Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов
Шрифт:
Таким образом, большой кусок своей родной культуры Фрейд перевел на язык науки и сделал частью той культуры, в которую влился: раввины, schnorrers (нищие), schadchen (сваты), славный парень Итциг, барон Ротшильд, галицийские евреи и бедные девушки-хромоножки на выданье были выведены им на сцену для подтверждения того, что существуют общие законы развития человеческой психики! У Фрейда хватило смелости заговорить об этом, но общество не было готово услышать его. Целых десять лет понадобилось для того, чтобы продать всего шестьсот экземпляров его «Толкования сновидений», последние экземпляры тиража чуть было не пошли под нож, а работа «Остроумие и его отношение к бессознательному» вообще долгое время оставалась непонятой.
Именно в это время Фрейд начал собирать еврейские анекдоты, «которые трудно было
«Однажды мне приснилось, что из окна вагона я видел Тибр и мост Святого Ангела; но вот поезд тронулся, и я подумал о том, что так и не вышел в город».
«В другой раз меня привели на вершину холма и показали Рим, наполовину скрытый туманом и такой далекий, что я удивился, как я могу так отчетливо видеть его».
В третьем сне Фрейду привиделось, что он наконец добрался до Рима, но к его глубочайшему разочарованию это оказалось не так, и ему пришлось спрашивать дорогу в Вечный город. А когда он все-таки попал в Рим, то с удивлением обнаружил там афиши на немецком языке.
По отношению к Риму Фрейд испытывал ту же двойственность чувств, что и по отношению к своему собственному отцу, униженному христианином. Рим, античный и католический, дважды выступавший в роли гонителя евреев, стал для него той сценой, на которой разыгрывался спектакль о его комплексе виновности и фантазиях на тему Эдипа. Его отождествление себя с Ганнибалом, этим не слишком удачливым воином, целых пять раз приводило его уже в зрелом возрасте в Италию, где он ходил по церквям и музеям, но так и не добирался до Рима, вызывавшего у него, по его собственному признанию, ностальгию «сугубо невротического характера». Рим стал воплощением его желания проникнуть в тайну человеческой природы и попасть в святая святых захватчиков-христиан. Это стремление рождало у него чувство вины из-за того, что он ощущал свое превосходство над Якобом, которое толкало его к отмежеванию от своего еврейского наследия. Но благодаря сновидениям и их анализу Фрейду удалось вырваться из-под власти тяготевшего над ним проклятия, связанного с клятвой Ганнибала.
В 1901 году, через пять лет после смерти отца, римские сны Фрейда стали наконец явью. И что же он первым делом пошел смотреть в Риме? Статую Моисея работы Микеланджело. Не было ли верхом нарушения еврейских законов его любование изображением того, кто как раз и сформулировал запрет почитать Бога в виде зрительного образа? Как понять то, что Фрейд, даже будучи «неверным» и неверующим евреем, смог пренебречь вековыми традициями своего народа, запрещающими любоваться идолами, и обо всем позабыл перед фрагментом надгробия, которое собирались установить в честь Папы Юлия II в одной из римских католических церквей? Так вот, ему удалось достичь удивительного компромисса со своей психикой: он смотрел на Моисея, не видя его. Его поразили в этой статуе ее глубина и сущность, а не ее эстетические, внешние и формальные достоинства, объяснял Фрейд в своей работе «"Моисей" Микеланджело».
В течение всей своей жизни Фрейд постоянно обращался к двум библейским темам, особенно часто – во время самоанализа. Речь об Иакове (Якобе),
От сна о «дяде с рыжей бородой» до сна «Мой сын близорукий…» в своей книге «Толкование сновидений» Фрейд постоянно возвращался к вопросу об антисемитизме и о возможностях уберечься от него самому и уберечь своих детей. При анализе этих снов у него возникали упреки в адрес отца, который привез его в Вену, а не в Англию, где он был бы в безопасности: «Сцена из сна, где я вижу себя вывозящим детей из Рима, явно несет в себе воспоминания моего собственного детства об аналогичном событии. И все это означает, что я завидую тем родителям, которым уже давно удалось вывезти своих детей за границу».
Преследовавшие Фрейда ночные видения были связаны еще с одним вопросом, занимавшим его: не была ли вызвана задержка его назначения на должность профессора университета его вероисповеданием? По поводу одного из своих снов, напомнившего ему об антисемитской провокации, которой он подвергся во время путешествия на поезде по Саксонии, ему пришли на ум белые гвоздики, ставшие в Вене знаком отличия антисемитов, в противоположность красным гвоздикам – символу социал-демократов. Толчок к этому сновидению дал Фрейду Теодор Герцль. Накануне сновидения Фрейд был на спектакле по его пьесе «Новое гетто». «В мыслях сновидения легко прочитывается еврейский вопрос, тревога о будущем детей, которым мы не можем дать родину», – писал Фрейд в «Толковании сновидений». 28 сентября 1902 года он отправил Герцлю экземпляр этой своей книги, сопроводив подарок письмом, в котором выразил автору «Нового гетто» глубокое уважение не только как поэту, но и как «борцу за права их народа».
В феврале 1898 года, во время процесса над Золя и дела Дрейфуса, Фрейд писал Флиссу: «Золя держит нас в напряжении. Какой смелый человек! Думаю, мы смогли бы найти с ним общий язык». Чтобы доказать, что в основе любого сновидения лежат события предшествующего дня, Фрейд привел несколько примеров своих собственных снов, был среди них и этот: «Человек на крутой скале посреди моря. Ландшафт напоминает мне картину Беклина. Источник: Дрейфус на Чертовом острове и одновременно известия, полученные мной от одного из родственников из Англии».
Каждую субботу Фрейд встречался со своими партнерами по игре в карты – врачами и такими же евреями, как он сам, а раз в две недели по вторникам он присоединялся к своим «братьям» по ложе организации «Бнай Брит», которым время от времени читал лекции по некоторым аспектам своей новой теории. Он чувствовал себя среди них в кругу друзей, доброжелательно принимавших его, тогда как во всех других местах к нему относились словно к человеку вне закона. Членом ложи «Wien» («Вена») еврейской организации «Бнай Брит», отстаивавшей гуманистические идеи просветителей и боровшейся за единство еврейского народа, Фрейд стал 29 сентября 1897 года и наиболее активное участие в ее деятельности принимал в первое десятилетие своего членства в ней. Много позже, отвечая на поздравления по случаю своего семидесятилетия членам этой организации, Фрейд вспомнил о том доброжелательном приеме, который ему всегда оказывали «братья» по «Бнай Брит»: «То, что вы евреи, особенно привлекало меня, ведь я и сам еврей, и отрекаться от этого мне всегда казалось не только недостойным, но также и откровенно безрассудным. То, что связывало меня с иудаизмом, строилось не на вере, должен признать это, и даже не на национальной гордости, ведь я всегда был неверующим, я был воспитан без религии, но не без уважения к тому, что называется "этическими" нормами человеческой культуры».