Повести
Шрифт:
вверх. Скоро они были уже на самом верху пригорка, и он не мог понять, что там случилось. Они
наверняка куда-то отправлялись - возможно, к саням или за помощью, он не смел даже и подумать, что
они оставляли его. Но он явственно видел: они возвращались к дороге.
Значит, он оставался один. Но ведь он все равно долго не выдержит так на морозе, посреди поля и
будет лишь медленно погибать от стужи и потери крови. Будто злясь на них за это их вероломство,
Сотников кое-как прицелился и выстрелил.
И тут он понял, что опасался напрасно: невдалеке под пригорком прозвучал выстрел в ответ. Значит,
караульщик все же остался. Те, наверное, отравились за помощью, а одного оставили следить за ним и
держать его под обстрелом. Наверно, они сообразили, что он ранен и далеко не уйдет. Что ж, все
правильно.
Однако новый поворот дела даже воодушевил его - с одним можно было побороться. Плохо, правда,
что он не видел своего противника - наверно, удачно замаскировался, гад. А по выстрелам ночью не
очень угадаешь, где тот засел. Полицай же, по всей вероятности, держал его на прицеле - стоило
Сотникову приподнять голову, как вдали грохал выстрел. Значит, придется лежать и мерзнуть. Озноб уже
тряс его непрерывно, и Сотников подумал, что долго так не протянет.
Но он тянул, неизвестно на что надеясь, хотя так просто мог бы покончить со всем. Может, он захотел
спастись? По-видимому, захотел, особенно теперь, когда те сняли осаду. Только как? Ползти он не мог,
раненой ногой старался не двигать даже. Но здоровая его нога уже замерзала - значит, он вовсе
оставался без ног. А без ног какое спасение?
Оставив в снегу винтовку, он повернулся на бок и, не поднимая головы, поискал бурок. Тот лежал
близко, голенищем в снегу. Он дотянулся до бурка, высыпал снег и начал нащупывать его окоченевшей
ногой, чтобы надеть. Надеть, однако, не удалось - это оказалось труднее, чем снять. Нога только вошла в
голенище, как опять закружилась голова, и он сжался, стараясь перетерпеть приступ слабости и боли. В
это время бахнул и гулким морозным эхом покатился по полю выстрел - оттуда же, из-под пригорка.
Потом бахнуло в другой раз и в третий. Пуль, однако, он не услышал, да он и не вслушивался вовсе.
Боком, скорчившись в своем снежном лежбище, он изо всех сил старался натянуть бурок. И он натянул
его хотя и не до конца, кое-как, и ему стало легче. Он даже повернул лицо, чтобы не так сильно жгло на
снегу щеку и лоб.
И вдруг он услышал непонятно откуда донесшийся голос:
– Сотников, Сотников...
181
Это поразило его, и он подумал, что, наверное, ему уже мерещится. Тем не менее он оглянулся -
сзади в темноте ворошилось что-то живое, вроде бы даже полз кто-то и повторял с тихой
настойчивостью:
– Сотников, Сотников!
Ну, разумеется, это Рыбак! Сотников отчетливо расслышал его низкий встревоженный голос и тогда
разом обмяк в своем мучительном напряжении. Хотя еще было неясно, хорошо это или нет, что Рыбак
вернулся (может, путь к отходу был также отрезан), но он вдруг понял: гибель откладывается.
7
Они поползли к кустарнику - впереди Рыбак, за ним Сотников. Это был долгий, изнурительный путь.
Сотников не успевал за товарищем, а иногда и вовсе замирал в снежной борозде, и тогда Рыбак,
развернувшись, хватал его за ворот шинели и тащил за собой. Он также выбился из сил - мало того, что
помогал Сотникову, еще волок, на себе обе винтовки, которые все время сваливались со спины и
застревали в снегу. Ночь потемнела, в сумрачной дымке совсем пропал месяц - это, возможно, и спасло
их. Правда, из-под пригорка два раза хлопнули выстрелы - наверно, тот полицай все же что-то заметил.
Кое-как добравшись до края кустарника, они залегли между мягких заснеженных кочек - темные ветки
ольшаника неплохо скрывали их в ночных сумерках. Рыбак был весь мокрый - таял снег в рукавах и за
воротником полушубка, от обильного пота взмокла спина. Он так устал, как не уставал, наверное,
никогда в жизни, и беспомощно лежал ничком, лишь поглядывая в сторону пригорка: не бегут ли за ними.
Но сзади никого не было, полицай хоть и заметил что-то, но преследовать, наверно, не отважился - тут
недолго было и самому схлопотать пулю.
– Ну, как ты?
– подал голос Рыбак, все еще жарко дыша густым, видимым даже в сумерках паром.
– Плохо, - едва слышно признался Сотников.
Он лежал на боку, запрокинув голову в плотно облегавшей ее смерзшейся пилотке. Раненая его нога
была слегка приподнята коленом вверх и мелко, нервно дрожала. Рыбак тихо про себя выругался.
– Давай трогать. А то... обложут - не вырвешься.
Он приподнялся, но, прежде чем встать, вытащил из-за воротника у Сотникова смятое свое полотенце
и дрожащими от усталости руками туго перевязал его ногу выше колена. Сотников раза два дернулся от
боли и задержал дыхание, подавляя стон. Рыбак, привстав на колени, подставил ему спину:
– Ну, цепляйся.
– Подожди, я сам, может. .
Слабо заворошившись на снегу, Сотников кое-как поднялся на одно колено, с болезненной