Повести
Шрифт:
Потом резко приблизилась, появилась справа, выросла, зачернела, хаотично засверкала под ярким светом обледенелыми котелками, автоматами, винтовками колонна. Она сгрудилась кишащей толпой перед огромными, как занесенные снегом стога, танками, загородившими дорогу. Солдаты оборачивались на непривычно разящий свет машины - недовольные, усталые, точно белым пластырем залепленные подшлемниками лица - и одновременно кричали что-то, махали руками.
– К танкам, - приказал Бессонов шоферу.
– Видимо, ребята из механизированного корпуса, - сказал, оживляясь, член Военного совета
– Что же они, подлецы эдакие, столпотворение устроили! Пехоту обидели?
– Он, однако, испытывая слабость к танкистам, произнес «подлецы» ласково и добавил с осторожным восхищением: - Вот орлы!
– Но ползающие, товарищ комиссар, - смешливо вставил сразу очнувшийся Божичко.
– Это не машины корпуса, - твердо поправил Бессонов.
– Корпус Мамина движется вдоль железной дороги. Слева от нас. Здесь их сейчас не может быть. Ни при каких обстоятельствах.
– Разрешите выяснить, товарищ командующий?
– бодрым голосом отозвался Божичко, вроде и не дремал вовсе. Он засиделся без дела, без разговоров и явно был рад возможности любого проявления энергии.
Бессонов приказал шоферу:
– Остановите машину.
Мощный мотор «хорьха» смолк, опал в тишине свет фар, щупальцами втянулся в радиатор. Разом сомкнулась ночь, исчезли колонна, танки. Бессонов подождал в машине, привыкая к потемкам, потом открыл дверцу, для упора выставив наружу палочку. Вылезая, он задел ногой за край дверцы и, уколотый болью в голени, постоял немного, досадуя на себя за то, что, вылезая, подумал, не задеть бы ногу, и вот таки задел.
Все было мутно-сине, морозно, звездно. Бессонов неясно различил среди этой снежной темноты извивной лентой вытянутую под звезды в степь, запруженную квадратными громадами танков колонну: длинные силуэты машин с зашторенными подфарниками, повозки, столпившихся солдат. Он слышал на дороге гул работающих на холостом ходу автомобильных и тракторных моторов; хриплые, насквозь промерзшие голоса кричали впереди вперемежку с матом:
– Эй, танкисты, техника ваша мать, чего окопались в тылу?
– Мать честная, они же лыка не вяжут!
– Убирай свое железо с дороги - растопырились, ровно на свадьбе! Небось водки нажрались - глаза-то залили!
– Освободи путь. Дай проехать!
– Братцы, сюда начальство какое-то… Две машины!..
Бессонов пошел на эти разноголосые крики, зная, что в войсках еще мало видели его, на полушубке не было петлиц и генеральских знаков различия, но при виде высокой папахи в толпе постепенно угасала ругань, и чей-то спохватившийся тенорок вблизи произнес:
– Никак генерал…
– Кто командир танкового подразделения?
– спросил Бессонов не громким, а утомленным, скрипучим голосом.
– Прошу доложить.
Стало тихо. От машины, переговариваясь, подошли член Военного совета Веснин и Божичко. Остановившись, тоже замолчали. Со второй машины прыгали на дорогу автоматчики - охрана.
Бессонов ждал. Никто не отозвался.
От темной громады крайнего танка с искрящимися на броне сизоватыми островками снега несло ледяным запахом накаленного морозом металла, прогорклой остылой соляркой. В машине, чудилось, никого не было, не горел свет, танк будто мертво потух. Только в башенном люке зачернело что-то, чуть заворошилось, заслоняя звезды, но оттуда - ни звука.
– Я говорю, пусть подойдет ко мне командир танкового подразделения, - повторил Бессонов тем же тоном.
– Жду.
– Кого нужно? Ты, пехота, мной не командуй! Лучше объезжай танки стороной, от греха подальше!
– отозвался сверху злой голос, и это смутно-черное, выступавшее из башни, заметнее задвигалось по звездам.
– Ну-ка, слезай к генералу, птичья голова в танкистском шлеме! Чего диалог устраиваешь?
– сказал с едкой развеселостью Божичко и, схватившись за железные поручни, вскарабкался на броню, заторопил: - Мигом, мигом! К генералу!
– К какому еще генералу? Меня на пушку не бери! Не первый день… Генерал с пехотой топает, что ли? А в штабах кто?
– Давай, давай, милый, рассуждаешь длинно. Прыгай с неба на землю!
Наверху вспыхнул ручной фонарик, зеленоватым маскировочным светом выхватил из возникшей пустоты неба широкого и огромного, казалось снизу, человека в комбинезоне, надетом, по-видимому, на ватник. Человек медленно вылез из люка на броню, спрыгнул на дорогу.
– Божичко, посветите ему, - приказал Бессонов.
– И подведите его.
– Давай, давай, парень, поближе, не робей, - сказал Божичко.
Танкист остановился перед Бессоновым, заметно уменьшившись на земле, но все-таки ростом на голову выше его, неуклюже мешковатый в своей полной форме, возбужденное лицо в разводах копоти, опущенные под светом фонарика глаза подведены чернотой гари, тоже черные подрагивающие губы запеклись. Он тяжело дышал, и почувствовался запах винного перегара.
– Пьяны?
– спросил Бессонов.
– Посмотрите на меня, танкист!
– Нет… товарищ генерал. Норму я… норму… - выдавил танкист, не подымая траурно-черных век, ноздри его раздувались.
– Номер части и звание? Откуда вы?
Запекшиеся губы танкиста лихорадочно зашевелились:
– Отдельный сорок пятый танковый полк, первый батальон; командир третьей роты лейтенант Ажермачев…
Бессонов пристально смотрел на него, еще не веря в точность ответа.
– Как это сорок пятый? Каким образом вы здесь оказались, командир роты?
– очень внятно спросил он.
– Сорок пятый полк придан другой армии и, как известно, держит оборону впереди! Отвечайте яснее.
Танкист вдруг вскинул голову, веки его разом открыли в каком-то клоунском, страшном обводе глаза, налитые хмельной мутью. Он глухо выговорил:
– Обороны там нет… Немцы заняли станицу. С тыла обошли. От моей роты осталось вот три машины… В двух - пробоины… Неполные экипажи… Я с остатками роты… вырвался…
– Вырвались?
– переспросил Бессонов и, лишь в эту минуту все предельно ясно понимая, повторил это острое, с колючими лапками слово, так знакомое по сорок первому году: - Вырвались? А остальные тоже, лейтенант, вырвались? Кто еще вырвался?
– опять повторил недобро Бессонов, выделяя «вырвались» и «вырвался».
– Ах, шкура!
– выругался кто-то в толпе солдат. Танкист заговорил рыдающим голосом: