Повинная голова
Шрифт:
Назавтра в семь часов утра заместитель Рикманса принес Кону на подносе глазунью, тосты с маслом, кофе, коробку гаванских сигар, после чего отпустил. Завтрак наверняка тоже прислали сверху — заместитель ничего не знал, это было видно по его ошеломленному лицу. Выходя, Кон наступил ему на ногу, и тот извинился. На его пути все расступались и кланялись. У Кона было такое чувство, что, взорви он сейчас бомбу в пятьдесят мегатонн посреди Тихого океана, все будут в восторге. Тем не менее он все-таки ухитрился подраться на улице с китайцем, которого обозвал «сражающимся французом», что было страшным оскорблением из-за вспыхнувшей задним числом массовой ненависти к де Голлю. К полудню ему уже хотелось только одного — очутиться в объятиях Меевы, ради этого он даже готов был временно
Угрожающе черное небо, рифы, почти незаметные в серо-зеленой воде, и багровые гребешки волн, поднимавших мотор выше солнца, от которого над горизонтом виднелась лишь пурпурная макушка, меньше страшили его, чем перспектива снова взвалить на себя свою подлинную судьбу и под звуки гимна принять звание командора ордена Почетного легиона перед Домом инвалидов в Париже — «Марсельеза» неизменно напоминала ему о прославленных покойниках и безвинно убитых мальчишках, обрушивая в очередной раз на его голову всю мировую Историю. В конце концов он благополучно осилил если не Историю, то плавание через бухту и счел, что это в порядке вещей, ибо жизнь припасла для него немало других неприятностей.
Меева, следившая за пирогой с берега, встретила его на верху лестницы, которую Бизьен распорядился вырубить в скалах для удобства туристов. Гроза раскалывала купол неба, и с каждой новой ослепительной трещиной казалось, будто он неминуемо рухнет, но тут же опять воцарялась тишина, неподвижность и гнетущая тяжесть, и вскоре новое рокочущее предупреждение обостряло тоску природы, ждавшей освобождающего взрыва, которому какое-то непреодолимое табу мешало осуществиться. И ни капли дождя в воздухе, насыщенном призрачной фиолетовой влажностью: он давил на землю и сливался с Океаном — густая, вязкая третья стихия, ни небо, ни море. Внезапно в этом серо-лиловом куполообразном пространстве, рассекаемом молниями, появились птицы, которых Кон никогда прежде не видел, словно буря принесла их с собой с далеких архипелагов. Вдали невидимая гора иногда проступала в наплывах туч и содрогалась со страшным грохотом: в нем сливались эхо и его источник, голос грома и голос камня. Дракон с фиолетовым брюхом no-прежнему ежесекундно выпускал сверкающие когти, а Кон тщетно пытался вызвать в себе омолаживающий первобытный страх. Просто электричество, ничего больше. Но рука Меевы в его руке дрожала, и это радовало.
— Пойдем домой, Кон, мне страшно. Они гневаются там, наверху…
«Они»… Кон с минуту наслаждался «их» близостью и вновь вернувшимся на землю простодушием. Хижина плавала в теплом поту неба, а кокосовые пальмы в ожидании готового обрушиться с небес потопа покачивали изящными кронами с легкомыслием королей, которым восставшая толпа кажется очередью за бесплатным супом. Великий Матаи затаил дыхание, и тучи, притиснутые к горе, ждали момента, чтобы прорваться, ждали в напряженной неподвижности и время от времени грохотали, будто с бессильной яростью трубили в рог. Океан исчез за непроницаемой воздушной стеной. Кое-где за ней угадывалось тайное содрогание стальной воды вокруг рифов.
Кон жадно съел приготовленного Меевой петуха с бананами, глядя, как огромные тени ночных бабочек исполняют свой недолгий танец, исчезая со смертью их обладательниц в пламени лампы. Снаружи по-прежнему не было ни дождя, ни ветра, только грохочущая неподвижность и недоступная свежесть огромных масс воды, томившихся в плену у неба. Он бросился на кровать, Меева прижалась к нему и тут же заснула. Лежа на спине, он чувствовал ее согнутую ногу на своем животе, движение ее груди подле своей, и вспыхивавшие за окном образы зримого мира терялись в ее густых волосах, которые он тихонько
— Нельзя так объедаться бананами, Кон!
Он даже не знал, спит он или нет, но вдруг почувствовал беспокойство, перешедшее в сильную тревогу, и унять ее было ему не под силу. Ему захотелось бежать, бежать прочь, чтобы справиться с охватившей его паникой, в которой к его обычным страхам примешивалась невыносимая тяжесть грозы, взявшей его в кольцо грохота и непрерывного сверкания.
Кон вылез из постели и как был, не одеваясь, вышел на порог. Его окутала липкая, словно влажная шерсть, темнота, и впервые за все время его дружбы с таитянской ночью ни один светлячок не зажег во мраке свою земную звездочку. Он сделал, дрожа, несколько шагов, вернулся в хижину, хотел лечь, но тревога не ослабевала, и у него снова возникло непреодолимое желание бежать. Он бросился вон из хижины, помчался куда-то в непроглядную тьму, натыкаясь на стволы деревьев, и оказался наконец на вершине холма, в прерывистом белом сиянии электрических разрядов, следовавших один за другим с такой быстротой, что ночь ни на миг не успевала сомкнуться.
Им овладел животный страх и такое острое ощущение опасности, что он резко обернулся и увидел метрах в двадцати две темные фигуры, приближавшиеся к пальмовой роще. От этого простого человеческого присутствия он испытал облегчение и радостно замахал руками:
— Эй! Эй!
Дальше все произошло так быстро и так неожиданно, что Кону отказала способность думать и чувствовать, он просто замер среди пульсирующих вспышек, опутавших его своей колышущейся паутиной. Незнакомцы рывком повернулись к нему, и он увидел два направленных на него автомата. В тот же миг где-то справа раздалась очередь, двое с автоматами на миг застыли, выронили оружие, согнулись пополам и повалились наземь, а справа раздалась новая очередь — видимо, с целью убедиться, что они не бессмертны.
Кон закричал, но не сдвинулся с места. Ноги не слушались его. Холм заливала смертельная бледность непрерывных электрических вспышек. Потом вдруг Хуаноно втянул свои желтые когти, и ночь накрыла бесстыдную наготу земли.
Чья-то рука легла на его плечо.
— Караул! — заорал Кон, который не желал умирать, не произнеся вдохновенных слов, которые в миг озарения выражают порой суть всей жизни.
— Ну-ну, успокойтесь. Все уже позади.
Тамил, машинально отметил Кон, нисколько не удивившись. Он и без того был так ошеломлен, что в голове у него уже не осталось места для удивления. Свет электрического фонарика выхватил из темноты подножие холма. Два тела лежали одно на другом с восхитительной неподвижностью. На Тамиле был непромокаемый плащ с капюшоном, как у старых добрых бретонских капитанов, и руку он по-прежнему держал на плече Кона.
— Теперь вы в безопасности. Они убиты. Пойдите взгляните сами.
Это были китайцы, они лежали с открытыми глазами, сложив руки на животе. Кон никогда раньше их не видел.
— Чего они от меня хотели, эти ублюдки?
— Хотели убить вас. Вас уже дважды пытались убить на Таити. И один раз на Тринидаде… Итого трижды, насколько мне известно. С вами не соскучишься. Ваша голова слишком много весит на весах ядерного равновесия.
Все просто, как дважды два, но Кон не мог в это поверить. Два года они следовали за ним по пятам, знали каждый его шаг, знали, где он и кто он… Они опекали его, как наседка цыпленка, в надежде, что рано или поздно он снесет еще какое-нибудь гениальное яйцо.
— Какая мерзость!
— Что поделаешь! Человек жив не только тем, что прекрасно, а Бог не в состоянии за всем уследить.
— Избавьте меня от вашего лицемерия!
— Пойдемте со мной, не стоит будить Мееву, лучше ей всего этого не видеть. И вообще, мы не жаждем огласки. Я пришлю людей за телами моих китайских коллег и попрошу подобрать для них бухточку с тихой водой. А мы с вами тем временем…
Он обхватил Кона за плечи.
— Думаю, пара стаканов горячего вина будет вам кстати. Ваш приятель Маэ с удовольствием вас угостит.