Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Шрифт:
Пассивность Министерства иностранных дел и министра в черногорском деле вышла Ламздорфу боком. Мало того что на него свалили ответственность за дальневосточную авантюру (что было несправедливо), но теперь ему припомнили инцидент с грубым и циничным поведением князя Николая Черногорского и его сына Данило по отношению к русскому дипломату (что было вполне справедливо). Отставка графа была предрешена.
..А русские субсидии Черногории продолжали аккуратно выплачиваться вплоть до Первой мировой войны. В войну княжество вступило первым, так и не успев починить крыши своих домов. Князь Микола своей безответственностью ещё много попортит нервов и государю императору, и его дипломатам.
Случаи, когда русским дипломатам не удавалось «сработаться» с местным правительством или отдельными его представителями, в
В знак протеста Горчаков в июле 1838 года подал в отставку, но уже в октябре 1839 года был восстановлен на службе в том же чине статского советника. В одной из своих бесед с Бисмарком он как-то сказал: «Если я выйду в отставку, я не хочу угаснуть, как лампа, которая меркнет, я хочу закатиться, как светило».
Но Соловьёв был не той фигурой, чтобы рассчитывать на такой исход — он был маленьким светильником, который могли задуть, даже не заметив этого.
Глава девятая. Бухарест (1906–1908)
Сия пустынная страна священна для души поэта.
И снова мы отправимся вслед за Соловьёвым — теперь уже в Румынию.
Новое назначение вполне его устраивало, потому что оно показывало, что в черногорском эпизоде он косвенно был признан правым. Год пребывания на родине не показался ему уж очень интересным, материальные вопросы были урегулированы, так что снова можно было окунаться в прекрасную атмосферу новизны и острых ощущений. В сентябре 1906 года он приступил к своим обязанностям второго по рангу человека в Бухарестской миссии — первым был советник М. Н. Гирс, старший сын бывшего министра иностранных дел.
М. Н. Гирс являлся дипломатом старой школы с уклоном в канцелярскую работу. Последние семь лет пребывания отца на посту министра сын фактически был его личным секретарём. Он знал все закулисные тайны ведомства на Певческом Мосту но за границей выглядел робким и осторожным — даже в беседах с глазу на глаз. Не исключено, что это находило своё объяснение в том, что он был глуховат. На фоне своего предшественника посланника Фонтона, открыто жившего с двумя француженками сразу (что даже для легкомысленного Бухареста было большим перебором), целомудренному Михаилу Николаевичу было легко создать себе великолепную репутацию, а сама русская миссия по своему политическому значению занимала едва ли не первое место во внешнеполитической системе России.
По своему влиянию на Румынию с русской миссией могли конкурировать лишь австро-венгерская и германская миссии. Во главе последней стоял грубоватый, но весьма способный дипломат бисмарковской школы фон Кидерлен-Вехтер, будущий министр иностранных дел. Оставаясь в тени, он энергично способствовал внедрению германской промышленности в экономику страны пребывания и совершенно бесцеремонно обращался с придворными. Киндерлен стал известен в дипкорпусе тем, что назвал двух своих догов именами выдающихся румынских государственных деятелей: Стурдзой и Карлом. Он выходил с ними на прогулку и громко, во всеуслышание, звал их своими именами, вызывая возмущение и недовольство прохожих.
В Румынии уже сороковой год правил Карл I, принц Гогенцоллерн-Зигмарингенский, одновременный родственник давно почивших в Бозе Наполеона III и короля Пруссии Вильгельма I. Он появился в стране, раздираемой борьбой молдаванских бояр с валашскими и приобрёл богатый опыт по части гибкости и маневрирования. По своим взглядам и убеждениям Карл I так и остался настоящим прусским офицером. Он был прекрасным собеседником, хорошо знал историю и обладал отличной памятью. Королева Румынии Елизавета, немецкая принцесса
После Русско-турецкой войны 1877–1878 годов к России отошла Молдавия, и хотя Румынию вознаградили за потерю территории другими землями, она постоянно выказывала своё недовольство. Приняв лишь символическое участие в боевых действиях против турок (вместе с двумя нашими полками румынская армия взяла один Гривицкий редут), Румыния выбила медаль по случаю 30-летия падения… Плевны. На ней значилось: «Взятие Гривицы — освобождение Болгарии».
Светская жизнь в Бухаресте била ключом, и Соловьёв с супругой целыми неделями ходили по приёмам либо принимали гостей у себя дома. Бухарест, как пишет Соловьёв, жил по модным образцам эпохи Второй французской империи [100] . Подражатели, как правило, берут не самые лучшие образцы, и румыны во многом перещеголяли своих французских учителей, в частности, по количеству разводов. Не было ни одного представителя высшего бухарестского общества, который не был бы разведён хотя бы раз. По приезде в Бухарест Соловьёв нашёл на своём столе приглашение на свадьбу, сделанное сразу от восьми лиц — родители жениха и невесты были разведены, но повторно вступили в брак, и теперь они вкупе с новыми мужьями и жёнами составили четыре «родственных» супружества. Разведённые супруги совершенно свободно встречались со своими бывшими партнёрами по браку — в противном случае в Бухаресте нельзя было бы устроить ни одного званого обеда. Разведённые имели обыкновение снова соединяться между собой, но тут они встречали препятствие в лице румынской церкви.
100
Вторая империя просуществовала во Франции с 1852 по 1870 год.
В штате миссии находились два секретаря, военный агент, атташе, два канцелярских чиновника и два курьера из местных русских скопцов. Секретари помимо дипломатической выполняли и консульскую работу, поскольку отдельного консульского учреждения в Румынии не было. От своего предшественника С. А. Лермонтова Соловьёву в «наследство» достались запутанные финансовые дела, включая управление зданием миссии, аренду помещений, сдаваемых лавочникам, и строительство русской православной церкви. Кроме того, в распоряжении миссии находилось около одного миллиона рублей, пожертвованных частными лицами на разные благие дела. Все деньги хранились в сейфе 1-го секретаря, поэтому его кабинет был снабжён окованной железом дверью, запиравшейся на внушительных размеров железный замок. Соловьёву постоянно приходилось пересчитывать огромные суммы денег, раскладывать и хранить их в зависимости от происхождения и назначения. Двое его предшественников были уволены со службы за растрату денег, поэтому скопцы-курьеры, отличавшиеся необыкновенной честностью, с известным подозрением присматривались к очередному «начальнику».
Почему же деньги не хранились в банке? Оказывается, на часть этих капиталов предъявило претензии румынское правительство. Одно из пожертвований, сделанное митрополитом Нифонтом и хранящееся в банке, было когда-то секвестровано местными властями. Впрочем, все эти препятствия, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении мнимыми, Соловьёву удалось успешно преодолеть, и он всё-таки сдал деньги в банк, переименовав капиталы на вклады с другими обозначениями. Почему до этого не додумались предшественники Соловьёва, сказать трудно. Вероятно, потому что деньги, по всей видимости, имели обыкновение «прилипать» к рукам тех, кто их хранил. Это предположение имеет все основания считаться верным, потому что преемник Соловьёва после отъезда нашего героя снова вернул дело с хранением капиталов в «первобытное» состояние. Выходило прямо по Жванецкому: что охраняешь, то и имеешь.