Повести
Шрифт:
— Видел я старательское кладбище тех лет. Заросло, кресты вывалились, и памяти не осталось. Мы вели разведку месторождения возле посёлка Кабахтан. Он до сих пор на картах числится, хоть, с начала войны, там никто не живёт.
Прилетели туда на вертушке, буровые ещё по зимнику привезли. Улицы, дома стоят, и ни единого дымка. Облазил я там всё. В клубе стоит комплект инструментов духового оркестра, есть библиотека, обрывки бархатных штор на застеклённых окнах, в школе парты стоят, как будто только что оставлены учениками, в пекарне — гора форм для хлеба.
Самое большое здание — золотоскупка. Двухэтажный ресторан, в складах — сотни бочек с дёгтем и газолью. Локомобили в смазке на сгнивших чурках, два токарных станка, один мы потом на подвеске вертолёта вывезли, до сих пор в партии работает.
Но, самое впечатляющее зрелище — гора тачек. Несколько тысяч аккуратно сложенных в огромную пирамиду тачек. Ими наворотили такие отвалы, уму непостижимо! Архив мы там нашли, подшивки радиограмм и телефонограмм. В тридцатые годы туда уже был прямой провод.
Наткнулся я в стареньких папках на интересные документы об инженерно-технических работниках. Требования к ним были невероятно высокие. Понял я из прочитанного, что работали честно, на пределе возможностей. И тут приходит шифровка: "Произвести чистку среди ИТР — 9 человек".
А через несколько листочков ещё одна: "Почему вычистили только семь! Немедленно доложить ещё о двоих!" Вот время-то было… Хочешь, не хочешь, а плановую цифру "врагов народа" выполни, посади… Неужели и сейчас такое возможно? Сейчас народ-то стал грамотный, всё видит, всё понимает.
Коли начальник пьёт, ворует, занимается демагогией — никто работать с душой для его престижа не станет. Должна быть вера в руководителя. Власу я верю, поэтому подчиняюсь его воле. Знаю, что он предан делу, недосыпает, истязает себя работой. Разве такого человека можно подвести? Нельзя…
— Зря ты не взял те папки с собой, интересно было бы почитать, — хмыкнул Григорьев, — о чём они мечтали, как жили. Конечно, были и перегибы. В одном я убеждён, что если есть крепкая рука, если есть вера в общее дело, то есть и работа.
Если начальник — мямля, печётся только о своём благополучии, то и работяги в носу ковыряются от безделья. А куда люди делись из того посёлка?
— Старики рассказывали, что, когда ликвидировали прииск, людям разрешили вывезти только самое необходимое, не более двадцати килограммов, одну оленью упряжку. Просто не было транспорта. Началась война, а золото истощилось. Народ был нужней на фронте и оборонных заводах.
— Ладно, разболтались мы. Надо дорогу делать от посёлка на полигон, пошли, выберем место.
Мерзлота отошла в глубину болота, и технике трудно стало добираться в разрез. Раскисшая пойма засасывала бульдозеры, приходилось выдирать их с большим трудом.
Сняли двенадцать человек с основной работы, и Семён указал им направление.
— Через полторы недели здесь должна лежать стлань в полкилометра. Бревно к бревну. Сверху засыпем речником со вскрыши. Вопросы есть?
— Ясно, Иванович, — замялся тощий грузин Гиви, один из всей сборной владеющий топором, — да срок малый, не управимся.
— Нужно управиться. Работать в две смены. Вальщики леса и тракторные краны будут поставлять материал. Катанка и скобы есть.
— Да тут за лето не настелить! — изумился новенький слесарь. — Пятьсот метров! В среднем на метр пять брёвен. Это же надо две с половиной тысячи листвянок уложить?!
— Я не буду вам говорить того, что сказал бы Низовой на моем месте: "Если в срок не уложитесь, топайте на вертолёт и домой без поденок!" Ни мне, ни вам это не выгодно. Дорога будет через две недели! От этого зависит, быть или не быть золоту. Лишних людей на участке нет. Старшим назначаю Гиви. План — пятьдесят метров стлани в день. Начинайте, меньше раскачки и болтовни.
На двенадцатый день бульдозеры пошли по новой дороге. Грязным и уставшим строителям Ковалёв отвёл отдельный барак и отдал три бутылки водки из ящика, забытого Низовым. Подмигнул Гиви:
— Двое суток отдыха — и по рабочим местам. Водка на растирание от ревматизма. Отсыпайтесь, обед сюда принесут.
— Понятно. Спасибо, генацвале, — разулыбался грузин, — хлебом клянусь, не подведём.
— Вам спасибо. А мне скажете, когда получите деньги и будете возвращаться домой. Отдыхайте. Что еще вам нужно?
— Для общего счастья ещё невест бы нам подкинуть, начальник, — заржал сварщик Иванов, мужик лет пятидесяти, с измятым лицом, — мы бы за это до Алдана стлань отгрохали.
— Перебьётесь, — успокоил его Семён и вышел из барака.
Наутро явились сразу две беды: сгорела баня и прилетел техрук Семерин.
Ковалёв встретил его, проводил в гостиницу и велел принести чистые простыни. Завхозом на участке была Зинаида Михайловна, особа неопределённых лет, толстая, с сипло-прокуренным басом.
Могла она обругать кого угодно и осрамить на людях. Побаивался ее народ и сторонился. Зашла с простынями, ослепительно улыбнулась гостю и, полюбопытствовала:
— Опять прилетел мешать работать? На полигон остерегайся ходить, зароют ненароком вместе с очками, ищи потом, — бросила белье на койку и степенно удалилась.
— Твоя работа, Ковалёв?! — взъелся техрук.
— Что ты?! Мне с ней самому трудно поладить.
— Настроил против меня коллектив участка. Доложу об этом Петрову, он тебя выгонит!