Повести
Шрифт:
— Вы здесь живете? — спросил Дубровский, вглядываясь в миловидное лицо женщины.
— Я здесь и раньше с мужем жила.
— А где теперь ваш муж?
Она понуро опустила голову. Девочка обхватила руками ногу матери, прильнула щекой к ее колену.
— Не знаю. Как забрали его в сорок первом, так ни одной весточки не получила. Может, жив, а может... — последние слова она проглотила вместе со слезой.
— Ну, не надо, не надо так. Успокойтесь. Может, еще объявится. Сейчас ведь все перепуталось, — участливо проговорил Дубровский, и столько теплоты было в его голосе, такое неподдельное сострадание, что женщина, смахнув рукой выступившие на глазах слезы, доверчиво глянула на своего собеседника.
— А вы здесь работаете или зашли за чем-либо? — спросила она в свою очередь. — Раньше-то я вас не примечала.
— Я недавно приехал. Новый переводчик фельдполицайсекретаря Рунцхаймера. Леонид Дубровский. А вас как зовут?
— Марфа Терехина.
— А по отчеству?
— Марфа Ивановна.
— Вот и прекрасно, Марфа Ивановна. Будем жить по соседству.
— Чего же вы стоите, присаживайтесь! — засуетилась она и, взяв дочку на руки, опустилась на стул.
Дубровский погладил девочку по головке и, обойдя стол, сел напротив Марфы Ивановны.
— А вы в Кадиевке одни или еще родственники есть? — спросил он.
— Сестра напротив живет. В большом доме...
— Ну, вдвоем-то вам веселее.
— Какое уж тут веселье. У той тоже малый ребенок на руках остался. Кормить надо. А чем? На базаре селедка паршивая и та десять рублей за штуку. Хорошо еще, на рубли продавать начали, а зимой только на марки торговали.
— Что же, выходит, с рублями вам легче жить, чем с марками?
— А то как же! Что с себя продашь — на то и живешь. К примеру, я все мужнины вещи на базар сносила, да и своих уже почти не осталось. А покупает кто? Опять же наши, русские. Немцы этого барахла задарма насобирать могут. А у наших откуда марки? Все марки у немцев, да еще у тех, кто у них работает. Вот и получалось, что на рубли торговля бойчее шла. А когда марки одни в ходу были, наголодались мы с доченькой вдоволь. Хорошо, хоть команда ихняя здесь поселилась, — Марфа Ивановна кивнула на дверь, за которой располагался кабинет Рунцхаймера, — наняли меня к себе уборщицей. Стала я и марками располагать.
— И много вам платят?
— Ой, не смешите меня. — Она отмахнулась свободной рукой. — Еле-еле на один хлеб хватает. Правда, с кухни еще кое-что перепадает, когда там у них остается. Так и перебиваемся.
— Ясно, Марфа Ивановна. Я здесь работаю. Появится возможность, буду помогать, чем сумею.
— И на том спасибо. А живете-то где?
— Здесь же. В том конце барака.
— В третьей или четвертой квартире?
— Номера не знаю. Вместе с Потемкиным.
— С Алексом, это в четвертой. Я там тоже прибираю, — Марфа Ивановна поставила дочку на пол. — Заходите, ежели что. Может, вам постирать потребуется, это я быстро сумею — и выстираю, и выглажу.
— Спасибо. Буду иметь в виду.
Дубровский еще раз погладил белокурую головку девочки и, поклонившись, вышел из комнаты.
Во дворе, возле массивных дверей гаража, прохаживался часовой. Леонид обратил внимание на огромный замок, висевший на длинных широких петлях. Проходя вдоль барака, он заглянул в распахнутое окно кабинета Рунцхаймера и встретился взглядом со своим шефом. Тот восседал за письменным столом перед грудой бумаг, на которые он, казалось, не обращал никакого внимания. Чувствуя неловкость, Леонид отвернулся, прошел мимо. Какое-то мгновение ему казалось, что Рунцхаймер вот-вот окликнет его. Но вокруг было тихо, только шаги часового доносились до его слуха.
— А-а! Вот и мой новый товарищ пожаловал, — сказал Потемкин, завидев Дубровского в дверях. — А мы со встречи решили пропустить по одной. Проходи, присаживайся, знакомься, — кивнул он на незнакомца. — Это Конарев. Мы с ним вместе не раз бедовали, душевный человек. А это наш новый сотрудник Леонид Дубровский, — продолжил он, обращаясь уже к Конареву.
— Очень приятно. Будем знакомы, — сказал Дубровский, пожимая Конареву руку и поглядывая на бутылку с мутноватой жидкостью. — Самогон?
— А откуда же ее сейчас взять, водку-то? — усмехнулся Потемкин. — Хорошо хоть самогон достается, и то благо большое.
— Почем же самогон в этих краях? — спросил Дубровский.
Потемкин усмехнулся:
— У Дмитрия Конарева спроси. Он всегда дешевле других достает.
Дубровский перевел вопросительный взгляд на Конарева.
— Этот, к примеру, задарма мне достался, — кивнул тот на бутылку, — да еще и сала к нему в придачу поднесли. Служба у нас такая. Чего хошь задарма принесут и еще спасибочки скажут.
Потемкин перестал улыбаться, весь как-то напрягся, отчего на его лбу вздулась вена. Пытаясь остановить Конарева, он подавал ему какие-то таинственные знаки. Но того, видимо, обуяло красноречие, и он продолжал:
— Вчерась, к примеру, пришла одна баба за мужа просить. Я ей впрямую говорю: неси самогон и еще сало на закуску, тогда, может, и помогу твоему горю...
— Какое же у нее горе? — спросил Дубровский, присаживаясь к столу.
— Обыкновенное... Мужика взяли... Револьвер у него обнаружили и радиоприемник. Мужику-то теперь капут, а баба на воле за него хлопочет.
— Значит, вы взялись помочь этому человеку? — спросил Дубровский.
— Нет. Зачем помогать? Ему теперь бог на том свете поможет.
— Не понимаю, почему же вы тогда не отказались от самогона и сала?
— Зачем же от добра отказываться? — удивился Конарев.
— Брось болтать, — вмешался в разговор Потемкин. — Мужик-то еще живой. Может, при случае ты ему поможешь. — И, уже обращаясь к Дубровскому, добавил: — Денег мы не берем, потому что не продажные мы, а самогон — это дело другое, так сказать, угощение... И ты на нас не серчай, выпей-ка вот лучше, сразу на душе полегчает.