Повестка
Шрифт:
Юридически вердикт звучал безукоризненно. Политически же представлял собой форменный абсурд. Обе стороны остались неудовлетворенными. По ночам телефон в доме судьи разрывался от звонков, анонимные абоненты сыпали угрозами. С амвона Ройбен В. Этли был объявлен отступником. «Подожди до следующих выборов, пророчили святоши,— там посмотрим».
В редакции обеих городских газет, «Клэнтон кроникл» и «Форд-каунти тайме», приходили мешки писем, авторы которых гневно бичевали судью Этли за проявленное малодушие и потворство разврату. Когда нападки достигли апогея, судья заговорил. Весть о том, что воскресным утром в пресвитеранской церкви его честь
— Судье, которого заботит не столько торжество справедливости, сколько успех на выборах, следует сжечь свою мантию и подать в отставку,— назидательно произнес он первую фразу.
Рэй и Форрест прятались в углу на заднем ряду балкона, в глазах у обоих братьев стояли слезы. Накануне они умоляли отца избавить их от необходимости присутствовать на проповеди, однако мольбы эти ни к чему не привели.
Ройбен В. Этли объяснил малоискушенным в юриспруденции слушателям, что, вне зависимости от личных взглядов и убеждений, судья обязан руководствоваться исключительно законом. На поводу у толпы идет судья слабый — чтобы подыграть избирателям и кусать себе локти, когда впоследствии они будут обжаловать его трусливые решения в высших инстанциях.
— Можете называть меня как угодно,— заявил он в полной тишине,— но трусости от меня вы не дождетесь.
Слова эти до сих пор звучали в ушах Рэя, стоявший в отдалении отец запомнился ему гигантом, Гулливером в окружении лилипутов.
Неделю спустя недовольные выдохлись, накал страстей поутих, и одиозный фильм вновь начал приносить в кассу кинотеатра баснословную выручку. На экране мастера восточных единоборств занимались изощренным мордобоем, многочисленные зрители были в восторге. Двумя годами позже судья Этли получил на окружных выборах свои обычные восемьдесят процентов голосов.
Швырнув окурок сигары в кусты, Рэй направился в номер. Ночь принесла долгожданную прохладу. Он распахнул окно и некоторое время вслушивался в негромкий шелест проносившихся по автостраде машин.
ГЛАВА 5
У каждой улицы своя история, у каждого дома своя память. Люди, которые были счастливы в детстве, могут часами разъезжать по улочкам родного городка, с трогательным умилением вновь и вновь переживая мгновения безоблачного прошлого. Подавляющее же большинство возвращается домой лишь по нужде и стремится побыстрее покинуть отчий кров. Проведя в Клэнтоне четверть часа, Рэй испытывал острое желание без оглядки бежать из городка.
Клэнтон изменился — и остался прежним. На обочинах ведущих в город дорог выросли уродливые кварталы построек из гофрированной жести и оборудованных под жилье трейлеров. Архитектурного надзора в округе Форд, похоже, не существовало. Владелец участка мог на своей земле строить все, что ему заблагорассудится, не утруждая себя получением разрешений, без уведомления властей, не ставя в известность о своих планах даже соседей. Бюрократической волокиты требовали лишь объекты типа свинофермы или атомной электростанции. В результате из года в год Клэнтон все больше напоминал беспорядочное нагромождение коробок для обуви.
Самобытность сохранила лишь центральная часть города. Широкие тенистые улицы оставались такими же аккуратными и чистыми,
Здесь, в американской глубинке, люди упрямо придерживались неписаного правила: работать по воскресеньям — грех. В воскресный день полагалось сходить в церковь, нанести визит соседям, посидеть на скамейке возле крыльца. Как завещал нам Господь, на седьмой день человек должен отдыхать от трудов праведных.
Погода выдалась довольно пасмурной и прохладной. Чтобы убить время, остававшееся до назначенного отцом часа, Рэй медленно колесил вокруг центральной площади, пытаясь отыскать в душе хоть какое-нибудь приятное воспоминание. Вот парк, где он играл со сверстниками в индейцев, вот здание бассейна, куда он ходил вплоть до 1969 года, когда власти города предпочли лишить детишек возможности поплескаться в воде, лишь бы не допустить туда детей чернокожих. Там, где Элм-стрит перекрещивалась с Секонд-стрит, высились, соперничая шпилями, три церкви: баптистская, методистская и пресвитерианская. Сейчас они были пусты, но через час-полтора наиболее истово верующие горожане уже потянутся на вечернюю службу.
Площадь выглядела столь же безжизненной, как и улицы, что вели к ней. С населением, которое насчитывало всего восемь тысяч жителей, Клэнтон оказался городом достаточно крупным для того, чтобы содержать три или четыре магазинчика дешевых распродаж — в других маленьких городках такие давно исчезли. Но местные покупатели хранили необъяснимую верность своим торговцам. Ни одна из выходивших на площадь витрин не была заколочена. Закрытые двери лавок чередовались с дверьми банков, юридических контор, ресторанчиков — тоже, по поводу дня священного отдохновения, закрытыми.
У ворот кладбища Рэй вышел из машины и направился к фамильному участку с величественными надгробиями. Кое-кто из его предков увековечивал память об умерших родственниках мраморными монументами. Мелькнула мысль: вот куда ушло семейное богатство, о котором ему приходилось только слышать. У могилы матери Рэй остановился. Последний раз он бывал здесь годы назад. Могила располагалась на самом краю участка, в стороне от других — в семействе Этли мать считали чужой.
Не пройдет и часа, как он опустится в кабинете судьи на стул и будет, отхлебывая дурно заваренный чай, выслушивать детальные отцовские инструкции относительно его собственных похорон. Прозвучат многочисленные приказы, требования и распоряжения. Как всякий великий человек, судья с трепетной серьезностью относится к тому, чтобы оставить о себе память в сердцах грядущих поколений.
Сев за руль, Рэй направил машину к водонапорной башне: подростком он взбирался на нее дважды, причем во второй раз внизу его ждала полиция. С гримасой пренебрежения проехал мимо школы, где когда-то учился,— по окончании он дал себе слово, что никогда больше не переступит ее порога. Позади школы лежало футбольное поле, на котором Форрест забил бесчисленное количество голов в ворота соперников и едва не стал местной знаменитостью — помешало отчисление из команды.
Воскресенье, седьмое мая, без двадцати пять. Пора на семейный совет.