Повести. Пьесы
Шрифт:
Долгий и ровный роман с бывшим однокурсником к тому времени иссяк, а дальше пошла полоса невезения. Тогда она была глупа и неумела, в мужчинах не разбиралась и не могла понять, почему в постели им не хватало того, чем вполне довольствовался ее первый кавалер. В результате ее несколько раз бросили, причем однажды так болезненно и унизительно, что она, обрыдавшись растерянными злыми слезами, решила: все, хватит — замуж, только замуж.
Зато муж попался просто идеальный и по тогдашнему ее настроению, и вообще: очкастый, лохматый, нескладный, длиннорукий и длинноногий, неотразимый в своей нелепости. Как-то главный администратор театра, циник и остряк, увидел, как Димка, пятясь, открывает перед ней дверь — потом он без конца изображал эту сцену
Мужа она любила, была благодарна за поддержку в трудный момент и изменяла ему куда реже, чем могла бы.
Замужество, Варька и двухкомнатная квартира вывели ее из тупика. Да, великие балерины не рожают. Что ж, она не великая, она не пожертвовала искусству всем. Зато обеспеченность тыла давала теперь ощущение уверенности и легкости, и кривая ее сценической судьбы снова пошла вверх.
Был даже момент, когда она начала выходить в примы — именно в ту пору она и надерзила Фортуне, установив в квартире, как в репетиционке, столь обязывающие зеркала. Тогда все получалось. Увы, чуть-чуть не хватило везения. Слишком влезла в театральную интригу, и мало того что не угадала победителя, так еще и активничала сверх меры. Пришлось уйти в новаторский коллектив, где, впрочем, тоже были неплохие возможности, даже успешно съездили в Польшу. Но руководитель, талантливый человек, к сожалению, пил, чересчур уж откровенно не любил начальство и в довершение так запутался в молодых балеринах, что со скандалом был изгнан за Байкал, в какую-то из бедствующих филармоний. Верные девочки поехали за ним, Алевтина осталась. Бросать дом, мыкаться по провинции, спать в общагах — во имя чего? Славный реванш, может, со временем и состоится, но уже не для нее: балетный век короток, пройдет два-три года, и эти вот неумелые девочки, закалившись в борьбе, юными спинами безжалостно заслонят от нее зрительный зал…
В меру помыкавшись, Алевтина устроилась в экспериментальный театр, драматический, но с балетной группой. Цель эксперимента, как быстро сообразила Алевтина, заключалась в том, чтобы заработать побольше денег. Но эту идею главный режиссер так умело обставлял нужными словами, что считался борцом с рутиной и даже эстетическим диссидентом. Словом, репутация у театрика была вполне пристойная, стыдиться не приходилось.
Муж давно защитил кандидатскую, у нее выходило до ста восьмидесяти, Варька пробилась на труднодоступные курсы при дипломатическом ведомстве — жизнь стабилизировалась по крайней мере на ближайший десяток лет. А кто в наше время загадывает дальше?
С полгода назад все это рухнуло быстро и глупо.
От полузнакомой бабы Алевтина узнала, что у мужа есть любовница, студентка, что эта соплюха уже дважды ездила с ним в экспедицию, а в Москве ходила на выставку и в кафе. Были и еще какие-то подробности — рассказчица, впившись взглядом в лицо Алевтины, излагала их, только что не повизгивая от азарта. Алевтина кивала, но уже не слушала. Кое-как распрощавшись с доброхоткой, она стала соображать, что теперь делать. Разумней всего было плюнуть и забыть. Но Алевтина не могла выкинуть из памяти поганые глазки доносчицы и, едва явился муж, учинила ему скандал. Муж удивил ее дважды: во-первых, не стал отпираться, а во-вторых, спокойно и холодно заявил, что готов на любые варианты. Алевтина взвилась и потребовала развода, на который он тут же согласился. «Вот и прекрасно!» — ответила Алевтина, чтобы последнее слово осталось за ней.
В ближайшую же неделю она завела случайного и, в сущности, ненужного любовника — было достаточно паскудно, но успокоило, — после чего заново, уже трезво, попыталась осмыслить ситуацию.
В принципе она, конечно же, понимала, что ничего страшного не произошло: мужик тоже человек, и не ее одну может занести налево. Противно, что молоденькая, но что поделаешь, если только мальчишек тянет на старух. Собственно, претензия могла быть одна: от такого мужа она ничего подобного не ждала. Будь он бабник, все было бы в порядке вещей. Но чтобы тебе наставлял рога такой трогательный лопушок…
Наверное, еще можно было все поправить — взрослые люди, двадцатый век, из-за шлюшки, вовремя раздвинувшей ноги, никто не рушит дом, — но Алевтина, увы, за ту же неделю успела сделать непоправимую глупость: в запале рассказала двум подругам и о выверте мужа, и о своей реакции на него. После чего внутрисемейный конфликт стал достоянием достаточно широкой общественности, активно старавшейся, чтобы матч был доигран до конца.
Развод оформили без проблем.
Первое время Алевтина жалела, что так получилось, ей даже казалось, что весь этот развод как бы понарошку, вроде супружеской ссоры: посидят по углам, подуются, а там или напьются на пару, или постель помирит. В конце концов, Димка был хороший муж, уютный, покладистый, не мелочный и не ревнивый — чего еще желать в наши дни? С таким мужем не страшно стариться… Но постепенно стало ощущаться, что и без мужа, в общем-то, не так уж плохо. Он жил теперь где-то, почти не заходил, и в этом было свое удобство — чувствовать себя в своем доме полновластной хозяйкой. И если Варька не приходила ночевать (прежде врала, что у подруги, теперь просто ставила в известность — «Мам, я не приду»), Алевтина звала кого хотела с возбуждающей молодежной формулировкой: «Хата свободна».
Порой, размечтавшись, она придумывала будущую их с Варькой шокирующе-нестандартную семью: молодая мать молодой дочери практически подруга, понимание и откровенность, общая компания, общие тряпки, снисходительная взаимовыручка с обеих сторон…
Квартиру она сразу же решила не разменивать — пусть живет у соплюхи или вступает в кооператив, они с Варькой не обязаны ломать быт из-за его закидонов. Приятель по ее первому, знаменитому театру даже подсказал конкретную возможность. Алевтина записала телефон, но предлагать помощь бывшему мужу, конечно же, не стала — пусть сперва попросит.
Словом, все сложилось так приемлемо, что даже у подруг не было повода ее пожалеть.
Но как-то через месячишко после развода Алевтина услышала из соседней комнаты дочкин с кем-то телефонный разговор. Пренебрежительно похмыкивая (ее обычная манера) Варька рассказывала кому-то: «Батя? Батя в большом порядке. Такую телку наколол! Двадцать лет и ноги из подмышек… То-то и оно. Кто бы мог подумать… Вот так вот, девушка, упустила шанс…» Дальше пошел ее обычный дурацкий разговор, почти целиком из междометий.
У Алевтины затряслись губы. Неужели сочувствует — ему? В разговорах с матерью Варька ничего подобного себе не позволяла. А вот с подругой… Предательство, тихое предательство за спиной.
Ничего выяснять Алевтины не стала. Но вечером все-таки сорвалась, из-за какой-то мелочи наорала на Варьку, а когда та огрызнулась, даже съездила по физиономии, чтобы не забывала, кто из них мать, а кто дочь. Варька, с презрением фыркнув, ушла к себе.
Через час они формально помирились, Алевтина извинилась, даже вместе попили чаю. Но в глаза Варька не смотрела, сидела напряженно, остро выставив локти, и вообще была опасна, как перетянутый тросик — не дай бог, лопнет и по глазам. Алевтина потом долго не засыпала и кляла себя, предвидя, что за эту материнскую затрещину ей еще платить и платить.
Платить действительно пришлось.
Довольно скоро Алевтина ощутила тревогу. Ничего вроде не происходило, мир и покой, а было не по себе. Потом Алевтина сообразила, в чем дело: Варька перестала просить деньги. А однажды вдруг притащила дорогие импортные сапоги. Спрашивать, на какие шиши, Алевтина не стала, чтобы не услышать очевидный ответ: все вычислялось элементарно.
Мудро выждав с неделю, Алевтина сказала как бы между прочим:
— Да, ты отца-то видишь?
Варька шевельнула ладошками: