Повести
Шрифт:
— А чье ж мясо-то?
— Сохатого я завалил, пудов на восемнадцать.
— Охо! Вот это зверюга!
— Деда Куруткана мясом обеспечим. Только надо прибрать, не то воронье да росомахи все до кусочка растащут.
— Вы куды, ребята? — вдогонку им крикнул Яков.
— Сходим по делу, дядя Яша.
— А-а… А долго проходите?
— Да нет, к обеду возвернемся.
— Но, но, идите. Все равно ветер не стихнет. Разве к ночи угомонится.
Когда Петр с Мишкой скрылись за деревьями, Яков еще долго стоял и слушал, как под ногами охотников шуршат снег и листья, как потрескивают хрупкие сухие сучья. И, когда совсем затихли шаги, поспешно заткнул за пояс топор, схватил с дерева ружье и пустился вслед за ними.
Когда ночью Яков подавал брату пить, тот снова и снова повторял одно и то же: «Пошто Петька сгубил меня?»
Вот и пришла на ум догадка: «Петька и действительно, мстя за отца, стрельнул сначала в зверя, а потом, будто невзначай, хлопнул брата… А теперь, чтоб замести следы, уговорил Мишку спрятать тушу медведя. Недаром он узел Мишку на берег, и там они о чем-то долго шептались. А тот бурятенок любит Петьку и из-за него на все готов. Надо выследить и упредить их», — решил Яков и пошел вслед за охотниками.
На свежем снегу следы людей сверкали новеньким литым серебром. Яков осторожно крался следом, а у самого в сердце разгорался злой огонек мести. Он вспомнил, как прошедшим летом он рыбачил в бригаде Петра Стрельцова в Сосновке. Как произошел скандал из-за бочки с омулями, которую он хотел через Степку Аверина продать на «Ангару». Как ему помешал тунгусенок Вовка Тулбуконов. Вспомнил, как бешено ругался Петька и подкосил к его носу свои пудовые кулаки. А потом выгнал его из бригады… Тогда председатель колхоза не ругал, не совестил его, даже сочувственно покачал головой и сказал: «Ошибся мужик». Это было хуже всякой самой грязной ругани. А потом… каково было смотреть на своих колхозников! Каково было сносить насмешки молодятника!.. Эти сопляки давно ли ползали под порогом, а бывало, как увидят его, так и заводят свою сволочную частушку. Яков вспомнил даже слова той запевки:
Никто про то не знает, На чьи деньги Лисин пьет. Он колхозную рыбешку, Э-эх, на водку продает.— И придумают же черти! Хы! Как я только не провалился сквозь землю?! Как не повесился со стыда?! — воскликнул он. Перед Яковом всплыло сердитое, осуждающее лицо Стрельцова. — У-ух, гадина! Так и разорвал бы тя! — вслух прошептал распаленный своими воспоминаниями Яков и погрозил кулаком вслед Стрельцову.
Лисин проследил за охотниками более километра и понял, что они идут вовсе не к месту вчерашней схватки, а в сторону Фролихи, где живет старый эвенк.
«Значит, подлюги, к тунгусу Куруткану накопытились», — подумал он. Постояв минуты две, Яков решительно зашагал в сторону убитого медведя.
— Кар-кар-кар! — руганью встретило воронье племя Лисина.
— Погодите проклинать Якова, он вас так накормит, век будете помнить.
Охотник не без труда перевернул на спину труп зверя. Даже мертвый, он наводил на Лисина страх.
Своим острым ножом Яков сделал надрезы на ногах и начал свежевать косолапого.
— Жи-ирный! За што же обиделся на Егора-то?.. — громко разговаривал он с мертвым зверем.
«Сейчас я обдеру тебя, разрублю на части и растаскаю по кустам… Воронье за день так обработает, что одне косточки останутся, и тех не сыщешь», — рассуждает Лисин.
Когда Яков отделил шкуру от мяса и расстелил ее по снегу, то на ней оказались три дырочки, вокруг которых багровели кровоподтеки.
— Я слышал два выстрела… Значит, одна пуля навылет прошла, а вторая задержалась, — говорил он по таежной привычке вслух. — Значит, Егора-то он невзначай подстрелил.
Вороны расселись по соседним деревьям и что есть мочи костыляли человека.
— Да погодите же, поганые, сейчас нажретесь! — огрызнулся Яков.
Лисин изрубил тушу на куски и растаскал их по чащобе.
— Жрите, лопайте, черти ненасытные! Да так, чтоб косточки никто не сыскал.
Яков притомился и сел на колоду, закурил, призадумался о чем-то, а потом радостно рассмеялся.
— Так-то вот, Петруха, посмотрим, как будешь там на суде!.. — Лисин снова сипло и приглушенно захихикал и погрозил кулаком в сторону Фролихи, куда ушли Петр с Мишкой. — Там я кое о чем скажу… Слышь, аминдаканский активист?
Яков долго искал дерево с дуплом. Наконец у самой речки, в огромной кривой лиственнице, он обнаружил дупло, куда и засунул медвежью шкуру.
— Жди меня, шуба, пока черти не угомонятся. Потом заберу тебя, продам и на Петькины проводы в тюрьму выпью, хи-хи-хи!
Услышав ехидное хихиканье Якова, высокие строчные деревья сурово нахмурились и покачали своими кудрявыми макушками.
Отмерив сто шагов на закат, он сделал затес на толстой сосне, чтоб по нему потом найти шкуру.
По тайге пронесся тревожный шум и затих в горах.
— А ты, паря, меня не запугивай и не отговаривай! — с твердой решимостью в голосе сказал Яков тайге и зашагал к юрте.
Сидит Петр на колоде и смотрит, как Мишка, ловко орудуя топором, делает сайбу [58] .
«Смекалистый бурятенок, — подумал Стрельцов. — Я и не подумал, что он топором так может».
А рука опухла, раскраснелась и сильно ноет. Донимает головная боль, но все это пустяки по сравнению с болью на душе. Неотступно грызет Петра мысль о том, как он, неудачно выстрелив в медведя, ранил Егора…
58
Сайба — лабаз на дереве.
Соорудив отличную сайбу, Мишка соскочил на землю.
— Как, дядя Петя, ладно, нет?
— Хорошо, молодец. Теперь склади туда мясо и закрой по-хозяйски.
На обратном пути Мишке захотелось посмотреть, какого медведя завалил Петр, но Стрельцов наотрез отказался идти туда. Мишка обиделся и шел молча сзади.
Поняв Мишкину обиду, Петр повернулся к нему и хмуро улыбнулся одними глазами.
— Не сердись, Миха, туды ходить нельзя.
— Да нет, я не обижаюсь.
— Вишь, паря, мы с тобой наследим, а вдруг туды приедет милиция, что нам тогдысь скажут?