Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте

Антонетти Пьер

О завещаниях не стоило бы и говорить, если бы не та их особенность, что они в отличие от нашего времени почти всегда составляются in articulo mortis(при смерти), под влиянием исповедников, изводящих несчастного картинами ожидающих его мучений. Снова обратимся к Данте, чтобы увидеть, какие муки ждали ростовщиков:

Они все время то огонь летучий Руками отстраняли, то песок. Из глаз у них стремился скорбный ток; Так чешутся собаки в полдень жгучий, Обороняясь лапой или ртом От блох, слепней и мух, насевших кучей.

(Ад, XVII, 46–51)

Примечательно, что ростовщики, имен которых поэт не называет, флорентийцы — все, за единственным исключением!

Другое существенное отличие от практики составления завещаний в наши дни заключается в обязательном

присутствии рядом с нотариусом священника, чаще всего не одного. Известен случай, когда поименно перечислены семь священников — очевидно, из-за недоверия к этим «святым» отцам, которые к тому же контролировали друг друга. Что касается содержания, то поражает число месс за «покой души грешного завещателя», значение, придававшееся раздаче милостыни бедным и заключенным (причина проявления особого внимания к последним будет объяснена позднее), и в особенности — количество и размеры отказов в пользу церквей, монастырей и нищенствующих монашеских орденов. Естественным во всем этом кажется лишь стремление искупить вину, порожденную жизнью, потраченной на стяжание богатств. Однако завещание, случалось, содержало шокирующую нас оговорку: некий смертельно раненный ростовщик оставляет внушительную сумму в 500 флоринов тому, кто отомстит за него!

Особенно отчетливо видны различия между эпохой Данте и нашим временем в распоряжениях, касавшихся прямого наследования. Движимое и недвижимое имущество наследуют только дети мужского пола. Дочери, если они уже вышли замуж, должны довольствоваться приданым; если они были на выданье — некоторой суммой, компенсирующей приданое. Вдова имеет право лишь на то, что покойный супруг соизволит оставить ей по завещанию, обычно постельные принадлежности, часть посуды и столового серебра, остальное отходило старшему сыну и дочерям. Неотчуждаемая доля вдовы — ее приданое и «утренний дар» новобрачного. Как правило (хотя это и необязательно), завещатель разрешает будущей вдове пользоваться доходом от дома, в котором она жила с ним.

Полны неожиданностями описания похорон. Покойного омывают теплой водой. Тело натирают, как принято в Западной Европе, миррой, алоэ и другими ароматическими травами. Однако я не могу с уверенностью сказать, практиковалось ли во Флоренции кипячение тела покойного, что делало возможным его транспортировку на большие расстояния от места, где человека настигла смерть. Омытое и Умащенное тело рядового гражданина одевают в простые одежды, богатые облачения предназначены для служителей Церкви, знатных горожан, судей, нотариусов и врачей. Усопшего, уложенного на подушки, накрывают драпом, нередко подбитым шелком. Его голову покрывают убором, называемым zendado(очень тонкий драп, лен или шелк). Затем, надев украшения, его кладут на стол или, что чаще, в деревянный гроб, купленный, как и свечи… у аптекаря! У богачей гроб ставили на деревянный катафалк ( arca), украшенный хоругвью, щитами и надгробным покровом. У тела покойного, подготовленного к последнему путешествию, всю ночь бодрствовали родные, друзья, товарищи по ремеслу.

Проявления скорби чрезмерны. Этот обычай в некоторых странах Средиземноморья (например, на Корсике) отчасти сохранился до наших дней: громкие рыдания, которые подчас поручаются профессиональным плакальщицам (современные корсиканские voceratrici), вопли, причитания вдовы и детей усопшего, рвущих на себе волосы, царапающих лицо. Для друзей и близких — поминки, на которых мужчины и женщины сидят раздельно первые в доме, а вторые вне его стен. Обычай, который можно наблюдать в некоторых странах Средиземноморья.

И, наконец, цвет траура: черный был обязателен для вдовы; близкие же родственники могли носить одежду просто темного или даже красного цвета (именно таким был знаменитый perso, черный с переходом в красный, который Данте определяет следующим образом: «Цвет, представляющий собою смешение пурпурного и черного, но черный при этом доминирует, откуда этот цвет и берет свое название») (Пир, IV, XX, 2).

Относительно похоронной процессии: попытки ограничить расходы на нее в законодательном порядке были тщетны. Как и свадьба, «похороны давали возможность продемонстрировать влияние и экономические возможности клана». [36] На их организацию иногда тратили целое состояние: в 1353 году Аччайюоли израсходовали на похороны юного Лоренцо 5000 золотых флоринов! На родине Данте даже проводы покойника могли дать повод для продолжения вендетты; вот почему городские власти специальным распоряжением запретили участвовать в похоронной церемонии некоему знатному человеку, враждебно настроенному по отношению к семье усопшего.

36

D'Addario A. В книге: Vita privata… P. 27.

Место захоронения зависело от социального положения покойного: коммунальное кладбище ( camposanto) для бедных, фамильный склеп для богатых. Однако сначала знать, а затем и крупное пополанство завели обычай хоронить умерших в фасадах и стенах церквей (например, в храмах Санта-Мария Новелла и Санта Кроче), в помещении самой церкви, в частности, под ступенями алтаря, и даже — в знак смирения — под папертью, дабы

ноги верующих попирали прах усопшего. Так, два крупных храма, принадлежавших нищенствующим орденам (доминиканский Санта-Мария Новелла и францисканский Санта Кроче), стали излюбленным местом захоронения представителей знати, чем и объясняется тот факт, что значительно позднее церковь Санта Кроче превратилась в пантеон национальной славы. Даже баптистерии долгое время использовали как место захоронения. Глубинный смысл этого обычая невозможно объяснить тщеславием, желанием выставить напоказ украшенную гербом надгробную плиту или богатый саркофаг с преувеличенно хвалебными надписями и роскошными скульптурами. Он скорее связан с наивной и трогательной верой в то, что вечный покой легче обрести внутри или в непосредственной близости от Божьего храма, освященного молитвами и постоянным присутствием священников и монахов, молитвами родных и близких: в те времена верующие бывали в церкви часто, едва ли не ежедневно. Этим объясняется и запрет хоронить самоубийц на освященной земле кладбищ и церквей. Данте обрекает их на муки во втором поясе круга седьмого ада, где они вместе с расточителями заключены в ветви мертвых деревьев, кровоточащие, если их обломить (Ад, XIII).

Глава третья

Семья

В повседневной жизни Флоренции времен Данте семья является пристанищем и убежищем от постоянного насилия и опасностей. Только в этой основной социальной ячейке, в ее заботливо оберегавшемся микрокосмосе человек мог надеяться на обретение средств к существованию, отдых и защиту. [37] Но чего он не находил там, так это возможностей для свободного развития своих природных задатков, эгоистического удовлетворения собственных наклонностей и исполнения своих желаний. Семья вскармливает и защищает, но вместе с тем стесняет, запрещает и наказывает. «В семье царит железная дисциплина, что, возможно, объясняет отсутствие сентиментальной привязанности к дому: дом воспринимается как мрачная крепость, в ней правит глава семейства, руководящий им в мирное время и в годы войны». [38] Это суровое суждение, относящееся к итальянской семье XV–XVI веков, с необходимыми поправками применимо и к флорентийской семье эпохи Данте.

37

Фундаментальным трудом поданной теме по-прежнему остается: Tamassia N. La famiglia italiana. Palermo, 1910.

38

Tamassia N. Op. cit. P. 111.

Отец и сыновья

«Жизнь в доме была патриархальной; отец ( pater) управлял семьей и властвовал над ней; семья росла и умножалась вокруг него, но он оставался, так сказать, на вершине пирамиды, состоявшей из его потомков». [39]

Что касается отцовской власти в юридическом смысле этого слова, то проще было бы сказать, на что она не распространялась. Конечно, она была далека от практически неограниченной potestas patriaдревних римлян. По германскому праву, отцовская власть была существенно смягчена, в частности, она не включала в себя право жизни и смерти в отношении детей. Тем не менее сыновья и дочери находились в полной зависимости от отца, мальчик оставался под отцовской опекой до достижения физической, половой зрелости. Участь дочерей была такова, что, освободившись от тирании отца, они тут же подчинялись тиранической власти мужа. Короче говоря, бесспорным хозяином в семье был отец, которому повиновались все — от жены до прислуги, включая сожительниц и внебрачных детей.

39

Barbadoro, Dami. Firenze di Dante. P. 119.

Нужно остерегаться, создавая портрет отца времен Данте, стереотипных представлений. Не потому вовсе, что поэт в своих произведениях ни единым словом не обмолвился об отце (возможно, по той причине, что тот запятнал себя грехом ростовщичества [40] ), мы должны думать, будто все флорентийские отцы были ужасными домашними тиранами, а все дети — их невинными жертвами. Конечно же в сердце отца находилось место для простых человеческих чувств, да и для любви, даже если он в ущерб дочерям отдавал явное предпочтение сыновьям. Достаточно, в конце концов, открыть «Декамерон» Боккаччо (относящийся к чуть более позднему времени, но, несомненно, отражающий ситуацию, не претерпевшую коренных перемен за годы, разделившие двух писателей), чтобы встретить любящих и понимающих отцов, с готовностью прощающих ошибки своих детей. Правда, есть основания полагать, что отцы поколения Данте были более суровы. Эта мысль невольно приходит в голову, когда читаешь наставления Паоло да Чертальдо или советы Антонио Пуччи, которые мы уже цитировали, хотя они все же относятся ко времени, следующему за эпохой Данте.

40

Dante. Rime, LXXIV.