще поэту надо? А когда зеленым шумом Разговаривают травы, Каждый день ходил поэт наш Побеседовать с дубравой. Так однажды рано утром Он лежал в траве, мечтая… Может, слушая дубраву, Может, песню сочиняя… Вдруг он слышит – шум и крики. Зов охотничьего рога, Лай борзых… На всю окрестность Эхом поднята тревога. Кони быстрые топочут, Шум все ближе нарастает, И охотники толпою На дорогу выезжают. А поэт наш – вот несчастье! – Лег на самую дорогу… «Эй! – кричит он.- Осторожно!, Дайте мне пожить немного!» Хорошо, что не за зверем Кровожадно люди гнались - О, тогда б они с поэтом И не очень посчитались!… Впереди – сердитый рыцарь Под кольчугою железной… «Это, молвит, что за птица? Ты не встанешь ли, любезный?» «Не беда! – поэт ответил.- Сам уйти с дороги можешь, Если рифмы разбегутся, Ты собрать их не поможешь!» «Хороша твоя охота! – Засмеялся громко рыцарь.- От беды тебе скорее Лучше с миром удалиться!» «Я беды не испугаюсь! О покое не забочусь! Уходи-ка! Я – охотник, На таких, как ты, охочусь! Ведь ко мне с небес высоких Рифмы-соколы слетают, На того, кого мне надо, Беспощадно нападают!» «Ишь какой ты, дьявол, мудрый! – Молвит рыцарь.- Не случалось Мне встречать тебе подобных!… Мало времени осталось, А не то б мы поглядели, Кто кого скорей поймает!… Люди! Прочь его с дороги! Пусть не очень рассуждает!» «Что ж,- сказал поэт,- спасибо! На руках меня несите! Да о песнях не забудьте! Вон, в траве листки возьмите!» «Он, наверно, сумасшедший! – Крикнул рыцарь.- Бог с тобою! Знай, безумный, нашу милость - Мы объедем стороною. Подожди еще немного: День пройдет, и ночь настанет - Я подам тебе на бедность, А сейчас я очень занят!» «Ожидать тебя не буду,- Так поэт наш отвечает,- Кто кому подаст на бедность, Этого никто не знает…» Ничего на это рыцарь Не ответил, прочь умчался. Свист и топот… Лес дремучий Гулким эхом отозвался. Разбрелись ловцы повсюду, Целый день они стреляли, Только ни одной зверюшки За день целый не поймали. А когда к закату солнце Над землей склоняться стало, Смолкли трубы, шум и крики, Тишина на луг упала. Утомились люди за день, Потихоньку голод гложет, Кто еще в лесу блуждает, Кто найти пути не может… Едет рыцарь одиноко, Смотрит сумрачный и строгий… Глядь – поэт лежит, как раньше, Поперек лесной дороги. «Ты подачек ожидаешь? Ждал, бедняга, целый день их!
– Рыцарь шарит по карманам.- Я не взял с собою денег!» Но поэт в ответ смеется: «Золотом не дорожу я! У меня богатства столько, Что тебя еще ссужу я!…» Загорелся гневом рыцарь - Очень горд, упрям и смел он! Только гордость и упрямство - Все богатство, что имел он. «Хватит шуток! – крикнул гневно.
– Я с тобой расправлюсь люто!…» А поэт ему: «Мне тоже С господами не до шуток. Мной воспеты небо, море, И дубрава мной воспета… Это все мои богатства - Драгоценности поэта. И при всем богатстве этом Я свободен, счастлив вечно…» Тут воскликнул рыцарь: «Боже! Он с ума сошел, конечно!» «Может быть,- поэт ответил,- Мы с тобою в божьей власти! Но действительно я счастлив, И с меня довольно счастья! Я на мир гляжу свободно. Пролетают думы-птицы, Для которых нет на свете Ни заставы, ни границы. Все, что только захочу я, Сотворю в одну минуту, И летит над облаками Мысль моя, на крыльях будто. Вечно молод, вечно весел, Словно звонкий ветер в поле, Сам свободный, никогда я Не сгибал чужую волю». Но в ответ смеется рыцарь: «Друг! Нельзя ли покороче? Я тебе не очень верю - Ты-то счастлив, да не очень! Что мне все твои мечтанья? Это – мнимая свобода. Я бы все за графский титул, За земной бы замок отдал. Я бы отдал все богатства Всей страны твоей незримой Лишь за сладость поцелуя Милой девушки любимой!…» Что-то рыцарю ответить Наш поэт уже собрался, Но вот солнце закатилось, Светлый месяц показался. Молодежь пошла с работы Под вечерним тихим светом И сердечными словами Поздоровалась с поэтом. И поэт взял мандолину. Струны тут заговорили, И слова чудесных песен Рядом с музыкой поплыли. Очарованные песней, Все задумчиво стояли, А у девушек безмерно Очи радостью сверкали. Очарован, неподвижен, Долго рыцарь слушал песню: «Сколько силы в этом слове! Он, наверное, кудесник!»

II

Летним вечером однажды Наш поэт сидел без дела… Целый день в своем жилище В одиночестве сидел он… Молодежь ушла с рассвета – Дни горячие настали, И товарищи поэта Урожай с полей снимали. Так сидел он неподвижно, Слушал песни, что звучали Всюду в поле – и к поэту В мирный домик долетали. Песни смолкли. Скоро ночка Темнотою все укрыла, С ветром спорили деревья, Речка быстрая бурлила. И поэт в своей лачуге Молча слушал шум далекий, Он глядел во тьму ночную, Полон думою глубокой. Вдруг он слышит – кто-то едет, Лошадь у крыльца заржала, Кто-то слез с коня, оружье Еле слышно забряцало. Что за чудо? Кто приехал? Чья-то тень окно закрыла… Удивлен поэт наш. «Кто там? – Неизвестного спросил он.- Если вор, то ты ошибся: Ты у бедного поэта». «Это я,- ответил голос,- За услугой, за советом…» «Кто же ты?» – опять спросил он. «Я – Бертольдо, рыцарь славный!» И поэт узнал тот голос. «А! Охотник! Друг недавний! Заходи, хотя, признаться, Темноват приют поэта,- Для себя, когда я дома, Я не жгу напрасно света. А для гостя мне не жалко…» Огонечек заискрился - В гости собственной персоной Властелин Бертольд явился. «Добрый вечер!» – «Добрый вечер!» - Рыцарь хмуро отозвался… Посидели, помолчали, Разговор не начинался… «Чем могу тебе помочь я?» - Наш поэт сказать решился. Рыцарь тихо отвечает: «Я, мой друг, увы, влюбился!» И поэт ему: «Скажи мне, За каким пришел советом? Может быть, и помогу я В очень сложном деле этом…» «Я влюблен, я погибаю,- Молвил рыцарь,- дни и ночи Вижу я перед собою Изумительные очи!» «Что ж,- поэт ему ответил.- Взять за ручку да жениться!» «Ох, другой, как видно, рыцарь С ней навек соединится! Под балкон любимой донны Каждый вечер прихожу я, И в безудержной печали Ночи грустно провожу я. Но в ответ на воздыханья Ничего не получаю! Чем привлечь к себе, скажи мне, Сердце милой?… Я не знаю! Может быть, по вкусу милой Будут больше серенады?…» «Да,- сказал поэт,- для птички Повкусней приманку надо!» «Голос есть… Но со стихами, Знаешь, не выходит что-то…» «Да! – поэт ему ответил.- Это трудная охота. Поэтические лавры Не для каждого, кто хочет,- Конь поэзии крылатый Норовист, капризен очень…» «Помоги!
– взмолился рыцарь.- Для тебя нет дела проще! Ты - волшебник! Ты – кудесник! Помнишь дивный вечер в роще? Ты своим стихом чудесным, Песней все сердца растрогал… Тел один найти мне можешь К сердцу милому дорогу! И за это все, что хочешь, Я отдам тебе в награду!» «Нет,- поэт ему ответил,- Обещаний мне не надо. Никакой не надо платы Мне от друга дорогого! Подожди – и серенада Будет в миг один готова. Но для этого мне нужно Имя знать твоей любимой…» «Имя милой – Изидора, Красоты непостижимой!» Призадумался поэт наш, Глядь – и через миг единый Что-то вывел на бумаге, Снял со стенки мандолину, Показал слова Бертольду, Мандолину сунул в руки И стихи учил запомнить, Повторяя для науки: «Начинаешь петь, а дальше Струны так перебираешь: Ut-fa-la-sol-fa, mi-re-sol... Дальше сам ты подбираешь». «Вот спасибо!» – молвил рыцарь… Не успел поэт проститься, А уж рыцарь в чистом поле На коне летит, как птица. Мчался рыцарь через степи, Через долы, через горы. И коня остановил он У окошка Изидоры. Под окошком у любимой Мандолина заиграла… Неизбывных чувств потоком Серенада выплывала: «Гордо, пышно и лучисто Светят звездные просторы - Ни одной звезде высокой Не сравниться с Изидорой! Светят чистые алмазы, Красотой прельщают взоры, Но чистейшим бриллиантам Не сравниться с Изидорой! Много спрятали жемчужин Океанские просторы, Ни одной из тех жемчужин Не сравниться с Изидорой!…» И лишь только серенада Отзвучала по просторам, Звездами полюбоваться Тихо вышла Изидора. И когда, устав от песни, Мандолина замолчала, Сверху вдруг к ногам Бертольда Роза нежная упала. И исчезла Изидора, Тихо… Пуст балкон, как прежде, И прильнул Бертольд устами К розе – сладостной надежде.

III

Боже, боже! Что наделать Может с сердцем серенада! Не томится грудь Бертольда. Томной грустью и досадой. И улыбка Изидоры Все приветливей, яснее, С очарованным Бертольдом Все любезней и милее. И колечко Изидоры На руке его сияет, Он невестою любимой Изидору называет. На богатой, пышной свадьбе Длилось шумное веселье, Танцевали, выпивали Забавлялись всю неделю. Всех приветствовали шумно, Медом, винами поили… Только нашего поэта Пригласить на пир забыли. Ясно,- хлопоты большие, Отдохнуть минутки нету! Где, кому какое дело До забытого поэта? Время птицею летело, Жизнь, как сказка, протекала… И не знал Бертольд, что горе У ворот его стояло. Захотел король могучий Покорить чужие страны, И герольдов разослал он Звать бойцов на подвиг бранный. И среди гостей веселых В замке рыцаря Бертольда Рог раздался громогласный Королевского герольда. «Ты прощай, моя супруга, Миновали счастья годы! Променять все это надо На далекие походы». И осталась молодая Изидора одинокой,- В воскресенье утром рано Вышел рыцарь в путь далекий. Толпы рыцарей отважных Вышли в путь порою ранней – Там, за морем за далеким, Проживают басурмане. Через дебри и пустыни Войско шло, не уставая. Не один вздохнул глубоко О своем родимом крае. Но когда уж слишком тяжко Грусть людей одолевала, Чтобы грусть рассеять, песню Начинали запевалы: «Не грусти, когда наскучат Бесконечные скитанья. О своем родимом крае Не умрут воспоминанья! В песнях родины найдешь ты Утешенье в скорбной жизни. Придадут тебе отваги Думы о родной отчизне. Не печалься – не напрасны Это горе, эта мука: Край родной любить сильнее Учит долгая разлука!» Над глухой пустыней дикой Раздавалось это пенье, И находит каждый воин В этой песне утешенье… Впереди большого войска - Трое выбранных старейших: Карлос, Гвидо и Бертольдо, Трое рыцарей храбрейших. Едут, едут… перед ними Три дороги… Порешили, Чтоб расстались командиры, Три дороги разделили. Карлос выбрал путь направо, Гвидо – левую дорогу, А Бертольд шагает прямо… «Путь счастливый!» – «С богом!» – «С богом!» Счастье храброму Бертольду Улыбалось поначалу,- По пути завоевал он Городов чужих немало. Вот уже столица вражья Пред Бертольдом вырастает… Тут-то счастье боевое Полководцу изменяет. То ли рыцари успели От походов утомиться, То ль решили басурмане Не сдавать своей столицы - Но держался город крепко Перед рыцарской когортой. Две атаки отразил он, Так же с третьей и с четвертой. И пришлось Бертольду плохо,- Край чужой, чужие люди, Страшный голод, войско гибнет… Что-то будет? Что-то будет? Месяц тянется осада, Рыцарей погибло много. Нарастает среди войска Недовольство и тревога. Воины идут к Бертольду, Подступают с криком грозным: «Выводи ты нас отсюда! Прочь веди, пока не поздно! Ты зачем сюда привел нас? Это путь прямой к могиле, Видно, хочешь, чтобы все мы Даром головы сложили! Ненавистен этот город! Надоела нам осада! Эту славу и победу - Ну их к черту! – нам не надо!» И хотел Бертольд утешить Злое войско умным словом, Но наполнился весь лагерь Шумом диким, бестолковым. Все схватились за оружье, Смертью б дело завершилось… Кто-то крикнул громко: «Стойте!» Войско вдруг остановилось. И певцы перед войсками Вышли стройной чередою, На плечах несут оружье, Лютни держат пред собою. И тогда пошли на приступ «Ни к чему шуметь вам боле. Наказать теперь Бертольда Все равно ведь в вашей воле. Мы вам многое расскажем, Но язык у нас чудесней, Так как нам присуща песня, Мы про все расскажем песней!» Тут один из них тихонько Струны пальцем задевает, Улыбается лукаво, Песню тихо начинает: «Жил да был отважный рыцарь, Воевал он в жизни много - Шел он в долгие походы Лишь от печки до порога. Языком своим длиннющим Штурмовал он вражью силу. Вы слыхали, как он хвастал: «Я – один, их – триста было!» Этот вот отважный рыцарь Был в бою и после боя Жив и цел домой вернулся: Талисман имел с собою. Талисман такой известен, Рассказать о нем несложно,- Талисман тот – изреченье: «Убегай, пока возможно!» «Убегай, пока возможно!» Все певцы тут подхватили… И солдатам стыдно стало, Книзу очи опустили. И оружье заблестело, Загремело по просторам: «Лучше смерть в бою отважном, Чем прийти домой с позором!» И тогда пошли на приступ Так решительно и смело, Что на милость город сдался, Еле ночь прийти успела. Басурманский царь сдается, Вражье логово разбито. И дорога в край родимый Широко теперь открыта! Светел, радостен Бертольдо, Всех певцов своих созвал он, И когда они собрались, Им такую речь сказал он: «Вечно будем мы гордиться Трубадурами похода! Я обязан дать награду Вам от имени народа!» И певцы в ответ: «Спасибо! Нам наград твоих не надо! Тот, кто выучил нас песням,- Тот достоин лишь награды!» «Где ж он? Где? – спросил Бертольдо.- Что ж он прячется меж вами?» «Он не здесь,- певцы сказали,- На войне он не был с нами. Он в родной стране остался, Чтоб делить печали с нею, Не одну семью утешить Звонкой песнею своею…» «Знаю этого поэта, Песню вечно молодую, И теперь его по-царски Щедро отблагодарю я! Дал бы бог теперь счастливо Нам прийти к семье любимой – Много золота насыплю Я певцу страны родимой!…»

IV

Из намерений хороших Сбита ада мостовая, Здесь, конечно, потрудился И Бертольд, не уставая. Уж давно Бертольд вернулся В мирный дом, в гнездо родное, Снова зажил мирной жизнью Вместе с милою женою. Расцветает вечный праздник В освещенных ярко залах… Много у него богатства… Много золота в подвалах, И богатые трофеи, Что

добыл он в схватках жарких, И награда за победу - Королевские подарки. Много денег и сокровищ! Графом стал наш славный рыцарь! Будто сам король могучий, Он живет и веселится. И кругом – куда ни глянешь – Это все его владенья, Вся округа, каждый житель У Бертольда в подчиненье. И сперва Бертольд казался Благородным и счастливым, Он с подвластными своими Честным был и справедливым. Но недолго это длилось, Он менялся постепенно, Все увидели, что в графстве Наступили перемены. На вино, на угощенье, На роскошные наряды, На турниры и забавы Очень много денег надо. Граф привык в далеких войнах Грабить всех без сожаленья, И теперь в краю родимом В этом ищет он спасенья. Бесконечные оброки, Злая барщина, налоги, Всюду крепкие заставы Граф поставил на дороге. Трудно даже рассказать вам, Что за стон там раздавался. Как в аду, страдали люди, Как в раю, граф наслаждался. Граф разгуливал по замку, А в ярме стонали люди… И казалось, бесконечно Продолжаться это будет. Всюду горькою волною Стон народный разливался, Этот стон в душе поэта Тяжким эхом отзывался… И однажды в пышном замке Слышит граф плохие вести – Стража верная доносит, Что волнуются предместья. Что певцы бунтарской песней Недовольство разжигают И к восстанью за свободу В этой песне призывают. И певцов сажают в тюрьмы, В каземат сырой и тесный, Но ничто не помогает - Не смолкают эти песни. Собираются толпою Горожане и крестьяне, Беспокоен край широкий, Приближается восстанье. И вскричал Бертольд: «Пустое! Я возьму их жестко в руки!» Вдруг он слышит – где-то рядом Раздаются песни звуки: «Мужика сыра землянка, Барский замок – на помосте… Что ж, недаром говорится: «У господ белее кости…» Может ли рука мужички С белой ручкою сравниться? «Кровь у графа голубая» - Так недаром говорится… Любопытствуют крестьяне: Всюду ль эти кости белы?… Кровь прольется ль голубая, Если нож вонзить им в тело?…» «Что за черт! – Бертольд воскликнул.- Поскорей певца ловите, В кандалы его закуйте! Эй, скорей! Скорей бегите…» Из-за стен огромных замка Снизу голос вдруг ответил: «Эй! Бегите, слуги графа, Да поймайте в поле ветер! И напрасно так – не стоит, Граф вельможный, волноваться: Ныне нас поймаешь десять - Завтра нас увидишь двадцать! Нас к боям ведет, к победам Командир великой рати… Он у нас отважный рыцарь, Вы же с ним знакомы, кстати…» Как сквозь землю провалился Тот певец – следа не стало… А Бертольд сидел и думал, И тихонько прошептал он: «Он у нас отважный рыцарь» – Вот всего восстанья корень! Но его забавам злобным Положу конец я вскоре!» Он к себе двух самых верных Слуг покорных вызывает И к поэту с порученьем Прямо на дом посылает: «От меня ему скажите: Помню я еще доныне, Как его прекрасной песней Утешался на чужбине. И теперь вот я желаю Заплатить ему сторицей - Я дарю ему прекрасный, Лучший дом в моей столице. Пред его большим талантом Преклоняюсь я покорно, И его намерен сделать Я певцом своим придворным. У меня его, скажите, Ждут почет, богатство, слава, Только должен он оставить Все опасные забавы!» Слуги выполнили точно, Быстро это порученье, Принесли они поэту В графский замок приглашенье. Он приветливо промолвил: «Я прошу у вас прощенья, Что не вышел вам навстречу - Болен уж не первый день я. Что ж, прошу – садитесь, гости!» Все по-прежнему стояли И немедленно поэту Речи графа передали. Он с усмешкой слушал речи Соблазнительные эти И, когда они замолкли, Так спокойно им ответил: «Передайте господину: Платы я не принимаю! Если что-нибудь дарю я, То назад не отнимаю. Я ему его богатства - Пусть он вспомнит – заработал! Очень я о том жалею, Лучше бросил бы в болото! Нет! Из рук его вовеки Громкой славы не возьму я! Могут дать такие руки Славу лишь одну худую! Золотых венков не надо, С ними счастья не добуду, Буду золотом увенчан - И поэтом я не буду! Не поэты те, чьи мысли Вольно не живут на свете,- Их опутали навеки Золотые эти сети. Не поэт, кто забывает О страданиях народа, Золотыми кандалами Он сковал свою свободу. Вы пойдите и скажите: Не боюсь я графской мести! И пока я жив, до гроба Не сложу оружья чести!» И вернулися обратно Слуги в замок и сказали: «Так и так поэт ответил, Мы напрасно убеждали…» И вскипел Бертольд, услышав Слово гордого ответа, Снова слуг он посылает Уговаривать поэта. «Передайте слово в слово: Пусть опомнится, покуда Я терплю, и передайте - Больше я терпеть не буду! Если он стихи не бросит И восставших не покинет - Я его в тюрьму отправлю, Пусть он там, проклятый, сгинет!…» И спешат к поэту слуги, Вот они у цели скоро. Слуги ближе, слуги слышат Мандолины переборы. Заглянули в окна слуги, Видят – общество большое, Все сидят вокруг постели Молчаливою толпою. Третий день лежит поэт наш, Сокрушенный злым недугом, Вкруг него сомкнулись люди Тесным и печальным кругом. А поэт или играет, Или пишет торопливо, Раздает народу песни… Слуги входят молчаливо. Сразу вышли все из дома, Лишь один поэт спокойно Посмотрел на слуг Бертольда, Поздоровался достойно. Молча слушает угрозы, Улыбается при этом… Слуги кончили. Певец их Угостил таким ответом: «Передайте господину, Что поэт готов в дорогу, Пусть еще двух слуг, скажите, Он пришлет вам на подмогу. Не могу я встать с постели, Графу вы передадите… Вам нести меня придется В новую мою обитель. Но останусь я свободным В глубине сырой темницы – Думам вольным нет на свете Ни заставы, ни границы! Слово вольного поэта Не запрете вы в темнице, Полетит оно по свету, Полетит крылатой птицей! Грусть, тоска со мною будут, И от общества такого Втрое крепче станет сила Поэтического слова! Если цепи и найдутся, Чтоб мое сковали слово, Звон их будет громче речи, Громче языка любого. От родимого народа Не услышу я упрека В день, когда в темницу вами Вуду брошен я жестоко!…» В тесной каменной темнице, За решеткой долго жил он, За народ без сожаленья Тихо голову сложил он. Но остались на свободе Те потомки молодые, Что в наследство получили Эти песни огневые. Наступил конец терпенью, И убили графа люди, Угнетенья и неволи, Люди думали, не будет. Но осталось от Бертольда Молодое поколенье, Юный граф принял в наследство Гордость, золото, именья… А борьба не прекратилась До сих пор в родимом крае, И сейчас она ведется – Страшная и затяжная. Живы графские потомки, Всюду тюрьмы воздвигают, А наследники поэта Слово правды закаляют. Слово правды призывает Добывать на счастье право. Беспощадна эта схватка, Хоть она и не кровава! И когда трубой победы Боевая песня грянет - Сказка старая замолкнет, Правда новая настанет…

‹12 ноября 1893 г. Киев›

ВИЛА-ПОСЕСТРА

Боже, то не дивное ли диво? Не нашел юнак [60] с кем побрататься, Меж юнцов не встретил побратима, Не нашел меж девушек посестры. Вилу белую в горах он встретил, Вилу белую с волшебным взглядом, Обменялся с нею перначами. Белое лицо ее целуя, Руку ей пожал, назвал: «Посестра!» «Побратим!» – она ему сказала, И они помчались вместе в горы. Едут рядом по горе зеленой. И промолвил побратим посестре: «Вила, вила, милая посестра, Видишь ли, что там внизу чернеет? Воронье ли черное слетелось, Или гору турки обступили?» «То не воронье внизу чернеет, Это турки гору осаждают, Осаждают, тучей окружают, Скоро к нам со всех сторон подступят». «Вила, вила, милая посестра, Убегай, пока жива, отсюда! У тебя крылатый конь волшебный, – Как взовьется – не догонят турки На своих арабских иноходцах!» «Милый побратим, побойся бога! Что за слово ты сейчас промолвил? Разве я затем с тобой браталась, Чтобы изменить тебе позорно? Хочешь – убежим с тобою вместе,- Сильный конь мой вынесет обоих». Побратим тогда ответил гордо: «Рыцарю бежать не подобает!» Ничего тут вила не сказала, Буйные коню связала крылья, Чтоб один не вздумал вверх подняться, А потом связала и поводья, Чтобы кони врозь не разбежались: «Это судьбы наши я связала». Побратим упрашивает снова: «Вила, вила, милая посестра, Хоть и разум у тебя волшебный, Все же сердце у тебя девичье,- Если нас враги кругом обступят, Как бы ты, сестра, не испугалась!» Не сказала вила тут ни слова, Только взгляд загадочный метнула, Как пернач сверкающий и острый. Что-то витязь вновь хотел сказать ей, Но кругом их турки обступили, Воронами хищными закаркав, Юнака с посестрою схватили, На спине хотят связать им руки, Увести в турецкую неволю. Но глядят они орлиным взглядом И врагу в неволю не сдаются, Хоть и знают, что уж нет спасенья,- Не хотят оружия позорить. Покарай ты, боже, янычара! Он рассек коню на крыльях путы. Конь, почуяв крылья на свободе, Как шарахнется, как вверх взовьется, Разорвал шелковые поводья, И взлетел он с вилой к самым тучам. Проклял тут юнак свою посестру: «Пусть тебя господь накажет, вила, Братское нарушила ты слово! Пусть вовеки не узнает счастья Тот, кто побратается с тобою!» Золотой пернач юнак отбросил, Надвое сломал кривую саблю: «Сгинь, оружье, если гибнет верность!» Видит вила гибель побратима, Падает с высот стрелой из лука, Да не на гору она упала - На зеленую сосну в долину, Зацепилась белым покрывалом, Словно тучка, что сплыла с вершины. Вила саблю острую хватает, Белое срезает покрывало, Будто серна, вверх она взбегает, К своему юнаку-побратиму. Добегает до поляны горной… Горе, горе! Ни следа не видно, Только вся трава черна от крови. Смотрит вила: скалы да обрывы. Но какой дорогой скрылись турки И куда девали побратима? Жив ли он иль душу отдал богу? Зарыдала, закричала вила: «Ой ты, конь, крылатое виденье! Где ты там под тучами гуляешь? Загубил ты душу побратима, Помоги же отыскать мне тело!» Кличет вила, и зовет, и свищет,- Говорят в долинах люди: «Буря!»  Кличет вила, а сама блуждает По горам, заглядывает в бездны – Побратима своего все ищет. Помутился с горя вещий разум, И померк в печали взгляд волшебный – Не узнать в ней прежней вилы белой. Так не день, не два она блуждала, Все коня из тучи выкликая, Наконец он зов ее услышал, Прилетел из далей неизвестных И упал па землю, словно пуля. Закипело сердце вилы белой: «Ой ты, конь, изменник ты проклятый! Если бы тебя убить могла я, Все бы мне на сердце легче стало!…» Вещий конь тогда ответил виле: «Госпожа, не проклинай напрасно. Если б я тебя не вынес в небо, Оба вы тогда бы в плен попались. Не на то ты вилой уродилась, Чтоб тебя вязали злые люди!» Молча вила тут коня седлает, А в груди змея как будто вьется… Вещий конь ей говорит словами, Госпожу свою он утешает: «Госпожа моя, ты не печалься, Не печалься, в горе не вдавайся, Мы найдем с тобою побратима. Если он живой – его спасешь ты, Если мертвый – честно похоронишь. И не будет между вас измены». Молча вила на коня садится И пускает по ветру поводья. Конь под ней рванулся птицей вещей, Где гора – орлом перелетает, Мечет в бездну взгляд свой соколиный, По долинам ласточкою вьется, По-над городом летит совою, Темень огненным пронзает взором. Так три дня летели и три ночи И в Стамбуле-граде опустились. Вила здесь турчанкою оделась, Попросту оделась, как крестьянка, Улицами ходит, площадями, Где идет невольников продажа, Своего все ищет побратима: Юношей встречается немало, Да не видно побратима вилы… Вот уж вила у палат султанских. У султана белые палаты, А под ними черные темницы, Там в неволе пленники томятся, Света солнца их глаза не видят. Только ночь укроет все дороги, Подойдет к стенам темницы вила, Обволакивает все туманом, Насылает крепкий сон на стражу, Припадает ухом всюду к стенам, Чтобы хоть единый звук услышать. Вещий слух у вилы-чародейки, Но молчит темница, как могила. Лишь на третью ночь посестра слышит - Кто-то тяжко застонал в темнице: «Покарай, господь, посестру вилу!» Как услышала те стоны вила: «Горе мне! То голос побратима!» Поясной кинжал снимает вила, В стену бьет и твердый камень рушит, Пробивает узенькую щелку, Подает свой голос побратиму: «Не кляни меня, любимый брат мой, Вспомни бога со святым Иваном! Я тебе не изменила, милый, Предал нас обоих конь крылатый. Враг ему рассек на крыльях путы – Конь взлетел со мною к самой туче. Видит бог – того я не хотела! Вот стою я здесь у стен темницы, Я пришла к тебе сюда на помощь». Отозвался юный витязь виле: «Что ж, спасибо, милая посестра, Что пришла сюда ко мне на помощь. Только жалко – поздно спохватилась, Долго ж ты для турок наряжалась!» Облилось тут кровью сердце вилы: «Побратим, не гневайся напрасно! Если б ты меня сейчас увидел, Не сказал бы – вила наряжалась…» Кротко виле побратим ответил: «Что ж, давай помиримся, посестра. Что прошло, то больше не вернется, Л меня спасать теперь уж поздно. Вот спасибо – щелку прорубила, Хоть увижу светлый луч в темнице, Бог мою еще не принял душу. Если б он ее скорее принял! Верно, обо мне и смерть забыла». И опять ему сказала вила: «Побратим, к чему слова такие, О живом живой и думать должен, Стража спит, на улицах безлюдно. Я окошко прорублю пошире, Я спущу тебе покров свой белый, По нему ко мне ты доберешься. Только свистну – мигом конь примчится. Будем мы в горах через минуту». Побратим ей снова отозвался. Говорит он, как ножами режет: «Что прошло, того уж не воротишь, Больше нет в горах мне прежней воли. Тело мне ремнями переело, И железо кости перегрызло, А темница очи помутила, Горький стыд повысушил мне сердце, Что сломал я славное оружье И живой попался в руки туркам. Не мила и жизнь теперь мне стала Ни в темнице, ни на вольной воле!» Отвечает вила побратиму, Заклинает побратима богом: «Я сама спущусь к тебе в темницу, Все-таки спасу тебя оттуда, Лишь бы только нам добраться в горы, Я тебя там вылечу, мой милый, Я недаром вила-чародейка, Исцелю тебе любые раны». Ничего не отвечает виле Побратим и только тихо стонет: «Жаль трудов твоих, посестра вила! Не от славных ран я погибаю. Подойди – и все сама увидишь, И лечить меня ты не захочешь. Если ты мне верная посестра, Сделай мне последнюю услугу: Жизнь мою возьми чем только хочешь, Было бы оружие почетным, Схорони ты страждущее тело, Чтоб над ним злой враг не надругался. Если просьбе ты моей откажешь, У тебя предательское сердце». Зарыдала, загрустила вила И кукушкою закуковала: «Что сказал ты, побратим любимый? Подыму ли на тебя я руку?» Тут невольник обратился к богу «Ты за что меня, господь, караешь? Не дал ты мне, боже, побратима, А послал в посестры эту вилу. Вот теперь и помощи не вижу, Слышу только жалобы девичьи. У меня без них немало горя». Тут ни слова не сказала вила, Лишь махнула белым покрывалом. Молния широкая блеснула, Ослепила всех турецких стражей, Все тюремные спалила двери, Осветила путь посестры к брату. Только раз на брата посмотрела Вила белая – и сжалось сердце. Перед ней лежал не юный витязь, А старик совсем седой, как голубь, Грубыми изрезанный ремнями, А из ран просвечивают кости. Он не встал навстречу виле белой, Только тихо звякнул кандалами. Вновь махнула вила покрывалом, Осветила ясно всю темницу. «Вот я здесь, взгляни на вилу, брат мой!» Отозвался пленник еле слышно: «Я не вижу – очи помутились!» Сжала крепко грудь свою посестра, Чтоб от муки сердце не порвалось, Не могла она сказать ни слова, Только еле слышно просвистела, Чтоб к себе коня позвать скорее. Мигом конь услышал тихий посвист, Он уже в воротах бьет по камню, На руки берет посестра брата И перед собой в седло сажает. Только не сидит он в нем, как рыцарь, А дрожит и гнется, как ребенок. Плача и стеная, вилу просит: Не неси меня, сестра, высоко! Сердце ноет, жутко мне и тяжко! Лучше ты оставь меня в темнице…» Тихо, тихо вила отвечает, Как из-под земли выходит голос: «Побратим, прижмись ко мне покрепче, Поддержу тебя я, ты не бойся». Обняла посестра побратима, Крепко левою рукой прижала, Правой занесла кинжал блестящий И вонзила так глубоко в сердце, Что сразил бы он две жизни сразу, Если б вила смертной уродилась. Но осталась жить посестра вила, Только сердце обагрилось кровью. Конь почуял запах крови свежей, Взвился вверх он искрою кровавой, В горы дикие стрелой помчался И в долине вдруг остановился. Стал копать своим копытом землю, Быстро яму черную он вырыл. Вила белая с коня тут сходит, Подымает вила побратима, Пеленает белым покрывалом И кладет на вечный сон в могилу. Рядом с ним кинжал она хоронит, Чтобы витязь не был безоружным. Землю черную полою носит, Высоко могилу насыпает, И гора уже до неба встала. Схоронила вила побратима, На коня вскочила, закричала: «Ой, неси меня, неси в просторы! Горе давит! Сердцу стало тесно!» Конь взлетел высоко, выше тучи – Госпожу выносит на просторы. Погребенья песнь заводит вила, Люди говорят: «То гром весенний». Вила слезы горькие роняет - Люди говорят: «Весенний дождик». Над горами радуги сияют, По долинам оживают реки, В горных долах травы буйно всходят, И печаль заоблачная тихо К нам на землю радостью спадает.

60

Витязь (сербск.).

‹1901›

ИЗОЛЬДА БЕЛОРУКАЯ [61]

I

Тристан, в лесу блуждая, Ловил зеленый шум, Хотел ему поведать Тоску любовных дум. Качает ли березу Приветный ветерок – Он тотчас вспоминает Изольды голосок. Проглянут ли сквозь ветки, Синея, небеса - Он вспоминает грустно Изольдины глаза. В отчаянье из чащи Выходит он – и вот Над рожью золотою Звенящий зной плывет. и он о Златокудрой Изольде вспомнил вновь, Упал в траву и плачет. О, горькая любовь! Пришла на поле жница, Свою межу нашла, Услышала рыданье И ближе подошла. Судьбою необорной Была ее краса, И черною печалью Была ее коса. Был сумрачен и грустен Ее горящий взгляд. Забудет рай небесный, Кто взглянет в этот ад. У девушки той голос - Как будто скрипки зов, Что собирает мертвых На танец из гробов. И вывела Тристана Она из темных грез Движеньем рук лилейных, Умильным током слез. Спросил он: «Как зовешься, Скажи, коль тайны нет?» «Изольдой Белорукой»,- Он услыхал ответ. «Единственное имя В юдоли и в раю! Изольда, ах, Изольда! Прими любовь мою!»

61

Основой для этой поэмы послужил средневековый роман «Тристан и Изольда», который был широко распространен во многих вариантах, на разных языках, во всех европейских – в том числе и славянских – странах. Содержание романа – роковая и несчастная любовь ры-даря-вассала Тристана к королеве Изольде Златокудрой. Любовь возникает внезапно – от волшебного напитка, выпитого ошибочно. В некоторых вариантах упоминается также и вторая Изольда – Изольда Белорукая, которую Тристан любил во время разлуки с первой возлюбленной – Изольдой Златокудрой. (Прим. Леси Украиики.)