Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

Григорьев Борис Николаевич

Семья снова оставалась в России. Из-за войны расстояние от Петрограда до Мадрида возросло вдвое: теперь нужно было выбирать окольный путь через Скандинавию и Англию. В Балтийском море появились военные корабли Германии, которые задержали уже несколько пароходов и сняли с них пассажиров, принадлежавших к воюющим с Германией странам. Как водится, Соловьёва нагрузили дополнительными обязанностями доставить в Париж и Лондон жалованье дипломатам в сумме пяти тысяч рублей золотом и дипломатическую почту. Знающие люди посоветовали ему обзавестись кожаным поясом, в который можно было бы спрятать золотые рубли. Набитый деньгами пояс оказался настолько тяжёлым, что надеть его на тело дипломат не смог. В случае потопления парохода пояс сразу бы потянул его владельца на дно. На Финляндский

вокзал приехал бывший начальник Юрия Яковлевича Р. Р. Розен и попросил его во Франции заехать в Аркашон (в окрестностях Бордо) и помочь его жене и дочери вернуться на родину.

Россию Соловьёв покидал в подавленном настроении.

Ему предстояло пересечь Финляндию и проехать через Швецию — путешествие, которое он сам, в силу неорганизованности этого пути и многочисленных пересадок с одного вида транспорта на другой, назвал скачками с препятствиями. В Хапаранде, на границе Финляндии и Швеции, случился забавный эпизод. Финн, привезший в гостиницу багаж, не говорил ни по-русски, ни на каком-нибудь другом иностранном языке, и Соловьёв никак не мог договориться с ним. Обоих вывел из затруднения оказавшийся рядом немец, владевший финским и шведским языками. Немец сообщил ему, что возвращается из России в Германию, чтобы пойти на войну, и поинтересовался, не находился ли Соловьёв в аналогичном положении. Соловьёв предположил, что немец, скорее всего, был сотрудником германской разведки.

До первой шведской железнодорожной станции (27 километров) дипломат ехал в маленьком «форде» в обществе трёх русских офицеров сапёрных войск, направлявшихся в Англию для закупки автомобилей. Они не владели ни одним иностранным языком, в первый раз оказались за границей и свой багаж везли в каких-то неприспособленных для дальнего путешествия картонных коробках. К тому же они были страшно обеспокоены отсутствием англичанина, которого им пообещали в качестве сопровождающего лица в Швеции. Англичанину не хватило места в автомобиле, и он хладнокровно последовал за ними на велосипеде. Когда поезд должен был уже вот-вот тронуться на юг, и сапёры то и дело тревожно выглядывали из окна вагона, англичанин наконец появился. Он едва успел избавиться от велосипеда и впрыгнуть на площадку вагона, чем несказанно обрадовал сапёров.

В Стокгольме Соловьёв увиделся с «парижанином» А. В. Неклюдовым, бывшим советником посольства в Париже и сменившим теперь «завзятого парижанина» К. М. Нарышкина. Стокгольмская миссия России с этого времени и до конца войны превратилась в перевалочный пункт для всех русских, так что работы всем от посланника до последнего атташе хватало по горло.

В стокгольмском «Гранд-отеле» Соловьёв увидел германского посланника фон Люциуса, работавшего до этого советником в Петербурге. Он владел русским языком и конечно же был хорошим осведомителем своего правительства. Стокгольм кишел русскими и их союзниками, так что место для наблюдения за ними для немцев было весьма удобным.

Из Стокгольма путь шёл в Христианию (Осло), где Соловьёва встретил посланник Б. К. Арсеньев, недавно переведённый из Черногории, так что обоим дипломатам было что вспомнить. Переход через Северное море на маленьком пароходике в бурную погоду оказался мало приятным. На полпути пароход был остановлен английским крейсером, и английские моряки проверили груз и пассажиров. В Ньюкасле Соловьёву пришлось воочию столкнуться с драконовскими таможенно-пограничными процедурами при въезде на территорию воюющей Англии. Покинуть пароход разрешили только на следующее утро. На борт поднялась команда таможенников и иммиграционных чиновников, которые заседали несколько часов и просматривали паспорта пассажиров. Упростить процедуру контроля для русского дипломата помог знакомый по Румынии консул Буткевич.

В Лондоне Соловьёв встретился ещё с одним остзейцем — послом России графом А. Бенкендорфом. Характеризуя его как опытного и умного дипломатического деятеля, выгодно отличавшегося от стопроцентного русского Извольского, Соловьёв, тем не менее, отмечает, что все они — и граф Будберг, и Стааль фон Гольштейн, и тот же Бенкендорф (за исключением умницы Розена) — «…выполняли свои обязанности под особым

углом зрения. Они считали себя не столько на русской службе, сколько на личной службе у династии Романовых, которую они называли полным русско-немецким именем: Романовы-Гольштейн-Готторпские. В мирное время это очень облегчало им службу по Министерству иностранных дел. Они лояльно служили династии, не задаваясь никакими вопросами, от которых русские не могли отрешиться. В то время как для остзейцев центром была, конечно, династия, для русских на первом месте стояла Россия. Мне пришлось слышать от одного из своих начальников-остзейцев весьма удобное толкование обязанностей дипломата. По его словам, каждое дипломатическое представительство за границей было попросту "почтовым ящиком". То, что нам предписывал Петербург, мы должны были добросовестно передавать местному правительству».

С Парижем в сентябре 1914 года сообщение было расстроено, и багаж туда из Лондона не принимался. Поэтому Соловьёв отправил его морем прямо в Бордо, куда, ввиду опасности захвата столицы немцами, переехали все посольства, включая русское (но за исключением испанского, которое осталось в Париже на случай необходимости защиты русских интересов), и куда он всё равно собирался заехать, чтобы сдать почту и выполнить поручение барона Розена. Париж был пуст и скучен. Половина магазинов закрыта, таксомоторы не работали — они все были конфискованы для нужд армии.

В Бордо русское посольство разместилось в доме маркизы де Жискур, предоставившей его безвозмездно (в следующий проезд через Бордо Соловьёву пришлось везти маркизе в благодарность за эту её услугу подарок от Николая II — какую-то брошку). Посол А. П. Извольский эвакуировал посольство в полном составе, не оставив в Париже даже дворника, в то время как в столице Франции скопилось огромное количество русских эмигрантов. Каждый день перед закрытым посольством накапливалась огромная толпа, и лишь несколько дней спустя Извольский распорядился командировать в Париж одного консульского чиновника. В Бордо все посольства, по образцу Биаррица, обедали в одном и том же ресторане — каждое посольство, включая послов, за своим столом. Только русский посол Извольский сидел отдельно от своих подчинённых, в полном одиночестве, не обмениваясь ни с кем ни словом. Никто из дипломатов не любил его, пишет Соловьёв.

В Аркашоне Юрий Яковлевич узнал, что поручение барона Розена стало уже неактуальным, потому что его семья уже уехала в Грецию. Зато сам дипломат попал в необычную для себя ситуацию. Он зашёл в книжный магазин, заказал книгу и стал изучать на стене карту. В это время в соседней комнате он услышал разговор двух французов:

— Это бош. Он изучает нашу карту.

Франция заболела шпиономанией. Соловьёва не арестовали как немецкого шпиона, но неприятный осадок от всего этого остался. В другой раз, при заказе железнодорожного билета на поезд из Барселоны в Мадрид, француз-агент снова заподозрил Соловьёва в принадлежности к немецкой агентуре, хотя дипломат назвал ему свою фамилию и должность. Всё равно француз дал знать в своё консульство, а то стало запрашивать русское консульство и уточнять личность Соловьёва. Прибыв в Мадрид, он узнал более «интересную» историю о том, как по пути из Франции в Испанию советник французского посольства в Мадриде, заподозренный в принадлежности к германским шпионам, подвергся нападению своих соотечественников. Советник остался цел и невредим, а вот его авто было разбито толпой. Самое смешное состояло в том, что советник был таким рьяным патриотом и шовинистом, что его не терпели не только испанцы, но и союзники англичане.

Настроение сотрудников посольства России в Мадриде в связи с войной было, мягко говоря, подавленным. Особенно тяжело переживал посол Будберг — ведь ему пришлось прервать контакты со своими лучшими друзьями, послами Германии и Австро-Венгрии. Он не мог не сделать этого ввиду ретивости французского посла, строго следившего за исполнением «союзнических приличий и долга». Впрочем, и петроградский Центр занял по этому вопросу тоже строгую позицию. Первый секретарь посольства в Риме был немедленно уволен со службы за поддержание знакомства с германским морским агентом.