Повести
Шрифт:
А тут спи да спи, не ожидая сердитых окриков бригадира.
Крепко спит Мишка и видит сон.
…Побелел, стал совсем седым Байкал. Вода, как в котле, кипит, бурлит, пенится. И кидает как щепку лодку-душегубку. На носовой шакше стоит на коленях вчерашний старый бурят и молится своему бурхану и шаманским божкам — «хозяевам» тайги и моря. Просит святых небожителей, чтоб его, старого обманщика, за неверное предсказание утопили они, а остальных рыбаков оставили в живых.
Но никто не услышал слезных молитв старого
Теперь плывет черная лодка кверху дном, и никого не видать — все утонули.
Но вот у самой кормы лодки вынырнул и замелькал беленький платочек, показалась женская головка.
«Да это же Токта-таха!» — узнал Мишка, и у него бешено заколотилось и загорелось сердце.
Вот она ухватилась ручонками за водорез лодки и поползла вверх. Добралась до скользкого днища и прилипла всем телом.
— Держись, Токта-таха! Я сейчас подплыву! Держись, милая!
Мишка рванулся вперед, вскочил и больно стукнулся о перекладину палатки.
— Фу, черт! — потер ушибленный лоб и выполз наружу.
Мишку встретило хмурое, неприветливое утро. Хотя дождя и не было, но темно-пепельные тучи низко нависли над морем и тайгой. По морю перекатывались пологие волны. «Култук» хотя и ослаб, но все еще продолжал путь.
На соседнем таборе ольхонцы свернули брезентовые палатки и вместе с остальным нехитрым скарбом сложили в баркас.
Вокруг догоравшего костра собрались пожилые рыбаки и молча допивали чай, а молодежь уже сидела в лодке за веслами.
«С ума спятили, в такое ненастье пускаются через море!» — подумал парень и пошел к соседям.
«Вон в голубеньком платочке сидит Токта-таха», — чуть заныло сердце, просясь к ней в лодку.
— Амар сайн, дяденьки!
Загорелые темно-бронзовые лица невозмутимо суровы. Каждый думает о чем-то своем.
В ответ на Мишкино приветствие едва заметно мотнул головой только самый молодой из них.
«Ух, гордые!.. Даже не здороваются!» — сразу же замелькали обидные мысли.
Рыбаки закончили чаепитие и так же молча закурили. Вчерашний старик синоптик поднялся на ноги, огляделся кругом, одобрительно закивал головой и что-то зашептал.
«Снова шаманит… Неужели он знает, что ветер вот-вот стихнет и разнесет эти плотные тучи?.. Эх, черт! Хотя бы на денек задержались… Мы бы с Токта-тахой еще бы повстречались…»
Мишка украдкой смотрит на баркас, который метрах в двадцати от берега мерно покачивается на волнах. У самой мачты сидят три женщины.
Разговаривая, они нет-нет да взглянут на берег и примутся хохотать.
«Не надо мной ли? — подумал Мишка. — И Токта-таха смеется… А почему бы ей не посмеяться?..»
Старик что-то сказал своим товарищам, и они забрали котлы и чашки, пошли к маленькой лодке-«хариузовке».
Вот враз поднялись упругие весла, опустились, вспенили воду и взмыли, как чайки, вверх. И пошло, и пошло! Приятно смотреть, как легко и непринужденно гребут рыбаки Байкала… Упругие, четкие гребки… Эх, мастера!
— Мэндэ! Токта-таха! — крикнул огорченный Мишка.
«Проспал, черт… даже не попрощались… Эх, засоня», — ругает себя парень.
«Она даже не помахала мне… Или обиделась… или постеснялась при стариках. Наверное, постеснялась», — успокаивал себя Мишка.
А «култук» тем временем совсем стих, замер. Чайки весело кричат, взмывают вверх и оттуда стремительно падают вниз, ныряют за добычей.
Вон где-то на середине моря, что ли, показался яркий пучок солнечных лучей.
— Ой, до чего же хорошо старый знает про погоду!.. Чародей! — восхищается Мишка.
Наконец рыбаки дождались своего «Красного помора».
— Что же ты так долго?! — сердито и радостно спросил Стрельцов у председателя.
— «Болиндер» загнулся, ремонтировали. А-а, старье, — досадно махнул Алексей Алганаич. — Ну, как живете-то здесь… Все здоровы?
— Бочек сколько привез? — вместо ответа спросил Петр.
— Ты спроси, как живет Вера, что и как там с матерью… А то сразу же бочки ему подавай. Насчет бочек не обрадую.
— Вот это уж плохо. Я взял бочки на Покойниках на время, до вашего прихода. Обещал вернуть…
— Ладно, поморы еще из веры не вышли, сделаем, что надо. Рыбу сдайте им же на Покойники, и они спишут бочки. Только не растеряйте приемные квитанции.
— Как так им сдавать? Ты сдурел! — воскликнул Стрельцов. — Мы же из другого района.
Батыев рассмеялся:
— Я договорился… Ведь трест-то у нас один.
— Не-е знаю, Лексей Алганаич! Как бы не попасть нам впросак. А то мучаемся, где не доспим, где не доедим… руки в кровь «спустили»…
— Не бойся, Петя, сдавай рыбу на Покойники. Я отвечаю за свои слова.
— Ну, хорошо! Только напиши бумагу, чтоб потом мне перед колхозниками не моргать.
— Вот какой недоверчивый! Ладно, напишу распоряжение, — уже сердито сказал председатель.
— Ты, Лексей Алганаич, не серчай, дело-то артельное.
— Чудак-человек, за что же на тебя сердиться-то. По-своему ты прав, Батыева слова в карман не положишь.
— Ну и ладно. — Петр добродушно улыбнулся.
— Значит, вопрос разрешили, а теперь, чертенята, пляшите! — председатель раскрыл полевую сумку и хлопнул по ней смуглой рукой. — Письма от жен и невест! Уж дороже-то что может быть!
Первым сделал лихой перепляс бригадир и выхватил письмо.
Остальные, переминаясь с ноги на ногу, толкали друг друга, но никто не плясал.
— Ладно уж, я за всех! — и веселый Сашка Балябин, передразнивая деревенских старух плясуний, выхватил носовой платок и пустился плясать «барыню». Отплясав под общий хохот, подставил свою выцветшую измятую кепчонку.