Повести, сказки, притчи Древней Индии
Шрифт:
Арья Шура
ГИРЛЯНДА ДЖАТАК
ДЖАТАКА ОБ УНМАДАЯНТИ{73} (XIII)
Даже мучимые жестокими страданиями, добрые неспособны стать на путь низких, находя опору в своей высокой нравственности, стойкости.
Вот как об этом назидательно повествуется. Некогда Бодхисаттва, как рассказывают, был царем шибийцев;{74} преуспевая на благо народа в правдивости, щедрости, спокойствии, мудрости и других прекраснейших качествах, он, словно воплощенная праведность и воспитанность, был отцом своего народа, движущим вперед его благополучие.
От совершения преступлений ограждаемый и укрепляемый в высоких добродетелях своим царем, как сын отцом, народ был радости исполнен в мирах обоих.
И суд его был нелицеприятен; не различал он своих и чужих и следовал во всем закону; закрыв народу беззаконий путь, он обратился как бы в лестницу, ведущую на небеса.
Плод добродетели народа — его благо; зная это, людей правитель был всегда одним лишь этим озабочен, и, следуя стезею праведности с душою полною блаженства, другим не позволял он нарушать ее.
И вот у одного из знатнейших подданных этого царя была дочь поразительной красоты, которая считалась перлом среди всех женщин; по необычайному совершенству ее фигуры и всей ее прелести она казалась воплощенной Лакшми,{75} или Рати,{76} или же одной из апсар.{77}
И тот, чей взор случайно падал на ее красу и кто не утерял способности любить, не в состоянье был он оторвать свой взор, притянутый к ней блеском красоты.
За это ее родственники дали ей имя Унмадаянти.{78} И вот отец ее уведомил царя: «В твоем царстве, о государь, объявилась жемчужина среди женщин, поэтому да благоволит государь решить, возьмет ли он ее в жены или отвергнет».
После этого царь повелел брахманам, умеющим различать счастливые приметы женщин: «Посмотрите на дочь этого вельможи и решите, подходит ли она нам в жены или нет». Тогда отец ее, пригласив этих брахманов в свой дом, сказал Унмадаянти: «Доченька, прислуживай сама этим брахманам». Она, промолвив: «Слушаю!» — стала как должно прислуживать брахманам. И вот тех брахманов
Глаза, едва лишь взоры их на лик ее упали, стали неподвижны, и бог любви унес их стойкость; не подчинялись им ни очи, ни рассудок, как будто в опьянении сознанье потеряли.
Когда же они, потеряв голову, не в состоянии были сохранить твердость и благоразумие, — куда уж там есть! — хозяин, удалив с их глаз свою дочь, сам стал прислуживать брахманам и затем проводил их. И вот у них явилось такое соображение: «Поразительная красота девушки, как чудесное видение, чарует душу; поэтому царь не должен даже видеть ее, а тем более не должен вступать с нею в брак. От ее дивной красоты он, несомненно, потеряет голову и с меньшим усердием станет заниматься своими священными и государственными делами, а упущения в обязанностях государя станут препятствием на пути народа к преуспеванию и счастью.
Она одним своим лишь видом может помешать стремиться к совершенству даже муни,{79} тем более владыке юному, который, счастьем наслаждаясь, бросает взоры, алчущие удовольствий.
Поэтому целесообразно нам поступить так».
Приняв решение, они явились в надлежащее время к царю и заявили ему следующее: «О великий государь! Мы видели эту девушку. Она чарующе прекрасна,
Порочная жена позорит славу и счастье родов обоих, как ночь, которая, скрыв месяц в облаках, окутывает тьмою всю стройность и всю красоту земли и неба».
Так дело было представлено царю. «Если на ней есть неблагоприятные приметы, как это мне говорят, то она не соответствует моему роду», — подумал царь и перестал желать ее. Ее отец, узнав, что царь не требует девушки, выдал свою дочь замуж за одного из советников царя, по имени Абхипарага.
И вот однажды, когда настал праздник Каумуди,{80} царь пожелал полюбоваться блестящей красотой празднества в своей столице. Взойдя на свою царскую колесницу, он поехал по городу; улицы и торговые ряды города были убраны и политы водою; повсюду развевались разноцветные флаги и знамена; белые мостовые улиц были усеяны разнообразными цветами, повсюду были пляски, пенье, шутки, танцы, музыка; опьяняющий аромат цветов, пудры, благовоний, венков, крепких напитков, пахучей воды для омовения, благовонных мазей наполнял воздух; дивные товары были выставлены для продажи; главная улица была запружена сияющими весельем толпами горожан и селян в праздничных одеждах. Совершая свою прогулку по городу, царь приблизился к дому того министра. Тогда Унмадаянти с гневом подумала: «А, так у меня неблагоприятные приметы, и потому, как говорят, я отвергнута царем!» И, очень любопытствуя видеть царя, она стояла, сияя дивным блеском своей красоты и освещая плоскую кровлю дома, как молния освещает вершину облака. «Пусть же соберет теперь свои он силы, чтобы удержаться от смятения и сохранить свою стойкость и память, увидев ту, у которой дурные приметы», — подумала она. И вот взор царя, с любопытством наблюдавшего великолепие столицы, упал вдруг на нее, когда она стояла, обернувшись к нему лицом. Тогда царь,
Хоть вволю насмотрелся он на красоту прелестных женщин своего дворца, хоть был смиренным он и, добродетель соблюдая, стремился одержать победу над страстями,
Хоть обладая стойкостью высокой, был сдержан и стыдлив, хоть взор его испуган был созерцанием чужой жены, но все же долго он на женщину смотрел, не отрывая глаз и восхищая Каму.
«Не Каумуди ль это? Не воплощенное ли это божество сего дворца? Апсара ли она иль дайтьев{81} дева? Ведь красота нечеловеческая это!»
Меж тем как царь так размышлял и глаза его не могли вдоволь насладиться созерцанием женщины, его колесница проехала мимо того места, где она стояла, не считаясь с его желаниями. И вот царь вернулся в свой дворец с опустошенным сердцем; его мысли были только с ней, вся его нравственная стойкость была похищена богом любви. Наедине он обратился к своему вознице Супанде:
«Не знаешь ли, чей это дом был с белыми стенами? И кто та женщина была, что там сияла, словно молния на белом облаке?»
Возница сказал: «Есть у государя министр по имени Абхипарага, так это его дом и его жена, дочь Киритаватсы, Унмадаянти по имени». Когда царь услышал эти слова, то при мысли, что она жена другого, его сердце упало и взгляд его стал неподвижным.
И, вздыхая глубоко и жарко, терзаясь всей душой по красавице, он обратился к самому себе с такой речью:
«О, как идет ей это имя нежное, где каждый слог ласкает слух: «Унмадаянти!». Своей чудесною улыбкой она меня ума лишила!
Забыть ее хочу, и словно вижу сердцем! Ведь мое сердце у нее, или, вернее, в нем царит она!
Сколь малодушен я — любить жену другого! Что за безумец я! Покинул стыд меня и сон!
Меж тем как ум мой восхищенный в созерцанье погружен улыбки ясной, взоров, красоты ее, вдруг раздается звон{82} — тот дерзкий звук напоминает о теченье дел других. О, в сердце у меня лишь ненависть те звуки порождают».