Повести
Шрифт:
— Дедушка Самагир, вас приглашает Елена Васильевна.
— Она где?
— У себя в кабинете.
«О-бой! Однако, шибко серчать буду, если не отпустит», — решил старик.
Осип торопливо прошагал по коридору и, не постучавшись, вошел к хирургу.
— Мендэ, эмчи! Чо, однако, звала?
— Здравствуйте, дедушка Самагир! Присаживайтесь, пожалуйста… Как себя чувствуем?
— Пасибо. Совсем здорова.
— Вот и прекрасно. Вы уж давно проситесь домой, — Елена Васильевна добродушно улыбнулась, — покажите-ка руку. Так… так… Ну что ж, придется отпустить вас. Только обязательно приезжайте через две недели, тогда снимем гипс. А сейчас — идите к Варваре Куприяновне и переоденьтесь в свою одежду.
— Пасиба, эмчи, шибко буду помнить тебя, шибко пасиба! — Осип весело заулыбался, засуетился и, поклонившись, вышел в коридор.
Через четверть часа, одетый в свою теплую зимнюю одежду, Самагир предстал перед Еленой Васильевной.
— О-бой, эмчи Лена Васильевна, ты стала — как родня. Будь добра, летом ездить к нам в Баян-Улу, ладна, а?..
— Постараюсь… обязательно приеду! Я люблю тайгу. Ведь мой папа тоже охотник, как и вы.
— Вот-вот! Зови его в Баян-Улу. Вместе ходите.
Прощаясь, Самагир легонько, чтоб не причинить боль, пожал маленькую ручку Елены Васильевны, низко склонил седую голову, болезненно сморщил лицо и виновато проговорил:
— Оська-то… отдуй ево бичом Игнашка Золотарь, хотель сердито баить, если не пустишь в Баян-Улу. Вот ведь какой тунгус!..
Елена Васильевна весело рассмеялась.
Выйдя из больницы, Самагир долго стоял посреди улицы, любовался далекими гольцами и с наслаждением дышал чистым свежим воздухом. «Давно ли я легонько переваливал через эти гольцы, а теперь… Коротка же тропа человека. — Наплыли невеселые мысли: — Э-эх, пошто так рано ушли в Страну предков Антон с Домной… Не успел бы перешагнуть через порог дома, как у Домны зашумел самовар… А Антон бы поставил бутылку!.. Э-эх, почему хорошие люди так по малу живут на этом свете, вроде бы сами спешат скорее уйти на Нижнюю землю… В ихнем доме живут незнакомые люди… Как зайдешь?..»
Горестно махнул рукой, ссутулился и шатко поплелся вдоль улицы в поисках попутной машины.
Повезло старику. Остановился «газик» с будкой. Из кабины высунулась черная кудрявая голова.
— Ты, дед, куда?
— В Баян-Улу нада.
— Садись в будку. Только я заеду в Глушман на лесосеку.
— Ладна.
Лихой шофер попался. Самагир выглянул в окошечко, и ему стало не по себе. Мелькают и кружатся деревья, ветхая будочка трясется, словно в лихорадке. Машина была загружена кормовой солью. «Груз-то дешевенький и такой же попутный старичонка сидит, вот и катит сломя голову, — думает Осип. — Какой уж там оленю, пуле не догнать. Ладно, пусть несется быстрее ветра, скорей довезет. Удалый парень попался, веселый. Скорей увижу свою Чимиту. Хороший чай она сварит, и мы долго будем пить: молча, степенно, не спеша будем пить. Хорошо будет! А потом попрошу ее сготовить позы или пельмени. Позову соседей и угощу «огненной водой»… А как встретит меня Тумурка?.. Будет скакать, лаять на меня. «Где пропадал, старый шатун?» — спросит он. О-бой, хорошо у нас в Баян-Уле!»
Долго трясся Самагир. То ли от качки, то ли от бессонной ночи — он крепко заснул.
Машина резко остановилась. Больно стукнувшись об перекладину, Осип проснулся. В окошечко он разглядел голую гору. «Шофер-то сказал, что заедет в Глушман. А это? Там же почти сплошной кедрач, днем солнца не увидишь», — недоумевал Самагир. Он, кряхтя, спустился на землю и подошел к кабине. Оттуда высунулась кудрявая голова, и на солнце блеснули ровные чистые зубы.
— Ну как, дед, здорово пропылили?
— Кака там пыль, одна соль, — не поняв смысла слов шофера, сердито ответил Осип.
— Ты, дед, покури, а я отвезу эту даму с ребенком в барак и вернусь. Потом сядешь ко мне в кабину, здесь мягко и тепло, как в Крыму.
— Ладна, будем курить.
— Вишь, дорога-то — одни ухабы, затрясет тебя.
— Ладна, ладна… Э, паря, ты баил в Глушман заедем?
— А это што?.. Разве не Глушман? Вот речка Глушман. Вот тайга Глушман.
— Эта… эта Глушман?.. А где тайга-то?.. И речки-то нету.
— А это што?! — шофер показал на голые горы, заваленные сучьями и обломками деревьев, дал газу и понесся куда-то в гору.
— Ты — Глушман? Пошто тебя не узнать? — по стародавней привычке вслух спросил у тайги Самагир.
И так же вслух ответил:
— Это Ерноуль искромсал мой душмяный кедровник!
— Где та говоруха-речка с проворным хариусом?
— Вот я, — чуть слышно прошептал грязный ручеек.
Не веря своим глазам, Самагир топтался на одном месте.
С грохотом подошел лесовоз и остановился у мостика. Из кабины выскочил молодой паренек, деловито осмотрел машину и покачал головой.
— Дотянем, нет? — спросил он у кого-то.
— Дотянем! — ответил сам и весело посмотрел на Самагира.
— Садись, отец, подвезу.
— Пасиба, мне в Баян-Улу нада.
— А-а, значит, не попутчик.
Лесовоз с грохотом умчался вдаль, и Самагир снова остался наедине с тайгой. Его внимание привлекла прилепившаяся к подножию горы белая, как церковь, известняковая скала.
«Лопни мои глаза, если это не та скала!.. Под ней ключик. А рядом стояла юрта Антона». Спотыкаясь о пни и обломки деревьев, старик поспешил к скале.
— Верно, паря, кажись, — прошептал старик.
У скалы стояла полусгнившая юрта.
Тяжело дыша, раскачиваясь, словно пьяный, Осип подошел к развалюхе. Через дыру в крыше заглянул внутрь юрты и на передней стенке разглядел вырезанное ножом клеймо: «А. С».
— Это талы Антона знак. Два дерева по краям, а в середине его имя.
Из далекого прошлого, словно из густых облаков, выплыл образ друга: русые волосы, широкое полнокровное лицо, из-под густых насупленных бровей твердо смотрят смелые глаза.
— Вот, тала, что сотворили с твоим Глушманом, — громко проговорил эвенк. — Мотри-ка, мотри-ка, паря.
Антон укоризненно покачал русой головой и снова исчез в густых облаках, несущихся на юг.
За горой стоял сплошной гул. Там валили лес.
Старик поднялся на бугорок и посмотрел на окрестность.
Искалеченная тайга умоляла Самагира прогнать жестоких лесорубов.
— Глаза мои, закройтесь, чтоб не видеть эту беду! — беззвучно воскликнул эвенк.
По темно-медным морщинистым щекам старика текли слезы.