Повести
Шрифт:
Дед Арбидоша про них так говорит: «У них, у этих чертовых кречетов, завсегда промеж собой ругань да драки. Ревнуют своих курчонок, черти окаянные».
Перед Петькой явился образ добродушного соседа, и кажется ему, что по всему двору рассыпалась, разметалась его сивая борода. Это пришел мутный рассвет. Потом во дворе кто-то звякнул железным предметом.
«Мать вышла доить Зорьку», — подумал парень и тут же вспомнил, что куль с вяленой рыбой он оставил на крыльце.
— Не успел через порог перешагнуть, скорей убежал к своей вертихвостке, — слышит Петр ворчливый голос
Он полежал еще немного. Затем вылез из-под сена и спустился во двор. Перед ним стоит мать с подойником и сердито смотрит на повети, видимо ожидая оттуда еще кого-то.
— Здравствуй, мама!
Мать мотнула головой:
— Здравствуй, сынок!.. А в дом-то почему же не шел?
— Не хотел тебя будить.
— Эка чудак!.. Голодный?
— Не-е… Мама, я тебе привез твоих любимых апчанов.
— Спасибо, сынок. Как промышляли-то?
— Хорошо.
— Ну и слава богу.
Костыль Малышева стоял на прежнем месте.
«Значит, забыл, черт хромой, а я-то подумал», — сквозь густой загар выступила краска.
Поморки славятся своей чистоплотностью, а Наталья Прохоровна в своем Аминдакане считалась самой лучшей хозяйкой.
Белый, некрашеный пол был натерт с дресвой [49] и посыпан золотистым песком. Он мог смело поспорить в чистоте с кухонным столом другой неряхи. Подоконники были плотно заставлены цветами герани. В переднем углу красовался огромный фикус, из-за которого строго смотрели иконы в золоченых рамках.
49
Дресва — размолоченный на мелкие кусочки камень.
У окна висит омулевая сеть для починки.
Все это выглядит с детства привычно, и Петька радостно окидывает их приветливым взглядом, как давних приятелей.
Мать быстро приготовила завтрак.
— Садись, Петя, наверно, голодный, как волк.
— Не-е. Шибко-то не морили себя.
После завтрака Наталья Прохоровна, убирая со стола, рассказывала сыну деревенские новости. Петр курил на пороге и, улыбаясь, слушал, а сам думал: «Мать-то еще совсем молодехонько выглядит… Овдовела двадцати семи лет, сейчас ей сорок два… Если она выйдет замуж за Семена, то мы с Верой уже будем как брат с сестрой… тогда…»
— …В ту пятницу я белила контору, а Нюрка, Егора Лисина, мыла полы. Вот уж удаленная девка — и характер хороший. Я тогдысь, грешным делом, подумала… мне бы заиметь такую невестку…
— А Вера-то хуже ее?
Наталья нахмурилась:
— Не хотела тебя расстраивать, но сам вызываешь на разговор… Верка-то…
— Чо с ней?! — Петька стремительно поднялся с порога.
— Леший, што ль, ее заберет! Уж чересчур любит ухажеров менять. Как идет из клуба, то Мишка, то Гришка, то Савка с ней.
— А я подумал, случилось неладное. — Петька слабо улыбнулся и снова сел на порог.
— Ох, сынок, ты какой-то совсем деревянный. Отец-то твой не таким был. Спробуй-ка, бывало, штоб другой парень проводил с вечерки, прибьет!
— Зачем
— Черта с два знаешь! Плохая она!
— Началось!
— Вот те и началось! Погоди ужо, еще не то узнаешь, — продолговатое белое лицо Натальи передернуло брезгливой гримасой. В ее огромных голубых глазах сверкают злые искры, но в промежутках между вспышками Петька увидел, нет, скорее всего, угадал и боязнь, и внутреннее страдание, наполнявшее душу матери.
В душе у Натальи происходит горячая борьба, и верх одерживает ее собственное «я».
Ей надоело одной сидеть за сиротливо шипящим самоваром. Надоело одной ложиться в холодную постель. Надоело все!.. Вся эта безрадостная вдовья жизнь. А тут Петька с Веркой со своей любовью вертятся. Если они поженятся, то им с Семеном придется забыть о совместной жизни.
— Хочешь знать, кто она?!. Верка шлюха!.. Шлюха!..
— Шлюха?! — Петька, как ошпаренный кипятком, вскочил на ноги и прерывающимся голосом закричал: — Врешь, мама! А я женюсь и увезу ее в Усть-Баргузин к дяде Петровану Богатых… Он меня звал к себе.
— О, боже мой! За что же такое наказание! Царица небесная, заступись! — зарыдала, заголосила Наталья.
Петька с силой хлопнул дверью и выбежал на улицу.
На пирсе сидят несколько поморов и, дымя трубками, мирно о чем-то беседуют. Один из них, седовласый, медлительными плавными движениями рук чертил в воздухе какие-то фигурки и указывал чубуком трубки то на нос «Красного помора», то на корму. В нем Петька узнал Елизара Окунцева, бригадира колхозных плотников.
«Задумали, кажись, второй катер гоношить», — подумал Петька.
С судна по трапу сошел плотный, среднего роста мужчина; легкий ветерок ерошил его черные волосы. Темные, монгольского разреза глаза были строго прищурены. Это был председатель артели Алексей Алганаич Батыев. При виде подошедшего Петьки добродушное, открытое лицо бурята расплылось в улыбке.
— А-а, наш самый молодой бригадир! Здравствуй, здравствуй! Ну, как промышляли?!. Не болели? Все ладно?
— На рыбку мы не в обиде, Алексей Алганаич, план перевыполнили. — Петька пожал небольшую крепкую руку председателя и так же, начиная с дяди Елизара, поздоровался со всеми остальными.
На грубых загорелых лицах поморов скупые улыбки, у некоторых чуть потеплели глаза. Петька знает и ценит это сдержанное доброжелательство.
— Вот и молодцы!
— Да што там, Алексей Алганаич, просто повезло нам.
— Но-но! Я знаю, сам с восьми лет начал рыбачить. Рыбацкое счастье без старания само не приходит… Вот смотрите, мужики, молодой, а всех старых бригадиров обставил! — председатель хлопнул Петра по широкому плечу. — А когда я назначал его бригадиром, то некоторые правленцы были против. Молодец, Стрельцов, не подвел меня. На летнюю путину пойдешь бригадиром большой сетовой лодки, вот так. — Черные глаза председателя твердо и внимательно прошлись по Петру. — Сейчас же рыбу сдай на склад и можешь гулять… Да, как у тебя с дровами на зиму?