Повинная голова
Шрифт:
Борясь с остатками жизни в себе, он резко встал в надежде, что это последнее резкое движение его прикончит.
Человек, которого звали не Тамил, смотрел на едва державшегося на ногах незнакомца с лицом турка и фигурой борца. Он обхватил его за плечи, заставил снова сесть, быстро произвел осмотр. Пуля в печени.
Затем он наклонился к умирающему будде, который стонал на полу, держась за живот.
— Вы болван, Чонг Фат. Я же велел вам сидеть тихо.
«Лучшая кантонская кухня» на глазах уходила в небытие. Китаец устремил на Тамила глаза, расширившиеся от боли и страха до такой степени, что перестали быть раскосыми. За окнами Океан с яростным грохотом кидался на риф.
— Китайцы… заставили меня…
— А на нас? — спросил Тамил. — Из патриотизма?
На лице китайца появилась умильно-мечтательная улыбка.
— Я… француз… я был поваром… Тихоокеанский батальон… Бир-Хакеим [48] … «Сражающаяся Франция» [49] … де Голль… патриот… крест «За боевые заслуги»…
48
Бир-Хакеим — местность в Ливии, где в 1942 г. французы прорвали окружение армии Роммеля.
49
«Сражающаяся Франция» — возглавляемое де Голлем движение за освобождение Франции от фашистской оккупации (до 1942 г. называлось «Свободная Франция»).
Человек из SDECE [50] почувствовал спазм в горле: единственный в мире китаец, говоривший с неподражаемым акцентом корсиканских жандармов, вот-вот должен был присоединиться на небесах к своим предкам-галлам.
— Но все это не объясняет, зачем вы работали еще и на русских, — мягко сказал он.
Чонг Фат из последних сил выдавливал из себя слова оправдания:
— Они… знали, что я… работаю на китайцев… угрожали… сообщить… американцам… Шантаж…
50
SDECE — французская служба разведки и контрразведки.
Агент четырех держав пробормотал что-то еще, но получилось одно бульканье, а в глазах уже начинало застывать безграничное удивление, и тот, кого звали не Тамил, узнал в нем выражение глаз целого поколения. Сзади послышался шорох, он обернулся: второй болван с нетерпением ждал смерти первого.
— У вас есть еще какие-то планы? — спросил француз холодно.
Бывали минуты, такие, например, как эта, когда его охватывала бешеная ненависть к своей эпохе и к тем, кто ее такой сделал, — к самому себе в первую очередь.
Человек, который не был Виктором Туркасси, ощутил прилив сил — последняя попытка самозащиты сердца, которое вот-вот разорвется.
— Я офицер советских спецслужб.
— Очень приятно.
Кипя от ярости, он указал на кресло:
— Садитесь. Сигарету? Что предложить вам выпить? Шотландское виски, водку?
— Франция и Советский Союз…
— Понимаю.
— Наши народы… Вам нет никакой выгоды в том. чтобы полиция… обнаружила меня здесь. Во имя дружественных отношений…
— Между нашими двумя странами, так-так…
Великан прислонился к стене.
— Ликвидируйте… мое тело…
— Ладно, но при условии, что вы скажете свое настоящее имя, — быстро ответил француз.
Он просто не мог упустить такой случай.
— Вы слышите меня? Мы ведь все равно узнаем, но вы сэкономите нам несколько недель… Скажите свое настоящее имя, и обещаю бросить вас в море, как только вы умрете… или даже раньше, если хотите. Идет?
Человек, которого звали не Виктор Туркасси, опустил голову. Он напоминал быка, готового упасть на
— О’кей, — сказал он наконец.
Потом поднял глаза.
— Виктор Туркасси, — выдохнул он и упал на руки человеку, которого звали не Тамил.
XXXV. Гром и молния
Кон греб с неутомимостью викинга, соперничая в скорости с полинезийскими вождями, и пирога перелетала с волны на волну с такой легкостью, что ему казалось, будто Справедливость, Достоинство и Права человека гребут вместе с ним, хотя подвесной мотор сзади тоже, бесспорно, облегчал дело. Мысль, что враг коварно проник в его утробу и, не засунь он отважно палец в недра организма, иллюзия безопасности не развеялась бы до сих пор, приводила Кона в неистовство, которое его брат Океан полностью разделял. Кон оставил на полуострове заплаканную Мееву, тщетно вопрошавшую, какой тупапау, какой злой дух вселился в ее попаа, и теперь у него было одно-единственное желание — добраться до проклятого шпиона Тамила и отправить его месяца на полтора в больницу, желательно в гипсе. В деревне Фиваэ в ожидании водителя стоял грузовик, явно ниспосланный ему Высшим Правосудием, и Кон, к великой радости пассажиров, решительно уселся за руль и рванул с места, а Куоно, шофер, бежал за своей машиной, крича: «Пожар! Пожар!» — единственное слово, которое он мог нормально выговорить.
В течение пяти часов, выгружая постепенно пассажиров, клетки с курами, велосипеды и корзинки, Кон объехал весь остров на взбесившемся грузовике и посетил такое количество церквей, миссий и прочих религиозных учреждений, что этого хватило бы на целую жизнь доброго христианина. В монастыре Святого Иосифа он насмерть перепутал монашек, обвинив их в том, что они прячут Тамила под кроватью, а в Па-пара так стремительно вклинился в похоронную процессию, увидев, как ему показалось, во главе ее подлую рожу псевдодоминиканца, что скорбящие родственники все как один залезли на пальмы. Грузовик отдал богу душу за неимением горючего в Пунаауиа, не доехав семнадцати километров до Папеэте, где Кон намеревался призвать народ к революции. В любом случае, поскольку враги знали настоящее имя Кона, с ним должны были обходиться бережно, и он мог позволить себе, по сути, все что угодно. У него даже мелькнуло подозрение, что именно этим и объяснялась полная безнаказанность, которой он пользовался на острове, но оно привело его в такое отчаяние, что он решительно его отмел.
Тамила нигде найти не удалось, как будто сам Господь Бог оповещал его о всех передвижениях Кона, и в четыре часа пополудни, когда Кон, терзаемый неутоленной жаждой мести, явился в резиденцию к Татену, чтобы задать пару вопросов, его схватили жандармы, грубо затолкали в полицейский джип, отвезли в Папеэте и швырнули в камеру. Это вселяло некоторую надежду: если с ним так обращаются, значит, Только на самом верху знают, кто он, и, следовательно, есть шанс продержаться еще какое-то время и даже сбежать на какой-нибудь затерянный островок архипелага Туамоту.
Рикманса на месте не оказалось. Он, как выражались его подчиненные, глумливо хихикая за его спиной, праздновал день святого Рикманса: африканская республика Батанга отмечала памятную дату — день, когда Рикманс сослал на Змеиный остров некоего уголовника, который вскоре стал боготворимым соотечественниками главой нового государства. По такому случаю в батангских школах вывешивали портреты Рикманса, и дети должны были подходить и плевать в него. У самого же Рикманса в этот день наблюдались любопытнейшие психосоматические явления — на лице появлялись стигматы, он источал сильный запах роз — святой Иуда и мученик в одном лице — и кричал, что Иисус поджег дом в Папеэте и это явная провокация, но он, Рикманс, ни за что не пойдет у него на поводу, даже если из-за этого мир останется без христианской цивилизации.