Повести
Шрифт:
— И сейчас люблю.
— Хоть бы угостил, привёз северной рыбки, — она разделась и в свете фар побрела в воду.
Жгуче, невыносимо было на душе Ковалёва, даже слёзы навернулись. Слёзы горькой и злой обиды на себя: за характер, за то, что столько времени прошло напрасно, вдали от этой близкой и прекрасной женщины, равной которой он так и не нашёл.
— Раздевайся! Иди сюда! Вода, как парное молоко, — крикнула Таня, качаясь на волнах.
Семён бросил свой костюм на ещё горячий от дневного зноя песок и окунулся в тёплое, хмельное море среди пустыни.
— Утоплю сейчас тебя, залётный! Чтоб никто не пользовался тем, что принадлежит мне. Утоплю, отмучаюсь…
— Не жалко?
— Нисколечко!
Руки их встретились и губы. Прибой то накрывал с головой, то обнажал до колен и не мог повалить. Горячая волна обдавала, кружила голову и всё: дела, людей, заботы — смыла с них. Стояли они, как окунувшиеся в живую воду, молодые и пылкие студенты из той далёкой поры.
Трое суток простоял «уазик» на берегу. Кормились в ресторане базы отдыха, там же выпросили брезент и натянули полог. Жарили шашлыки на углях саксаула, варили уху, доставали из затопленного ящика бутылки шампанского.
Солнце падало за горизонт, выползало опять из пыльной и мутной дымки и дивилось этим двоим, потерявшим счёт времени, здравый рассудок, забывших всё на свете, кроме самих себя. Оно их не осуждало и опять уходило потихоньку за холмы, даря им долгую ночь.
Они были, как в бреду, почти не спали, обгорели и обветрились. Опомнились только на четвёртый день, когда разыскал Татьяну завгар из конторы, обеспокоенный пропажей "уазика".
Он осуждающе покачал головой, увидел их спящих, как малые дети, под трепещущим на ветру тентом, у машины, занесённой по ступицы песком. Разбудил.
— Татьяна Сергеевна! Начальник управления с ума сходит, обзвонил все края, не может вас найти.
— Плевать! Александр Степанович, плевать мне на всё, — туманно повела она вокруг взглядом. — Я баба. Женщина! Понимаешь?! На, выпей шампанского и прости…
За эти три дня я готова на десять лет тюрьмы, и муж знает мой грех. Он забудет, простит. Люблю вот этого геолога с облупленным носом, люблю давно, нарожаю от него кучу детей, и не будет меня счастливей.
Завгар непонимающе уставился на неё, выпил полбутылки теплого вина, сладко икнул от газов и закурил.
— А и правда, шут вас, баб, поймёт. Неземные вы все, чокнутые. Это надо же! Мужа позабыть, швырнуть квартальный отчёт под вагончик и пропасть с любовником на казённой машине. Лихо! Не всякий мужик посмеет. Я бы не посмел.
— Степаныч! Не опошляй, — откинув голову, задумалась Татьяна. — Мне любовник — муж, Сёмка — муж от Бога, а может быть, и от чёрта. По глупости изменила ему телесно, а вот духовно не смогла. Понял, Степаныч? Завгар отодвинулся от неё, отмахнулся:
— Ты что, Сергеевна? Да это — дело житейское, не судья я вам.
— Вот и не лезь в душу, — помрачнела Татьяна, — не лезь. Мне и так тошно. У меня сейчас одна радость, вот он.
— Ну ладно, я поехал. Что же сказать в управлении? Где ты?
— Разве не видишь? На шестом участке. Трассу веду Бухара — Урал. Господи-и-и, — она вдруг всхлипнула, бросилась в воду и поплыла.
— Совсем чокнулась, — обеспокоено присел на песок завгар. — Довёл ты её, парень, до ручки. Такая праведная была, что не приведи Бог! Крутит всем производством, если честно признаться, боюсь её больше начальника. И вот тебе на… Сорвалась. Тебя-то откуда принесло на нашу голову?
— Из Якутии.
— М-м-да-а… Далековато занесло. От холодов решил пригреться под её бочком?
— Погреться можно, отчего не погреться. Такое солнце у вас. Только не в этом дело. Глупо у нас всё сложилось. Вроде бы и любим друг друга, а разъехались, встретились через десять лет. Как теперь перешагнуть через её детей?
— М-м-да-а… Ну, я поехал. На шестом так на шестом, так и скажу. Гляди, чтоб не утонула, голову за неё свернем.
— Не утонет.
— М-м-да-а… Ну, артисты! В кино б показали, в жисть не поверил. Извиняй, парень, что помешал. Работа, сам знаешь, а завгар — пёс цепной. Не полаешь — не поедешь. Завидки берут. Неужто она и вправду есть, эта самая любовь? А? Мне вот девка лет тридцать назад подвернулась, и живу тихо-мирно. Но, чтоб вот так обезуметь?
Бросьте всё, начните заново, и впрямь она тебе детей нарожает, баба здоровая, не нужно будет хорониться от людей.
— А её дети? Зачем я им нужен? У них есть отец. Но и самому счастья хочется. Разве я виноват, что никто мне не нравится, кроме неё? Видеть бы её каждый день, ласкать наших детей, садиться за один стол. Вот это счастье. Понимаешь?
— Чёрт вас поймёт. Хы! Надо же! Вот это кренделя-я-я… Как в сказке. Машину мне не угробьте. Дунете на ней аж в ту Якутию — и поминай, как звали. С вас всё может статься, сами, как дети малые. Плесни мне ещё винца на посошок, шофёр вон заждался у базы отдыха, — выпил из початой бутылки, утёр губы рукавом и поднялся, — сегодня бабку буду терзать, любит она меня или нет.
Ехали назад долго и молча. Таня загрустила, поблекла, сонно клевала носом за баранкой. На окраине города вдруг загнала машину в густые заросли саксаула.
— Выходи быстрей, такая музыка! — В «уазике» из приемника вырвался на волю просторный и бушующий вальс.
— Я плохо танцую, — неловко перебирал ногами Семён.
— Ничего, я научу, плавнее, мягче. Вот так. Когда музыка кончилась, она вжалась в него, вздрагивая, и тихо простонала:
— Мой! Ты мой, слышишь?! Сёмка-а-а… Неужто ты уедешь и всё пойдёт по-старому? Нет! Не хочу! Не хочу! Пожалей ты меня, прости за всё, забудь? Не могу я всю жизнь быть одна. Тошно-о… Ох, тошно, миленький. Как же это так? Почему ты молчишь?
Вернись, будем всегда вместе. В этой пустыне или в твоей тайге, но будем жить вместе. У нас слишком мало времени, чтобы тянуть дальше, нам уже под тридцать, мы прошли половину своей жизни.
Сёма… Почему ты молчишь? Ведь, вижу, что ты казнишься, мучишься. Только решай сразу. Поехали в мой постылый вагончик, мне всё равно, что скажут соседи.
— Нет, только не это. Я не могу туда. Лучше вернёмся на озеро.
— Мне подруга оставила ключ от квартиры, сама и отпуске, едем!
Семён попытался отговориться, но Таня уже гнала машину по улицам и затормозила у нового пятиэтажною дома. Семён вылез на хрустящий песок, прошёлся до лавочки и устало сел. Городок засыпал. Таня пошла к нему от машины, но вдруг послышался детский крик: