Повести
Шрифт:
— Красиво жить не запретишь, молодой человек, как и красиво говорить. Я угощаю царским ужином схимника золотой промышленности. Давай выпьем под свежининку и, как пел один бард, "посмотрим, кто первый сломается"!
— До поросят добрался… Тебе же их на откорм прислали для осени. Чем люди будут питаться в конце сезона?
— Прокормятся грибами. Везет тебе, мой юный друг. Мне бы такую россыпь! — Низовой плаксиво скривился, закусывая. — Как ты попал в начальники? Ты что, родственник Власа?
— Нет.
— Так, почему у руля? — он ловко отхватил ножку поросёнка и впился в неё золотыми фиксами.
— Стечение обстоятельств. Судьба.
— Враньё! — Марк прожевал и отмахнулся жирной ладонью. — Враньё! Дед не будет так глупо рисковать. Уж я его знаю… Этого льва с мозгами лисицы и Божьим даром горняка. Он — справедлив и жесток, как зверь. Не мог он просто так поставить на сосунка. Что-то не так. А? Темнишь, голубчик, темнишь…
— А вдруг я — стоящий горняк, кто меня знает?
— Да-а?! — Низовой вяло отбросил кость в угол и многозначительно переглянулся с помощником. — Ну раз ты — горняк, скажи нам, тёмным людям, сколько катков у бульдозера?
— Десять опорных, а что?
— Успел посчитать. А сколько однобортных и двубортных?
— Вот что, пламенный борец с ленью человеческой, мы — не в ликбезе. Пей свою водку и катись домой, надоел.
— Ага! Это уже мне нравится. Давай выпьем? Что трясешься над стаканом, как дева в первый раз? Смелей! Власу не заложу. Мы ведь уговорились, кто первый сломается, тот и поднимет лапки.
— Перед тобой, что ли, лапки поднимать? Или перед твоим неандертальцем? Ты, Марк, людей мразью обзываешь, а сам-то ты кто? Потомственный дворянин?
— Дерзишь? — вскинул редкую бровь захмелевший гость и сузил глаза. — На грубость нарываешься?
— С чего бы это? Я ведь не пил и пить не собираюсь.
— Сломался. Дерзишь старшим. Нет у тебя ни культуры, ни широты, осталась одна работа, ай-яй-яй.
— Вот что, Низовой, садись в свой танк и дуй отсюда, вместе с поросенком. Мне надо идти на полигон.
— Это что, выгоняешь?
— Пока советую.
— Салага, — Низовой встал, аккуратно вытер руки о край простыни и отошел к двери. — Коля, набей, пожалуйста, ему лицо, мне неудобно, он же тебя неандертальцем обозвал.
— Пусть только попробует, — вскочил Ковалёв, — вам тогда с участка здоровыми не уйти. — Чувствуя, что сатанеет от злости, Семён толкнул опешившего верзилу к двери. — Убирайтесь отсюда! Если через минуту вездеход ещё будет стоять под окном, раздавлю его бульдозером.
Укатил Марк восвояси. У Ковалёва было такое состояние, как будто его вываляли в липкой грязи. Вернулся в
дом, поднял за углы клеенку на столе и выбросил собакам объедки вместе с недоеденным поросенком. С брезгливым чувством вымыл руки и только тут заметил оставленную водку, замкнул бутылки в сейфе. Утром прибежал в радиобудку горный мастер Малков. Запыхался, еле переводя дух, заблажил:
— Ой! Что будем делать, Семён Иванович!
— Что стряслось? Авария или придавило кого? — забеспокоился Ковалёв.
— Пойдём скорее, увидишь.
В разрезе непривычная тишина. Заглушены тракторы, молчит землесос, и молча скучились люди у промприбора. Расступились перед Ковалёвым. Хрустнули под ногами отмытые монитором камни. На перфорированном столе бункера лежал маленький человек с подвёрнутыми руками. Одет в грязную и мокрую фуфайку, расползшуюся до тела по швам.
— Переверните, — тихо попросил Семён, пугаясь мысли, что узнает через миг в лежащем кого-то из подчинённых.
Щелками глаз из далекого прошлого глянуло в небо желтое лицо китайца. Лоб проломлен кайлом.
— Видимо, спиртонос, грохнул кто-то и бросил в шурф. Многие годы во льду отлежал, да вот отмыли монитором, — высказал догадку Лукьян, — а может быть, и старался сам, не поделил с кем-то эту речку. Лет пятьдесят лежит, смотри, фуфайка без воротника, такие сейчас не шьют, самокованое кайло.
— Что будем делать, — обернулся к нему Семён, — вызывать милицию?
— Решай сам, нужно ли? Мониторщик, когда обмыл, и карманы проверил сразу, золота не нашел. Будут лазить тут неделю и бумажки писать. План сорвём. Похороним по-старательски.
— Как?
— Хорошо похороним, как надо. Всё, по местам! Запускай землесос, — отдал распоряжение Лукьян, — а вы двое, берите на вскрышу этого, вместе с кайлушкой.
Когда Семён понял, что труп хотят завалить в яме бульдозером, воспротивился и приказал выкопать могилку на сухом бугорке у посёлка. Лукьян недовольно скривился, а Ковалёв не стерпел:
— Ради выполнения плана не стоит забывать о совести, Григорьев!
— Я же тебе сказал, сам решай.
— Вот я и решил. Останки человека обложим льдом и мхом, а потом вызовем милицию. Я не боюсь последствий, но что скажут о нас люди, если похороним его по-скотски.
Когда неизвестного закопали, Лукьян подошел к Семёну и попросил сигарету.
— Ты же бросил курить?
— Поневоле закуришь. Ты прав, погорячился я. Радиограммы в комбинат и милицию я уже отправил.
— Правильно. Пусть разбираются, это — их работа.
— Да я просто подумал, что нет смысла раздувать это дело. Козе понятно, что он тут пролежал долгие годы. А как хорошо сохранился. Да-а… Жил когда-то, радовался, мечтал разбогатеть. И вот, как мамонта, выкопали.
— А всё же, интересно знать, как он забрёл сюда?
— Раньше их много ходило. Носили в дальние артельки спирт в обмен на золото. Были у них кожаные пояса, набитые, как патронташ, маленькими фляжками. Обмен шёл объём на объем. Спирт старатель выпивал и насыпал полную фляжку шлиха. Заносили они и кайла хорошей стали, обменивали вес на вес.