Повести
Шрифт:
А Номер Первый ответил:
«Хорошо, хорошо. Там видно будет, а теперь уходите».
Эх, жалко — не удалось нападение! Я бы и Соньку и доктора морским узлом скрутил.
А этот Женька-близнец настоящий изменник.
«Я, — говорит, — только ночью могу с вами водиться, а днем с Номером Шестым картины рисую и на ваш наблюдательный пункт не полезу». Тоже художником
Утром Номер Первый, Тычинка, Роза Петровна, Соня и я сидели на лавочке перед домом. Ларюша со своим оруженосцем, захватив Майкла, снова с утра ушел рисовать. Мы потихоньку переговаривались.
— Я не вижу никаких законных путей, чтобы обнаружить портрет, — разводил руками Тычинка.
— Да, такого твердолобого не прошибешь, — надувая щеки, добавил Номер Первый.
Мы просто терялись в догадках: как быть дальше?
— Прятать такой портрет, когда искусство является достоянием народа! — горячился Номер Первый.
— Хотите, я вам попробую помочь? — невозмутимым голосом произнесла Роза Петровна.
«Помочь? — недоверчиво подумал я. — Что-то сомневаюсь… Скорее, помешать».
Роза Петровна поднялась и ушла в дом, а через десять минут вновь появилась на веранде.
— Вы пока сидите здесь, а мы с хозяйкой проветрим во дворе все вещи из сундуков и пересыплем их нафталином. Соня, пойдем, ты нам поможешь носить и развешивать.
Безразличный голос Розы Петровны прозвучал для нас, как бодрый победный марш. Мы, мужчины, остались одни. Я ходил взад и вперед по дорожке, Тычинка усердно рисовал палочкой узоры на песке, Номер Первый сосредоточенно потирал свои мягкие пухлые руки…
Соня высунулась из калитки:
— Первый сундук уже пустой — только разные пальто и шубы! — И она исчезла.
Я забегал быстрее, палочка в руках Тычинки стала рисовать еще более замысловатые узоры, пальцы Номера Первого лихорадочно забарабанили по коленям.
Снова Соня выскочила:
— Второй сундук пустой — одни непонятные одежки! Палочка Тычинки, руки Номера Первого запрыгали в бешеном танце.
И в третий раз появилась вестница, появилась молча, понурив голову.
Мы и без слов поняли всё, встали и медленно двинулись в дом.
Я мельком взглянул на все эти шубы, полушубки, тулупы, шали, полушалки, пальто, шинели, кафтаны, шушуны, салопы и прочие теплые одежды, верно, столетней давности, развешанные на веревках по всему двору.
Профессиональный интерес музейного работника потянул Номера Первого к этому старью.
— Кокошник! Смотрите, смотрите! — Номер Первый вернул меня с крыльца. — Так украшали свою голову наши прабабушки!
Кокошник с золотой парчовой каймой был весь вышит зеленым и красным шелком и бисером.
Номер Первый надел этот старинный женский головной убор на лоб подвернувшейся Сони.
— Здравствуй, Марья Моревна! Где твой Аленький цветочек?
Соня кокетливо улыбнулась.
— Иван Тихонович, — обратился Номер Первый к хозяину, — у нас в музее нет старинной крестьянской одежды: мы у тебя с удовольствием купим.
— В Любец? Ничего не продам! — буркнул тот. Обедали мы плохо, так чуть-чуть потыкали вилками в котлеты, и все.
Перед заходом солнца явились мальчики, сильно огорченные и сердитые. Весь день они по очереди дежурили на двух кленах в проулке. Никаких построек в саду нет, а есть только яблони, груши, сливы, вишни, кажется, крыжовник и смородина, огородные грядки и клумбы с цветами.
Хозяин с утра полол грядки, собирал в кошелку поспевшие огурцы, тяпал мотыгой, а к вечеру поливал из шланга свои владения.
Словом, ничего таинственного ни в саду, ни в занятиях нашего хозяина мальчики не заметили. Все доказывало: никакого портрета у нашего хозяина вообще не было нигде.
Один Номер Первый колебался — ему казались странными некоторые недомолвки старика: бросит отрывистую фразу — и молчок. Наконец, почему-то не пустил нас в свой сад.
Я отвечал, что хозяин всегда такой угрюмый, за день больше дюжины слов не скажет. А в сад не пустил — верно, боится за свои ягоды и фрукты.
Мальчики ушли от нас, понурив головы.
Ларюша снова вернулся только поздно вечером.
Должен сказать, что и я и Номер Первый серьезно сердились на него. Мы переживаем, волнуемся, а он с рассвета забирает Майкла и Женю-близнеца и уходит на весь день то рисовать портрет Люси, то рисовать пейзажи. Возвращаясь, Ларюша восторженным голосом рассказывает, что положительно влюбился в здешнюю реку. Конечно, мы понимаем — он художник, его тянет рисовать пейзажи… Правда, я сомневался, только ли в реку влюбился Ларюша.
На ночь он ставил свои произведения в светелке лицом к стенке и просил нас не смотреть на них.
Я и Номер Первый честно выполнили его просьбу, а Соня каждое утро не ленилась вскакивать на заре, подглядывала и говорила, что пейзажи очень красиво получаются, а портрет выходит просто чудный.
Но, оказалось, не только Соня подглядывала.
Как-то она хотела прошмыгнуть в светелку и вдруг услышала такой разговор.
— Смотри, похожа, — говорил хозяин.
— Да ничуть не похожа. Та чернявая, а эта вон какая светлая, только что в платье сиреневом, — отвечала хозяйка.
Соня тут же разбудила меня и Номера Первого и пересказала нам этот разговор.
Номер Первый побледнел и схватился за сердце.
Я поспешил разочаровать и его и Соню. Я вспомнил, как хозяйка, вернувшись со свадьбы, все возмущалась, что невеста была не в традиционном белом платье, а в сиреневом. Конечно, теперь она сравнивала Люсин портрет с той невестой.
И Соня и Номер Первый ничего мне не ответили, только недоверчиво покачали головами.
Глава двадцать первая ГДЕ ЖЕ «СОВСЕМ ГОРЯЧО»?