Повести студеного юга
Шрифт:
Только уже в колледже Эрнст, казалось, начал браться за ум. Четыре года учился с отличием и вел себя сносно, но потом (ему исполнилось тогда пятнадцать лет) вдруг заявил отцу:
— Знаешь, дэдди [6] , я много размышлял и вот что хочу тебе сказать. Мне думается, по некоторым предметам, кроме литературы, математики и географии, я мог бы получать отметки похуже. В моей судьбе они все равно значения иметь не будут.
— То есть как не будут? — От неожиданности сэр Генри опешил. — А честь, достоинство? По-твоему, плохой отметкой человек
6
Папа.
Пропустив мимо ушей отцовскую «чепуху», юный Эрнст солидно поморщил лоб.
— Я полагаю, дэдди, честолюбию, чтобы оно не потерпело крах, нужен здравый смысл, а не слепое желание быть первым во всем и везде. Ведь ты сам всегда проповедовал здравый смысл, не так ли? Быть первым во всем и везде, несомненно, заманчиво, но возможно ли? Перед тем как разбить армию Наполеона, Веллингтон сознательно шел на проигрыш в боях местного значения и даже отступал по всей линии фронта, но сокрушительно ударил, когда французы устремились к Ватерлоо. Его преимущество заключалось в том, что он не воображал, будто всюду может быть первым, и поэтому берег силы для решающего сражения. А жизнь разве не сражение? Мне кажется, дэдди, человеку, если он намерен чего-то достигнуть, с самого начала необходимо сосредоточить все свое внимание на главном направлении. Я имею в виду концентрацию внимания на основных жизненных интересах.
Никогда не говоривший сыну ничего подобного, сэр Генри, скрывая смущение, сосредоточенно рассматривал собственный живот, на округлой верхушке которого мерно покачивалась квадратная медная пряжка от ремня.
— Конечно, Веллингтон все-таки был ирландцем… Но, Эри, кем же ты собираешься стать?
— Мне очень жаль, дэдди, но не врачом. Я знаю, тебя это огорчит, но что такое врач? Только слуга своих пациентов, не так ли? Прости, но роль слуги, даже очень уважаемого, меня не прельщает.
— Да, но… — Привыкший гордиться своей профессией и считавший себя образцом добропорядочности, сэр Генри изумленно уставился на сына. — Дорогой, ты не уважаешь мой труд?
— Нет, дэдди, твой труд необходим, поэтому не уважать его было бы неразумным высокомерием. — Мальчик говорил почтительно, но держался независимо, и голос его оставался спокойным. — Ты ошибаешься, если подумал, что я неблагодарная свинья. Я помню, чем и кому обязан, и, разумеется, постараюсь об этом не забывать. Надеюсь, в моем желании платить долги ты не сомневаешься?
Сидя в своем массивном кожаном кресле, с белесыми, до дыр протертыми подлокотниками, сэр Генри, словно пойманный с поличным, виновато заулыбался:
— Бог с тобой, Эри, мне и в голову такое не могло прийти. Но я не понимаю, почему врач — это плохо. Лечить человеческие недуги — благородно, Эри.
— Да, дэдди, конечно, — все так же спокойно ответил Эрнст. Неловкую улыбку отца он как будто не заметил. — Но свои недуги умные люди стараются скрывать. В человеческой игре это не козырь, которым можно похвалиться, а карта, у которой мало шансов на выигрыш, поэтому ее прячут, и врач, чтобы не лишать себя заработка, вынужден хранить чужие
Потрясенный и совершенно сбитый с толку, сэр Генри сердито раскурил трубку. Редко общаясь с сыном, он, как всякий отец, был уверен, что его пятнадцатилетний Эрнст все еще ребенок, бойкий шалун. Но разве ребенок так рассуждает? Откуда все это?
— Ты меня извини, пожалуйста, Эри, но, по-моему, я тебя все-таки не понимаю.
— Я хочу сказать, дэдди, что слава не для хранителей тайн. Иногда врач может добиться такой известности, как у тебя, но иногда — не правило и, прости, возможно, это безжалостно, но правда есть правда: известность в своем округе — еще не слава.
— Тебе так нужна слава?
— Конечно. Слава — это цель, большая цель! Если у человека нет впереди Сверкающей Звезды, он только прозябает.
— Да, но слава, Эри, не может быть самоцелью. Признание нужно заслужить. Если с таких лет ты будешь думать только о славе…
— …ты не сможешь полюбить труд, не так ли? Нет, дэдди, тут за меня ты можешь быть спокоен. Я был бы прожектером, если бы надеялся достигнуть цели без упорства. Настоящую славу приносит только дело, а дело делают.
— И чем же ты намерен заняться?
— Я полагаю, успех в жизни во многом зависит от того, насколько своевременно и точно человек определит свои возможности. Важно знать, на что ты способен, и тогда делать выбор.
— Но у тебя он, мне кажется, готов.
— Видишь ли, дэдди, я думаю, если дело не касается творчества, для того, чтобы возвыситься над толпой, нужно решать не просто какую-то посильную задачу, а одну из задач времени, большую проблему, которую по исторической логике должны разрешить люди твоего поколения. Только в этом случае, если тебе повезет и ты сумеешь обойти конкурентов, можно выбить десятку. Мне кажется, я должен испытать себя в двух направлениях: литература и море. У меня достаточно живое воображение, и, если я буду напряженно работать, наверное, смогу стать поэтом, а нет — тогда море.
Опять море, черт бы его побрал, это море!
— Ты находишь в себе призвание моряка?
— Нет, дэдди, моряком можно быть и без призвания. Но пожалуйста, не думай, что меня привлекает бродяжничество. Ведь ты сейчас подумал об этом, не так ли?
Лохматые брови сэра Генри удивленно поползли вверх. Непостижимо, этот мальчик читает его мысли!.. И снова по мясистому, красному от избытка здоровья и смущения лицу Шеклтона-старшего пробежала рябь виноватой улыбки.
— Да нет, Эри, я абсолютно ничего не думаю…
— Значит, я ошибся, дэдди, извини, пожалуйста. — Не по летам рослый, крутолобый, с копной мягких желтовато-рыжих волос мальчик, вышагивая по рабочему кабинету отца, заговорил с упоением: — Поэты остаются на века, и они всем нужны, без них невозможна никакая цивилизация. Это замечательно, дэдди, — великий поэт! Я попробую, но для этого нужен очень большой талант. У меня его может не оказаться, или он есть, но посредственный. В таком случае делать на него ставку нельзя. Посредственность — помесь мерина и скаковой лошади, с виду смотрится неплохо, но рекорда на ней не поставишь. Оптический обман. Поэтому для страховки я избрал море. Тут, дэдди, я не проиграю, можешь в этом мне поверить, я все взвесил.