Повести
Шрифт:
никакого старосты нету. Ну, мужики и говорят: «Иди ты, Петро, ты в плену был». А он и взаправду в ту,
николаевскую, два года в плену был, у немца работал. «Так, - говорят, - тебе их норов знаком, потерпи
каких пару месяцев, пока наши вернутся. А то Будилу поставят - беды не оберешься». Будила этот тоже
из Лясин, плохой - страх. До войны каким-то начальником работал, по деревням разъезжал - еще тогда
его мужики боялись. Так он теперь нашел место в полиции. Влез как свинья в лужу.
– Дождется пули.
– И пусть, черт бы по нем плакал... Так это Петра, дурака, и уговорили, пошел в местечко. На свое
лихо, на горюшко свое. А теперь разве ему хочется немецким холуем быть? Каждый день божий
грозятся, кричат да еще наганом в лоб тычут, то водки требуют, то еще чего. Переживает он, не дай бог.
Сотников сидел, пригревшись возле печи, и, мучительно напрягаясь, старался не уснуть. Правда,
бороться с дремотой ему помогал кашель, который то отставал на минуту, то начинал бить так, что
кололо в мозгу. Старостиху он слушал и не слушал, вникать в ее жалобы у него не было охоты. Он не мог
сочувствовать человеку, который согласился на службу у немцев и так или иначе исполнял эту службу.
То, что у него находились какие-то к тому оправдания, мало трогало Сотникова, уже знавшего цену
такого рода оправданиям. В жестокой борьбе с фашизмом нельзя было принимать во внимание никакие,
даже самые уважительные, причины - победить можно было лишь вопреки всем причинам. Он понял это
с самого первого боя и всегда придерживался именно этого убеждения, что, в свою очередь, во многом
помогло ему сохранить твердость своих позиций во всех сложностях этой войны.
Спохватившись, что дремлет, Сотников попытался подняться, но его так повело по избе, что он едва
не ударился о стену. Хозяйка, сама испугавшись, кое-как поддержала его, и он подобрал с пола винтовку.
– Фу, черт!
– Сынок, да что же это с тобой? Да ты же больной! Ах божечка! В жару весь! Тебе же лежать надо. Вон
как хрипит все в груди. Подожди, посиди, я зелья скоренько заварю...
Она с искренней готовностью помочь, юркнула в запечек, зашумела там чем-то. И он подумал, что,
наверно, и впрямь его дело дрянь, если так забеспокоилась эта тетка.
– Не беспокойтесь, мне ничего не надо.
Ему и в самом деле не хотелось уже ни пить, ни есть и ничего не нужно было, кроме тепла и покоя.
– Как же не надо, сынок? Ты же хворый, разве не видно? Я давно уже примечаю. Если, может, некогда,
то н а малинки сухой, может, заваришь где-либо, попьешь. А это вот зельечко...
– Ничего не надо.
Она совала ему что-то из мешочков, которые достала с печи, а он не хотел ничего брать. Он не желал
этой тетке хорошего и потому не мог согласиться на ее сочувствие и ее помощь. В это время в сенях
застучали, послышался голос Рыбака, и в избу заглянул староста.
– Идите, товарищ зовет.
Он встал и с гулом в голове, шатаясь от слабости, выбрался в темные сени. Сквозь раскрытую дверь
на снежном дворе был виден Рыбак, у его ног лежала на снегу темная тушка овцы, которую тот, кажется,
собирался поднять на плечи.
– Так. Ты иди, - ровным, без недавней неприязни голосом сказал Рыбак старосте, - и прикрой дверь.
Нечего глядеть.
Староста, похоже, хотел что-то сказать, да, наверно, раздумал и молча повернулся к дому. Сенная
дверь за ним плотно закрылась, потом слышно было, как стукнула дверь в избу.
– Что, отпускаешь?
– сипло спросил Сотников, когда они вдвоем остались посреди двора.
– А, черт с ним.
Рыбак сильным рывком забросил на плечо овцу и шагнул за угол сарая, оттуда свернул по целине к
знакомому гумну, кособокие постройки которого темнели невдалеке на снегу.
Сотников потащился следом.
5
Они шли молча по прежним своим следам - через гумно, вдоль проволочной ограды, вышли на склон
с кустарником. В деревне все было тихо, нигде не проглянуло ни пятнышка света из окон; в сумерках по-
ночному сонно серели заснеженные крыши, стены, ограды, деревья в садах. Рыбак быстро шагал
впереди с овцой на спине - откинутая голова ее с белым пятном на лбу безучастно болталась на его
плече. Время, наверно, перевалило за полночь, месяц взобрался в самую высь неба и тихо мерцал там в
176
круге светловато-туманного марева. Звезды на небе искрились ярче, нежели вечером, громче скрипел
снег под ногами - в самую силу входил мороз. Рыбак с сожалением подумал, что они все-таки
задержались у старосты, хорошо еще, что недаром: отдохнули, обогрелись, а главное, возвращались не
с пустыми руками. С овцы, конечно, не много достанется для семнадцати человек, но по куску мяса
будет. Хотя и далековато, но все-таки раздобыли, сейчас успеть бы принести до рассвета.
Он споро шагал под ношей, не слишком уже и остерегаясь на знакомом пути в ночном поле. Если бы
не Сотников, которого нельзя было оставлять одного, он бы, наверное, ушел далеко. Пожалуй, впервые
за эту ночь у Рыбака шевельнулось легкое недовольство напарником, но что поделаешь: разве тот