Повести студеного юга
Шрифт:
А помните: «Удача сопутствует тому, кто умеет владеть собой и в любом положении кажется благополучным. Как только позволишь себе какие-то жалобы, будешь искать сочувствия, в тебе начнут сомневаться, и тогда сам не заметишь, как придешь к поражению».
При первом же настоящем испытании он все забыл, он был голоден, хотя ел в полтора раза больше остальных, — треть своих порций ему отдавали и Скотт и Уилсон. Да еще и усаживали его на сани.
И в том, что собак кормили малокалорийной мороженой треской, опять-таки повинен был Шеклтон, так как заготовкой собачьего корма в Лондоне занимался он. Специалисты советовали ему взять для этой цели особым способом обработанную и обогащенную витаминами кету, однако он, не послушав их, закупил брикеты обыкновенной трески, пригодной только на корм клеточным зверькам.
Неудивительно поэтому, что у людей, знавших все эти обстоятельства, комментарии к интервью Шеклтона вызвали негодование. Устами капитана Колбека все офицеры «Морнинга» потребовали от него либо сделать для газет новое заявление и рассказать всю правду, либо немедленно покинуть корабль: терпеть на своем борту подлеца они не желали.
Шеклтон предпочел последнее. Прежде всего потому, что увидел в этом для себя неожиданную выгоду: прибыть в Лондон раньше тихоходного «Морнинга» и первому рассказать об Антарктиде. Нет, не всю правду. Дурак он, что ли, чтобы не понять урока новозеландских журналистов. Пусть вся правда останется чистоплюям с «Морнинга», пусть они потом его разоблачают… Вот только деньги на билет… Телеграмму Сарре? Не хотелось бы, да некому больше. Черт с ней, пусть еще разок встряхнет папашу, сама же с этим «Морнингом» виновата…
Из Новой Зеландии в Лондон рейсовый пассажирский лайнер шел чуть больше месяца, с заходами в Кейптаун, Монровию, Дакар, Касабланку и Лиссабон. В каждом из этих портов Шеклтон уже сам искал журналистов, сам предлагал им все более обширные интервью. Телеграфом они все сразу же передавались в Лондон, все тотчас же публиковались во множестве английских газет.
…Англия встретила его как доблестного национального героя.
Вся дальнейшая жизнь Шеклтона — цепь из головокружительных взлетов и сокрушительных падений. До фанатизма убежденный в том, что цель оправдывает средства, он ради своей заветной Сверкающей Звезды не задумываясь шел на любую авантюру, любую подлость. Казалось, никаких нравственных ограничений для него не существовало. Да и какие могли быть ограничения, если, облив грязью Скотта и всю его экспедицию, он добился в Великобритании такой популярности, какая большинству английских мореплавателей и путешественников и не снилась. Напрасно капитан Колбек, пылая праведным гневом, пытался опровергать в печати все его антарктические россказни, напрасно Скотт, вернувшись на родину, с горечью объяснял англичанам, кого они так восторженно вознесли в герои. Никто им не верил, верили Шеклтону, ибо он первым поведал им об Антарктике, а первое впечатление развеять нелегко.
Шеклтона выдвигают в парламент, за Шеклтона готовы отдать голоса миллионы. Вот она, Сверкающая Звезда! Вот они, толпы пигмеев у твоих ног! А впереди еще — целая жизнь. В славе, богатстве, почестях…
Минуточку, Шеклтон, погоди, ты забыл оскорбленного Лонгстаффа…
Чтобы послать его в Антарктику, старый миллионер истратил тридцать тысяч фунтов стерлингов. Месть же за поруганную честь дочери обошлась ему в сотни тысяч. Очень неохотно поворачивалась консервативная английская пресса против Шеклтона. Но падение в конце концов было чувствительное — всего 3865 голосов.
Что ж, тогда все сначала. Ищи женщину…
Эврика! Да ведь Эмилия Дорман, эта великосветская гусыня, — фрейлина королевы Александры и не то дальняя родственница, не то какая-то свояченица самого Ротшильда!
Звук трубы, атака, натиск — и крепость взята. Но теперь, конечно, женитьба всерьез. Больше дразнить этих людей нельзя.
И снова экспедиция в Антарктику, на сей раз его собственная, экспедиция Шеклтона.
Он скрупулезно учел все промахи Скотта, тщательно подготовился, мобилизовал всю свою волю и мужество. О нет, теперь никакого слабодушия не будет, он преодолеет все. И дойдет не только до Южного географического полюса, но заодно откроет и магнитный.
Магнитный действительно открыли, и это была победа, огромная победа. Но все-таки не вершина мира, вершина — географический полюс.
Не дошли каких-то 97 миль…
Обидно, жаль, но… не смогли. Словно злой рок преследовал в пути, едва не погибли.
Подвиг — а это, несмотря на все, был подвиг — мир все же оценил, ибо большего пока не достигал никто.
Опять триумф. Громадный успех книги об Антарктике, турне с лекциями по всей Европе, венценосная любовница в Санкт-Петербурге, русский орден святой Анны и сто тысяч рублей золотом, пышные приемы и щедрые награды у Гогенцоллернов в Берлине и у Габсбургов в Вене, оглушительно шумная поездка по Америке, избрание сначала членом ордена Рыцарей Золотого Круга, а затем и одним из двенадцати его магистров.
Слава, почести, деньги…
Ложь, подлости, падения…
И всякий раз после очередного низвержения с пьедестала новая экспедиция в Антарктику, еще одна погоня за Сверкающей Звездой.
Там, в стужах полярного юга, он часто шел по грани между жизнью и смертью, мерз, голодал, тяжко работал, но та его первая слабость, которой он так позорно поддался в экспедиции Скотта, не повторилась больше никогда. Интересно, однако, не столько это, как то, что чудеса поистине беспримерного мужества он нередко проявлял в своих экспедициях единственно во имя товарищества, без всякой корысти и даже в ущерб собственным интересам. Лишь пламя отваги и высокое чувство дружбы могло заставить человека в зимние штормы пересечь на шлюпке огромное водное пространство от кромки материкового льда Антарктиды до острова Южная Георгия. Обмороженный, опухший от голода, больной цингой, он пришел в салвесеновский Грютвикен, чтобы сказать: «Друзья, мой корабль погиб. Нам удалось высадиться на берег, но люди скоро останутся без пищи. Я прошу помочь мне спасти их».
Одолеть путь шлюпки китобойное судно не смогло. Тогда Шеклтон купил большой пароход, но и на нем пробиться к терпящим бедствие полярникам не удалось.
Не теряя времени, он поворачивает к Фолклендским островам и там покупает еще одно судно, корабль, способный плавать во льдах.
В организацию спасательной экспедиции он вложил все свое состояние, разорился, но долгу товарищества не изменил. И не стал другим. Шеклтона с его честолюбием, страстью к наживе и всеми подлостями могла исправить только могила…
И вот финал: могила среди черных камней Южной Георгии. Я стоял возле нее, думал: «Что же ты обрел в своей бурной жизни, Эрнст Генри Шеклтон? Где твоя Сверкающая Звезда? Да, к сожалению, под этими черными камнями…»
Говорят, перед смертью люди мудреют. Наверное, он не успел. Жизнь оборвалась слишком неожиданно.
Впрочем, в чем мы можем винить его? Каков мир, породивший человека, таков человек.
…По заросшей бурым вереском тропинке я поднялся в горы, к зажатому между скал голубому озеру. Глубокое и прозрачное, оно подарило мне горсть студеной воды. С его берега далеко был виден усеянный айсбергами сталистый простор океана. Искрясь на солнце, айсберги медленно дрейфовали на север. Там, за сорок восьмой параллелью, они навсегда исчезнут. Там — теплые воды…
Голубой эшафот
Приземистый, сутулый, в заношенной морской униформе, он стоял перед капитаном с устало заискивающей улыбкой.
— Прошу вас, сэр, я говорю правду, клянусь вам. Я не Андерс Акре, я Джексон, Вильям Джексон. Разве это лицо норвежца? — Дрожащей рукой он медленно стянул с седой головы фуражку. — Это лицо чистого ирландца, сэр. Я родился в Норвегии и знаю язык норвежцев, как родной, но мои родители ирландцы, Дэвид Джексон и Анджела Липтон, ирландские католики из Ольстера. Вы знаете, в Ирландии между католиками и протестантами идет вечная война. Родителям пришлось уехать в Норвегию, в Осло жил дядя моей матери. Я родился в его доме. В тридцать шестом наша семья переселилась в Америку, мы получили подданство. Я американский ирландец, клянусь вам, сэр. Здесь все считают меня сумасшедшим, мне никто не верит. Но это правда, я был первым помощником капитана на «Вайт бёрд» вы не могли не слышать о «Вайт бёрд», это я сжег «Вайт бёрд», клянусь вам…