Повести
Шрифт:
помогал ему. Все было таким же: и запахи в скотном сарае, и метание в предсмертном испуге овец, и
терпкая парность крови на морозе...
177
Поле, на которое Рыбак свернул от кустарника, оказалось неожиданно широким и длинным: наверно,
около часа они шли по его целине. Рыбак не знал точно, но чувствовал, что где-то на их пути должна
быть дорога, та самая, по которой недолго они шли сюда, потом начнется склон в сторону речки. Однако
прошло много времени, они отмерили километра два, если не больше, а дороги все не было, и он начал
опасаться, что они могли перейти ее, не заметив. Тогда нетрудно было потерять направление, не
вовремя повернуть влево, в низину. Плохо, что эта местность была ему мало знакома и он даже не
расспросил о ней у местных партизан в лесу. Правда, тогда он не думал, что им придется забрести так
далеко.
Рыбак остановился, подождал Сотникова, который, отстав, обессиленно тащился в сумраке. На месяц
наплыла сизая плотная мгла, ночь потемнела, вдали и вовсе ничего нельзя было различить. Он сбросил
на снег овцу, положил на ее бок карабин и с облегчением расправил натруженные плечи. Минуту спустя
заплетающимся шагом к нему притащился Сотников.
– Ну как? Ничего?
– Знаешь... Ты уж как-нибудь. Сегодня я не помощник.
– Ладно, обойдется, - отсапываясь, сказал Рыбак и перевел разговор на другое: - Ты не приметил, мы
правильно идем?
Тяжело дыша, Сотников посмотрел в ночь.
– Вроде бы правильно. Лес там.
– А дорога?
– Тут где-то и дорога. Если не свернула куда.
Оба молча вгляделись в сумеречную снежную даль, и в это время в шумном порыве ветра их
напряженный слух уловил какой-то далекий неясный звук. В следующее мгновение стало понятно, что
это чуть слышный топот копыт. Оба враз повернулись навстречу ветру и не так увидели, как угадали в
сумерках едва заметное, неясное еще движение. Сперва Рыбаку показалось, что их догоняют, но тут же
он понял, что едут не вдогон, а скорее наперерез, наверно, по той самой дороге, которую они не нашли.
Ощутив, как дрогнуло сердце, он скоренько закинул за плечо карабин. Однако тут же чутье подсказало
ему, что едут в отдалении и мимо, правда, останутся ли они незамеченными, он определить не мог. И он,
нагнувшись, сильным рывком опять вскинул на себя косматую тушу овцы. Поле поднималось на
пригорок, надо было как можно быстрее перебежать его, и тогда бы, наверно, их уже не увидели.
– Давай, давай! Бегом!
– негромко крикнул он Сотникову, с места пускаясь в бег.
Ноги его сразу обрели легкость, тело, как всегда в минуты опасности, стало ловким и сильным. И
вдруг в пяти шагах от себя он увидел дорогу - разъезженные ее колеи наискось пересекали их путь.
Теперь уже стало понятно, что это та самая дорога, по которой ехали, он взглянул в сторону и отчетливо
увидел поодаль тусклые подвижные пятна; был слышен негромкий перезвон чего-то из упряжи, сани
уверенно приближались. Совладав с коротким замешательством, Рыбак, будто заминированную полосу,
перебежал эту проклятую дорогу, так неожиданно и не ко времени появившуюся перед ними, и тут же
ясно почувствовал, что сделал не то. Наверно, надо бы податься назад, по ту сторону, но было уже
поздно о том и думать. Проламывая сапогами наст, он бежал на пригорок и с замиранием сердца ждал,
что вот-вот их окликнут.
Еще не достигнув вершины, за которой начинался спуск, он снова оглянулся. Сани уже явственно
были видны на дороге: их оказалось двое - вторые почти впритык следовали за первыми. Но седоков
пока еще нельзя было различить в сумерках, крику также не было слышно, и он с маленькой, очень
желанной теперь надеждой подумал, что, может еще, это крестьяне. Если не окликнут, то, наверно,
крестьяне - по какой-то причине запоздали в ночи и возвращаются в свою деревню. Тогда напрасен этот
его испуг. Обнадеженный этой неожиданной мыслью, он спокойнее раза два выдохнул и на бегу
обернулся к Сотникову. Тот, как назло, шатко топал невдалеке, будто не в состоянии уже поднапрячься,
чтобы пробежать каких-нибудь сотню шагов до вершины пригорка.
И тогда ночную тишь всколыхнул злой, угрожающий окрик:
– Э-эй! А ну стой!
«Черта с два тебе стой!» - подумал Рыбак и с новой силой бросился по снегу. Ему оставалось уже
немного, чтобы скрыться за покатой спиной пригорка, дальше, кажется, начинался спуск - там бы они,
наверно, ушли: Но именно в этот момент сани остановились, и несколько голосов оттуда яростно
закричало вдогон:
– Стой! Стой! Стрелять будем! Стой!
В сознании Рыбака мелькнула сквернейшая из мыслей: «Попались!» - все стало просто и до
душевной боли знакомо. Рыбак устало бежал по широкому верху пригорка, мучительно сознавая, что
главное сейчас - как можно дальше уйти. Наверно, на лошадях догонять не будут, а стрелять пусть
стреляют: ночью не очень попадешь. Овцу, которая так некстати оказалась теперь на его плечах, он,
однако, не бросил - тащил на себе, не желая расставаться со слабой надеждой на то, что еще как-либо