Повести. Рассказы

Лу Синь

— Точно не скажу. Повесили их высоко, народу поглядеть на них сбежалось много, а у меня рана разболелась, я и не стал толкаться.

— А та, которую Да-цзи [383] звали, была, говорят, лисицей, только ноги не сумела сделать себе человечьи и потому тряпкой их обертывала, правда это?

— Кто ее знает. Ног ее я тоже не видал. Только у многих тамошних баб ноги и вправду смахивают на свиные копытца.

Услышав, что разговор от головы императора перешел к женским ножкам, Шу-ци, человек строгих правил, нахмурился, поспешно заткнул уши и бросился в дом. Бо-и, который все еще не спал, тихо спросил:

383

Да-цзи —

любимая наложница царя Чжоу-синя, на редкость красивая женщина. Конфуцианская традиция считала ее не только соучастницей, но и вдохновительницей всех злодеяний Чжоу-синя.

— Опять занимался гимнастикой?

Не отвечая, Шу-ци медленно прошел к постели Бо-и, сел на краешек и, наклонившись к брату, рассказал ему все, что слышал. После этого оба долго молчали; наконец Шу-ци, тяжело вздохнув, печально сказал:

— Кто бы подумал, что будут попраны все установления Вэнь-вана… мало того, что нынешний князь к отцу непочтителен, так еще и бесчеловечен… а раз так, мы не можем больше есть здешний хлеб.

— Что же делать? — спросил Бо-и.

— Думаю, что нам лучше уйти…

И, посовещавшись, братья решили завтра же с утра покинуть приют, чтобы не есть больше чжоуских лепешек. Из вещей они ничего не возьмут. Они пойдут на гору Хуашань [384] и доживут там свой век, питаясь листьями и дикими плодами. «Небо справедливо и не оставит добрых людей». [385] Как знать, быть может, там найдется что-нибудь еще — вроде лекарственных грибов или осота…

Решение было принято, и на душе у стариков стало легко. Шу-ци разделся и лег, и вскоре услышал, как Бо-и что-то бормочет во сне; сам он тоже почувствовал прилив сил, ему даже почудился нежный аромат грибов… И с этим ощущением Шу-ци заснул крепким сном.

384

Хуашань — одна из пяти священных вершин, почитаемых китайцами, находится в провинции Шэньси.

385

Цитата из «Исторических записок» Сыма Цяня.

4

На другое утро братья проснулись раньше обычного, умылись, причесались, взяли оставшиеся лепешки, прихватили палки и вышли через главные ворота — будто бы на прогулку. Из вещей они ничего не взяли, да и нечего было брать, кроме старых, подбитых барашком, халатов, с которыми они никогда не расставались. Старики чувствовали, что уходят из приюта навсегда; это было нелегко — и они то и дело оглядывались.

Прохожих встречалось мало; только заспанные женщины спешили к колодцу за водой. Когда братья вышли на окраину, солнце стояло уже высоко и прохожих стало больше. Чуть ли не каждый шагал с видом победителя, гордо подняв голову, однако старикам все, как обычно, уступали дорогу. Все чаще попадались деревья; на некоторых — их названий братья не знали — уже распускались почки: деревья словно бы окутал зеленовато-серый дымок; затесавшиеся между ними сосны и кипарисы казались в утренней дымке особенно зелеными.

Среди этого простора, приволья и красоты Бо-и и Шу-ци чувствовали себя помолодевшими, их шаг стал легким и свободным, на душе было радостно.

На следующий день, после полудня, братья подошли к развилку дороги и вежливо осведомились у оказавшегося неподалеку старика, куда им лучше идти.

— Какая жалость, — сказал старик, — приди вы чуть пораньше, могли бы продолжать путь вместе

с табуном, который здесь прошел. Идите пока по этой дороге. Развилков будет еще много, там, дальше, спросите.

Шу-ци вспомнил, что в полдень их и впрямь обогнали какие-то инвалиды с большим табуном дряхлых, тощих, хромых и облезлых лошадей. Табун внезапно появился у них за спиной и едва их не затоптал. Теперь, пользуясь случаем, Шу-ци решил узнать, куда и зачем гнали лошадей.

— А вы разве не слышали? — удивился старик. — После того как наш великий государь «смиренно совершил Небесную Кару», нет больше надобности поднимать массы и двигать войска — вот коней и пустили пастись у подножия горы Хуашань. «И вернули коней на южный склон горы Хуашань», помните? Осталось лишь «пустить волов на луг у Персиковой рощи»! [386] Похоже, что на этот раз люди и вправду смогут наконец-то мирно есть свой хлеб.

386

Выражения из книги «Шуцзин», означающие, что после жестокой войны в стране воцарился мир.

Стариков будто окатили ледяной водой, они почувствовали озноб, но, овладев собой, спокойно, без дрожи в голосе, поблагодарили старика и зашагали дальше по указанному им пути. Увы, «возвращение коней на южный склон горы Хуашань» растоптало все их надежды, поселив в душе смятение и неуверенность в будущем.

Молча, в стеснении сердца, продолжали они свой путь и к вечеру подошли к невысокому холму из желтого лесса, поросшему редким леском. В лесу виднелось несколько глинобитных хижинок, и старики еще по дороге решили попроситься туда на ночь.

До холма оставалось всего несколько шагов, когда из леска выскочили пятеро здоровенных молодцов свирепого вида, в рваном платье, с белыми повязками на головах. В руке у главаря был нож, у остальных — дубины. Молодчики сбежали с холма, выстроились в ряд поперек дороги, все разом вежливо кивнули головой и громко закричали:

— Привет, почтеннейшие!

Старики в испуге попятились. Бо-и затрясся от страха; Шу-ци был посмелее: он решительно шагнул вперед и спросил молодцов, кто они такие и чего хотят.

— Я — Цюн-ци Младший, [387] владыка горы Хуашань, — ответил молодчик с ножом, — вот привел братишек, чтобы, в обмен за свободный проезд, попросить у господ деньжат!

— Откуда же, владыка, у нас деньги? — робко возразил Шу-ци. — Мы ведь из богадельни.

— Да что вы! — изумился Цюн-ци и сразу перешел на почтительный тон: — Так, значит, вы и есть те самые «великие старцы Поднебесной»? Мы тоже чтим заветы покойного государя и весьма почитаем стариков, а посему и просим вас, господа, оставить нам на память какую-нибудь безделицу…

387

Цюн-ци Младший — вымышленный герой; в древних памятниках, однако, есть упоминание о Цюн-ци — одном из четырех знаменитых злодеев и разбойников.

Видя, что Шу-ци молчит, он поиграл ножом и продолжал, повысив голос:

— Но если господа так скромны, мы вынуждены будем, смиряясь перед Небесной волей, почтительнейше вас обыскать и всепокорнейше обшарить!

Братья тут же подняли руки. Один из молодцов с дубиной расстегнул на них халаты на меху, теплые куртки и рубашки и все тщательно прощупал.

— У этих голодранцев и вправду ничего нет! — сказал он, повернувшись к Цюн-ци Младшему. На лице его было разочарование.

Заметив, что Бо-и дрожит, Цюн-ци подошел к нему и сказал, ласково потрепав по плечу: