Повести студеного юга
Шрифт:
Затем король вручил присутствовавшей на корабле Ханне Скотт, матери начальника экспедиции, ленту ордена Виктории, чтобы она прикрепила ее к груди сына, так сказать, авансом. Королева же преподнесла ему лично ею сшитый «Юнион Джек».
— Я надеюсь, капитан, на Южном полюсе этот флаг будет особенно красив.
— Да, ваше величество, мы постараемся, — скромно ответил Скотт.
— Постараетесь? — изумился король, пожирая глазами новенькую ленту ордена Виктории на груди Скотта. — Вы не уверены в успехе?
Командира опередил стоявший рядом Шеклтон:
— Нет, ваше величество, мы все абсолютно уверены, а капитан — больше всех! — воскликнул он с жаром.
В его положении
— Нам не представили вас, лейтенант…
— Извините, младший… — густо покраснев, Шеклтон попытался было исправить оплошность королевы, но, вовремя вспомнив, что венценосные особы ошибаться не могут, и, значит, отныне он чином выше, бодро отрапортовал: — Баронет Эрнст Генри Шеклтон, ваше величество!
— Вы — ирландец?
— Так точно, ваше величество!
— Ну что ж… храни вас бог, лейтенант!
Нет, королева не ошиблась, в лейтенанты она произвела его намеренно! О, Провидение, как ты ласково к своим избранникам!
Осуждающим взглядом Скотта теперь можно было пренебречь. Впрочем, сейчас Шеклтон мог его и не заметить. При всей своей практичности, которая приучила его быть среди людей настороженным и зорким дипломатом, он все же порой оставался мальчишкой. Ликовал, не стуча мысленно по дереву.
Поход к полюсу, ради которого, собственно, предпринималась экспедиция в Антарктику, потерпел неудачу. Три его участника — Скотт, доктор Уилсон и Шеклтон за два месяца прошли всего треть пути (около 800 километров) и повернули назад. Потому в основном, что Шеклтон, самый молодой и, как многим казалось, самый крепкий из троих, на поверку оказался самым слабым. Хотя к исходу второго месяца все трое заболели цингой примерно в одинаковой форме, один Шеклтон так страдал, что Скотту не оставалось ничего другого, как возвращаться на базу. Причем весь обратный путь Шеклтон не только не помогал им тащить тяжелые сани с продовольствием и снаряжением, но нередко ехал на них сам — Скотт не мог спокойно видеть его мучений и время от времени сердито приказывал ему садиться сверху на снаряжение, что он и делал. Правда, всякий раз под большим нажимом.
Легко себе представить, каким ударом явилось это возвращение для Скотта. Без малейшей вины с его стороны теперь все предстояло начинать сначала, готовить новую экспедицию, — искать средства и т. д. А как к этому отнесутся в Лондоне? И что скажут злые языки о его ордене Виктории? Стыдно и подумать…
Читатель может спросить: нельзя ли было повторить поход, не покидая Антарктиду? Заменить Шеклтона на базе кем-то более выносливым и снова в путь, верно? Нет, приближалась долгая антарктическая зима, и такая возможность с ее наступлением исключалась. А идти после зимовки, значит, опять потом зимовать, так как поход к полюсу и возвращение на базу заняли бы всю весну, быстротечное лето и часть осени, когда экспедиционное судно уже настолько бы вмерзло во льды, что освободилось бы из ледового плена не раньше следующей весны. Две же зимовки в Антарктике люди просто не выдержали бы физически. Да и продовольствия не хватило бы.
Возвращаясь на базу, наши путешественники не знали, какой там ждал их сюрприз. Оказалось, из Лондона к ним пришло маленькое вспомогательное судно «Морнинг» («Утро»). С почтой, небольшим запасом свежих продуктов и новостями за весь минувший год (1902).
Подойти к самой базе, где стоял скованный льдами «Дисковери», «Морнинг» не смог, но люди с него по льду к полярникам добрались, и радость для всех была великая. Воспрянули духом даже Скотт и Уилсон. Все получили письма, увидели новые человеческие лица…
Глядя на видневшийся вдали «Морнинг», удрученно мрачнел только Шеклтон. Он понял, что на этом суденышке, которое сразу же должно было уходить в Англию, Скотт отправит и его. После того, что произошло в походе к полюсу, даже дружески настроенный к нему командир, безусловно, постарался бы от него избавиться. Скотт же не хотел его брать в экспедицию с самого начала и, если бы не вынужденная необходимость подчиниться требованиям Лонгстаффа, наверняка бы не взял.
«В Лондоне против Шеклтона у меня не было никаких доводов, — писал он матери из Антарктики. — Все собранные мною справки рекомендовали его самым лучшим образом, но с первой минуты нашего знакомства я почувствовал в нем какую-то ненадежность и так уверился в своем чувстве, что готов был отбиваться от его кандидатуры всеми средствами. К сожалению, это значило бы отказаться и от денег Лонгстаффа, без которых наша экспедиция, вероятно, оставалась бы проблематичной до сих пор. Я должен был смириться, но все же мое предчувствие меня, как видите, не обмануло.
Для Шеклтона это большая душевная травма — сознавать себя единственным выбитым из седла, и мне его по-человечески жаль, но как начальник, отвечающий за здоровье и жизнь всех членов экспедиции, не воспользоваться случаем прибытия «Морнинга» я не могу. Нас ждет тяжелая зимовка, и никому не известно, какие испытания впереди.
Надеюсь, Господь Бог простит меня…»
Отправляя Шеклтона в Англию раньше срока, Скотт поступил разумно и, несомненно, правильно. Хотя ко дню отхода «Морнинга» и он сам с Уилсоном, и Шеклтон, питаясь свежеморожеными овощами и парным тюленьим мясом, поправились почти совершенно, нельзя было гарантировать, что девятимесячная зимовка в жестоком антарктическом климате не сломит Шеклтона окончательно. По отношению к нему здесь не было ни предвзятости, ни излишней перестраховки. Скоттом, человеком необыкновенной интуиции и высочайшего долга, руководила только возложенная на него суровая ответственность. И Шеклтон давал себе в этом отчет, но, как бы ни сознавал он правоту начальника экспедиции, сути той катастрофы, какой заканчивалось его пребывание в Антарктике, это не меняло. Рушилось все, на что он ставил свои жизненные козыри, и рушилось, казалось, бесповоротно. Заветная Сверкающая Звезда меркла навсегда.
2 марта 1903 года, когда «Морнинг» медленно отвалил от кромки антарктического льда, Шеклтон долго стоял на его корме, не отрывая глаз от все удалявшихся неподвижных черных мачт «Дисковери». Плечи его вздрагивали, он рыдал. И, рыдая, проклинал, наверное, Сарру Лонгстафф.
Как выяснилось, это она была виновницей неожиданного появления «Морнинга». По рассказам его капитана Уильяма Колбека, близко знавшего семью Лонгстаффов, бедная Сарра так тосковала по своему возлюбленному Эри, что уговорила отца еще раз пожертвовать деньги Географическому обществу, чтобы оно могло снарядить в Антарктику вспомогательный корабль. Вдруг Эри там плохо, вдруг они нуждаются в помощи…
Конечно, порыв ее был замечательный, но… Не будь этого корабля, не пришлось бы и Шеклтону так бесславно возвращаться из Антарктики.
Он не сомневался, что зимовку при обилии на базе свежего тюленьего мяса и пингвиньих яиц перенес бы нормально и тогда, вернувшись в Англию вместе со всей экспедицией, выглядел бы в куда более выгодном свете. Что ж, что не справился с цингой в походе к полюсу, зато на зимовке держался не хуже других, значит, в полярники все-таки годится, в следующую экспедицию брать можно.