Повести. Рассказы
Шрифт:
Охота! Весной-то еще туда-сюда: две недели — и охота кончилась. А вот как наступит осенняя, то ведь ни единого воскресенья дома не бываю. Моя Ася уже привыкла: в такую пору все выходные мы врозь. Ничего. Ладим. Понимает… Охота! — повторил он еще раз.
И я рассказал ему про тоску Степана с баржи. На это Алеша вымолвил:
— На охоту не пускают — страдалец!
И вот мы вновь уселись в свои суденышки. «Чертокопытная погодушка» не унималась. Начало смеркаться.
Вдруг издали:
— О-о!!! Спа-аси-ите-е!
Ветер донес жуткий крик. Алеша вскочил, отбросил капюшон
Слышу теперь четко:
— Спа-аси-те-е! Е-е-е!.. Спа-а!..
— Человек тонет!! — крикнул Алеша мне, как глухому.
Он выбросил из моего челнока рюкзак, я — корзину с кряковыми и ружье. Он столкнул пустой челнок в воду и сел на дно. Я — за руль.
— Прямо — на ветер! — скомандовал Алеша. — Левее!.. Правее! Так держать!.. В затоне он!
Он властно выкрикивал во весь голос. Мне оставалось только выполнять приказания. Вот он махнул рукой на берег, приложил ладонь к уху, и я понял: «К берегу». Он дополнил:
— Заглушить, мотор! Слушать!
С трудом подошли к берегу. Но неожиданно Алеша встал на колени и рявкнул:
— Вот он!
В наступающих сумерках и в пелене дождя теперь и мне было видно метрах в ста от нас перевернутую вверх дном лодку, которую уже прибило к камышам, тоже залитым водой.
— Разворачивай!
Это на такой-то волне! Но моей воли уже не было ни капли. Была только воля Алеши.
Лодку, конечно, захлестнуло, залило водой чуть ли не наполовину. Алеша схватил черпак и, как машина, заработал им, отливая воду. Потом он сбросил плащ… Сбросил и пиджак… Метрах в двадцати от нас мы увидели, как человек, держась за нос перевернувшейся лодки, боролся за жизнь. Он уже выбился из сил. Он не видел нас.
Алеша скинул, сапоги… Крикнул мне:
— Подходи бортом! — Утопающему заорал во все легкие: — Держи-ись!!!
Тот услышал. Метрах в десяти от нас он бросил свой челнок и кинулся, бедняга, к нам в ужасе и беспамятстве.
— Что ты делаешь, мать твою!.. — заорал Алеша неистово.
Человек схватился обеими руками за средину борта. Но окоченевшие руки соскользнули, а челнок наш пронесся мимо, снова зачерпнув воды. Казалось, все кончено — у утопающего не было даже щепки, чтобы за нее ухватиться. А я просто отупел, что ли, и поэтому не заметил, борясь с волной, как все случилось.
Алеша в ту же секунду, как соскользнули руки человека, бросился в реку и обхватил его под мышки со спины.
Секунда. Другая. Третья. Вечность!
Позади меня, метрах в десяти, Алеша вынырнул из воды и крикнул дико:
— Це-епь!!!
Я понял. Но как подойти?! Врезаюсь в камыши, точнее — в их торчащие из воды верхушки. Глушу мотор. Выхожу на весле по ветру к Алеше, выбрасываю причальную цепь в воду. Алеша одной рукой схватился за нее, другой держал человека.
— Мото-ор!!! — рявкнул Алеша.
Рванул мотор.
Челнок шел вдоль затона, под ветер, к берегу реки.
Спереди видна только красная, окоченевшая рука Алеши.
Глушу мотор, чтобы не разбить голову Алеши о берег. Хватаюсь за весло. Но Алеша уже оттолкнулся от лодки и выбирался на берег.
В ледяной воде он пробыл не меньше десяти минут.
Человек
— Ружье! Пропало ружье! Пипер! Пропал Пипер!
Мы бежали к старой, скирде камыша, что стояла на берегу, ;на курганчике. На бегу Алеша ругал Петьку Плакуна на чем свет. стоит..
— Корова ты, а не охотник, Плакун чертов… Ружье ему жалко стало…
— А то не жалко, — возражал тот, уже всхлипывая.
У скирды Алеша приказал:
— Берите камыш. Давай сюда… Крyгом, крyгом его! Шире круг! Да не так, черт вас дери!.. Быстро — пока дождь перестал!
За три-четыре минуты образовалось два полукруглых валка из камыша метров пять-шесть в диаметре, с двумя проходами. Мои спички в кожаном чехольчике оказались-таки годными. Камыш подожгли со всех сторон. И вот уже Алеша стоит голый в средине круга. От его тела идет пар. С явным удовольствием он пошлепывает себя ладонями. При этом играет каждый мускул — весь он сильный, сухой, точеный. А рядом с Алешей стоял жалкий, тщедушный Петька Плакун и держал над огнем одежду, от которой пар валил столбом.
Я подкладывал камыши в пламя так, чтобы в кругу было тепло, но не жгло.
Буря постепенно утихала.
Алеша обратился непосредственно к небу:
— Так, так, чертова непогодь! Нельзя же издеваться над человеком. Давай, давай затихай, пожалуйста… Давай мирное сосуществование.
Когда же образовался валик золы высотой в полметра, Алеща скомандовал:
— Хватит подкладывать! Баста! — И сел в кругу на корточки, разложив одежду.
Остальное я сделал уже по своей собственной воле: сбегал к тому месту, где остался Алешин челнок и мои вещи, притащил рюкзак, вошел с ним в теплый круг, достал поллитровку.
— Сразу видно — человек! — восхитился Алеша. — И соображенье есть!
С этой секунды его командирство прекратилось, мне уже можно было не подчиняться беспрекословно, как прежде.
Они оба выпили по стакану водки. Из рюкзака я вытащил запасную пару теплого белья и подал Алеше. Он взял ее в руку, подержал чуть и подал Петьке со словами:
— На, надень… Загибнешь ведь, сухарь чертов…
— Ты что лаешь?! Что лаешь! — вскипятился тот. Но белье надел. — Человек ружья лишился, а он…
— Присохни, Петька, — перебил его Алеша.
Петька Плакун «присох»: замолчал и стал приплясывать.
Мои высокие охотничьи сапоги с ботфортами, конечно, не пропустили ни капли воды, а штормовка, хотя и стояла колом, не промокла. Поэтому я разделся, снял белье, отдал Алеше (у нас с ним одинаковый пятьдесят четвертый размер), а сам остался в теплых ватных брюках. Мой ватник надел Алеша.
Теперь мы сидели, окруженные теплом. Сверху начали выпрыгивать из облаков звезды. Потом и серп луны поехал по облакам лодочкой, то скрываясь, то появляясь вновь и будто проверяя, что же случилось на земле во время бури за его отсутствие… Почему-то мне опять вспомнился Степан с баржи.