Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне
Шрифт:
В апреле 1847 года между братьями и сестрой Толстыми состоялся раздел родительского имущества. Льву достались деревни Ясная Поляна, Ясенки, Ягодная, Пус
тошь Мостовая Крапивенского уезда и Малая Воротын- ка Богородицкого уезда Тульской губернии. В общей сложности он получил 1470 десятин земли и 330 душ мужского пола. В «дополнение выгод» братья выделили ему 4 тысячи рублей серебром.
Земля в Ясной Поляне была «плодовитая, хлёб и покосы посредственные, лес дровяной, крестьяне на пашне». Иными словами, средненькая усадьба. Да вдобавок заложенная родителями в Опекунском совете. Первым делом Лев Толстой попытался вызволить имение из опекунства в свою полную собственность. А заодно озаботился проектом лесонасаждения в России и освобождения яснополянских крестьян от барщины. Подумывал, и всерьез, о службе в Министерстве иностранных дел. Однако чаще всего размышлял: «Что я такое? Один из четырех сыновей отставного
Как видим, автопортрет вышел уж слишком самокритичным, без каких-либо прикрас, почти без светлых тонов. «Страсть к наукам», наслаждение «счастьем артиста», «намерение поступить на службу в Министерство иностранных дел», открытие школы для крестьянских детей в Ясной Поляне, написание «Правил вообще», мечта взять в аренду почтовую станцию или «написать книгу: жизнь Татьяны Александровны Ергольской», любовь к Зинаиде Молоствовой — все это в одночасье теряло смысл. «Проклятая страсть» к картам, приводящая к большим проигрышам, становилась чем-то вроде запоя.
Мифы затемняют подлинный образ Толстого, в котором сверхчувственное смешалось с заурядно-бытовым. Энергия молодечества била в нем ключом, позволяя наслаждаться поэзией случая. Карточная игра являлась
привычным атрибутом дворянского общества и была практически канонизирована. Она привлекала Толстого неким демонизмом, непредсказуемостью, фатальностью. Карточный выигрыш становился метафорой реализации вожделений и надежд.
Более практичные старшие братья были убеждены, что Лев — «самый пустяшный малый», не думавший о «состояньи — вещи очень важной, особливо, кто к нему привык». Но он пропускал мимо ушей сентенции братьев, эпатируя близких своим молодеческим «презрением к деньгам», прожигая «пропасть денег» в одночасье, продавая на ярмарках породистых лошадей почти за бесценок Он посещал самый дорогой ресторан Дюссо, оплачивая счета в 12 рублей, на которые можно было купить корову и молодого рысака. Он был завсегдатаем наимоднейшего салона, которым заведовал кутюрье Шармер. В общем, о его поведении можно было бы сказать следующее: «Le sou — est travail des autres» (копейка — это чужой труд). А когда оставался без копейки, бросался распродавать свои же деревни и даже одно время был близок к тому, чтобы продать половину своей «милой Ясной». На вопросы французского литератора Вогюэ, какую жизнь он вел в молодости — светскую? И когда начал работать? — он ответил: «С 18 лет до 24-х была игра в карты и охота… и перед женитьбой». Можно сказать, что в это время, как выражался в подобных случаях Вяземский, ум Толстого напоминал колоду карт.
Как и следовало ожидать, все его усилия шли прахом и проекты оставались всего лишь на бумаге. Тогда выручали карты. Живший «безалаберно, без службы, без занятий, без цели», он целиком отдался «проклятой страсти» к игре. Проигрыши становились все более впечатляющими: 850, 3 тысячи, 5 тысяч рублей… Чтобы расплатиться с долгами, спустил Малую Воротынку за 18 тысяч рублей, Ягодную за 5,7 тысячи рублей. Ясная Поляна к тому времени пришла в полный упадок Сказывалась не только неопытность молодого помещика, но и «бессовестный грабеж» со стороны управляющего и старосты, «дурака набитого». Будучи не в силах справиться с ворьем, Толстой вновь возвращался за карточ
ный или биллиардный стол. Разумеется, безуспешно. Старший брат предложил продать старый тридцати- двухкомнатный дом и построить новый. Фамильный дом-сувенир» ветшал, и его хозяин решился все-таки расстаться с этой самой «последней вещью». Дом был продан в 1854 году соседнему помещику Горохову за 5 тысяч рублей. «Два дня и две ночи играл в штос. Результат понятный — проигрыш всего яснополянского дома». Он умолял кредиторов об отсрочке, изворачивался как мог, тянул до последнего. Но урожай вновь подкачал, и денег по-прежнему не было. Жизнь пустяшная, зряшная, протекавшая в прожигании денег, стала надоедать Толстому. Всё невольно подталкивало его к решительным действиям. Его судьба, как он считал, всегда находилась в какой-нибудь фазе. Теперь наступала фаза перемен. Дела требовали хозяйского глаза, и нужно было срочно преодолевать знаменитую «толстовскую лень». Прожигатель жизни явно стремился стать кем-то иным. Появилось желание заняться тем, что ему предрекали в детстве, называя «маленьким Мольером», — литературой, «более интересным занятием, чем офицерство», и к тому же хорошо оплачиваемым.
Восемь лет Толстой задавался
собом «мысль разрешить», но и возможностью заработать деньги.
Писательская карьера Толстого во многом зависела от того, как сложится его «роман» с лучшим журналом России — «Современником», имевшим тогда около пяти тысяч подписчиков. 2 июля 1852 года Толстой написал письмо редактору этого издания с просьбой опубликовать «Детство». Втайне мучился: «Напечатают — значит, поощрят к сочинительству, и тогда изменится вся моя жизнь, а нет — так сжечь все то, что уже было начато».
Рукопись была принята, и Толстой радовался «до глупости». Отклики редакции были лестными, и дебютант ответил адекватно — в категорической форме потребовав выслать гонорар, поскольку очень нуждался в деньгах. С первых же шагов на новом поприще Лев Толстой рассматривал писательство не как барскую прихоть, а как профессию со всеми вытекающими экономическими последствиями. В переписке с издателями выяснилось, что «Современник» дебютов не оплачивает, но Некрасов пообещал Толстому за последующие произведения «лучшую плату — 50 рублей серебром за печатный лист».
Толстой был категорически не согласен, например, с Иваном Тургеневым, утверждавшим, что подлинный художник не способен заниматься материальными вопросами. «Нет человека, — писал Толстой, — который мог бы обойти материальную сторону жизни». И только усиливал давление на Некрасова, который впоследствии был готов предоставить писателю процент от доходов журнала, а взамен потребовал обязательства не сотрудничать с другими изданиями. Письма Толстого к Некрасову пестрят денежными расчетами и больше напоминают бухгалтерские калькуляции. Автор «Детства» ждал от редактора больше денег и был недоволен назначенным ему гонораром. Поэтому после «Записок маркера» ему платили уже 75 рублей серебром за лист, а после «Набега» и «Святочной ночи» — 100 рублей за лист. Дело дошло до того, что за лист статьи на педагогическую тему Лев Николаевич выбил сначала 150, а потом и 250 рублей. Впоследствии ему были обещаны «какие угодно денежные условия», вплоть до намерения
засыпать золотом». Однако Толстой остался недоволен выплатой дивидендов, назвав их «неладными», и вскоре ушел из журнала.
Он никогда не скрывал от издателей своего намерения «драть сколь можно больше». В 1850-е годы Лев Толстой успешно договаривался с издателями и книготорговцами об издании своих сочинений в сборнике «Для легкого чтения» — «Военных рассказов», «Записок маркера», поручал им выпуск «Детства» и «Отрочества», обговаривал для себя десять процентов с выручки.
Однако деньги, не успев появиться у незадачливого автора, модного «пуще кринолина», тотчас же исчезали из его бумажника. Сказывалась натура заядлого игрока. Острый дефицит денег ощущался постоянно. Размышления о их отсутствии приводили к выводу о том, что деньги — «гадкая вещь, имеющая такое большое влияние на поступки и на счастье людей».
Молодой Толстой видел в картах один из способов поправить свое запутанное материальное положение, но нрав Фортуны оказался непредсказуемым. В роковой схватке с судьбой не помогали разработанные им правила игры, как и Германну из «Пиковой дамы» «три верные карты» — «расчет, умеренность и трудолюбие», и он снова понтировал, играя за ломберным столом всю ночь до утра и проигрывая.
Но ничего в жизни не бывает случайного. Она, как всегда, опережала искусство, создавая прецедент для подражания. Свой многократный поединок со Случаем он гениально отрефлексировал в своих художественных текстах, поведав, например, в «Двух гусарах» о психологическом механизме самообмана, заставляющего молодого игрока Ильина убеждать себя в том, что его азартная страсть на самом деле есть точный расчет: «Лухнов придвинул к себе две свечи, достал огромный, наполненный деньгами коричневый бумажник, медлительно, как бы совершая какое-то таинство, открыл его на столе, вынул оттуда две сторублевые бумажки и положил их под карты.