Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
Шрифт:
В 1864 году был введён суд присяжных. Присяжными в суде могли стать русские подданные не моложе двадцати пяти и не старше шестидесяти лет, жившие не менее двух лет в данной местности. Крестьяне могли стать присяжными заседателями, если до этого занимали должности в крестьянском общественном самоуправлении. Не могли быть присяжными заседателями некоторые категории чиновников, учителя народных школ и те, кто находился в услужении у частных лиц. Существовал для присяжных заседателей и имущественный ценз: 10 десятин собственной земли или имущество на сумму от 500 до 2 тысяч рублей, в зависимости от размера города, в котором выбирались. Спустя несколько лет ценз этот был увеличен. Сложилось в те годы и адвокатское сословие. Появились присяжные поверенные. Существовали и частные поверенные. Присяжных назначал окружной суд, а частных выбирали сами обвиняемые. Существовали ещё, как в прежние времена, «ходатаи по делам», не имеющие никаких адвокатских прав. По закону такие лица могли выступать в суде не более трёх раз в год, в чём давали судье подписку. Однако, становясь с помощью так называемой «передаточной надписи» на место клиента, они обходили это положение закона. Это была нищая братия, ютившаяся, где придётся, и обитавшая большей частью в трактирах, где и составляла разные прошения и ходатайства. Появились и знаменитые адвокаты, слушать речи которых ходила, как в театр на знаменитых актёров,
Письмо это было написано в 1878 году, когда полиция только начинала свою деятельность, заменив собою Управу благочиния, благополучно потонувшую в груде дел и бумаг. А создана эта управа, которую «юмористы» тех лет называли «утроба бесчиния», была в ноябре 1782 года. Среди возложенных на неё полицейских функций была и такая, как организация тушения пожаров. Управа расписывала по частям, кварталам, обывательским дворам число лиц, обязанных являться на тушение пожара. При этом пожарные каждой части города должны были являться на пожар в картузах с цифрами и разного, присвоенного каждой части, цвета. Если домохозяева не посылали на пожар прислугу, то их сажали на три дня в кутузку, а самих пожарных били палками. «Для укрощения людей подлого рода», таких как купцы, разночинцы, крестьяне, квартальному надзирателю не возбранялось и поколотить виновного только отечески, «чтобы смертоубийства от боя не было». В 1799 году частные приставы были переименованы в инспекторов, а квартальные надзиратели — в унтер-инспекторов и учреждены пожарные команды, однако участие в тушении пожаров возлагалось, как и прежде, на обывателей. Из них же набирались и сторожа. Сторожа помещались в будках (по три-четыре сторожа на будку). Их стали называть «будочниками». В Москве имелось 352 будки. Зарплата у чинов полиции была не так уж высока, но жить было можно: провизию они брали у жителей города бесплатно. Сама же полиция помимо бюджетных средств имела доход от клеймения хомутов. В конце XVIII века за въезд для торга в Москву стали брать пошлину с дров, сена и угля, а также с тёса и «жизненных припасов», таких как пшеница, телята, гуси, куры, дрова и пр. В 1812 году полиция получила новую форму и обязанность привлекать для засвидетельствования правильности производимых процессуальных действий понятых. Широкое привлечение в полицию после войны военных способствовало укоренению в ней дисциплины и определённых принципов.
Что касается административно-судебной деятельности Управы благочиния, то она менее всего была подвержена преобразованиям, хотя и нуждалась в этом. Проверка её деятельности, проведённая в 1851 году, показала, что за последние 25 лет объём её работы увеличился вдвое и четырём её членам в каждый, как тогда говорили, присутственный день, длившийся пять часов, приходилось рассматривать до двух тысяч дел, что было совершенно нереальным.
Интересны замечания проверяющих по поводу работавших в управе чиновников. Вот что в них сказано: «В канцелярию Московской управы благочиния и во все части её ведомства поступают на службу канцелярские служители большею частью или лишённые способностей от природы, или безнравственные, не принимаемые в другие ведомства, или худо приготовленные малограмотные молодые люди, не приносящие для службы существенной пользы. Полицейское начальство, не имея штатных средств приобрести на службу своего ведомства людей полезных для службы, вынуждено принимать каждого без разбору, потому что в такую тягостную ответственную службу, на жалованье писцу от 18 до 70 рублей в год, а столоначальнику, на котором лежит важная обязанность хозяина стола, по 100 рублей в год, никто из способных и полезных людей не изъявляет желания поступить. Частные приставы, квартальные надзиратели и следственные приставы исполняют письменные дела наёмными людьми нередко из пьющих, безнравственных мещан или исключённых из службы за дурное поведение и поступки чиновников, которые при малейшем неудовольствии оставляют свои занятия, не сдав другому в должном порядке бывшие на руках дела…»
Далее проверяющие остановились на материальном положении чиновников более подробно, и вот что они писали:
«Канцелярские чины по бедности… лишены всех способов к содержанию. Некоторые из них для дешевизны квартир живут в отдалённых частях Москвы, как то: в Сокольниках, на Воробьёвых горах и пр. Они не имеют ни приличной одежды, ни спокойного угла и часто даже пищи. В полурубище в сильные морозы они подвергаются простудам, лишаются навсегда здоровья или самой жизни. Прибыв в управу, они заботятся прежде всего не об исполнении обязанности службы, а о том, чтобы достать для себя на хлеб, написав для просителей какую-либо бумагу. При выдачах из управы частным лицам денег они осыпают их просьбами о пособии. При этом унижается репутация места и нет возможности восстановить приличия. Всё это, к сожалению, совершается в глазах иностранцев, которые, выбыв за границу, могут рассеять неблагопристойные понятия вообще о полиции нашего отечества».
Да уж, чего-чего, а осрамиться перед иностранцами мы всегда боялись — гордость не позволяла. Подобную картину иностранцы, кстати, могли увидеть не только в Управе благочиния. Благосостояние её работников особо не отличалось от благосостояния чиновников других департаментов и учреждений, даже петербургских, где, кстати, служил Акакий Акакиевич Башмачкин, известный тем, что с него грабители сняли новую шинель. Государство российское в те времена не было столь богато, чтобы обеспечивать хорошее содержание всякой мелюзге вроде Башмачкина. К тому же уж очень дорого обходилось государству содержание царского семейства, двора, генералов и чиновников высшего разряда. Под влиянием
« Глумов: Вашим превосходительством весьма сильно выражена прекрасная мысль о том, что не следует увеличивать содержание чиновникам и вообще улучшать их положение… Артикул двадцать пятый: „Увеличение окладов в присутственных местах, если почему-либо таковое потребуется, должно быть производимо с крайней осмотрительностью, и то только председателям и членам присутствия… дабы сии наружным блеском поддерживали величие власти, которое должно быть ей присуще. Подчинённый же сытый и довольный получает несвойственные его положению осанистость и самоуважение, тогда как для успешного и стройного течения дел подчинённый должен быть робок и постоянно трепетен“.
Крутицкий:Да, так, верно, верно!
Глумов:Вот слово: „трепетен“, ваше превосходительство, меня очаровало совершенно!»
Как близок всё-таки подхалимажу восторг. Он помогает человеку верить в собственную ложь, он избавляет душу от презрения к себе самому. Что же касается существа вопроса, то как он нам знаком!
К концу XIX века материальное положение чиновников улучшилось, да и служебная деятельность их перестала угнетать так, как прежде. Вот как описывается день «царского» служащего в одной из московских газет 1895 года: «Он сидит в одном из учреждений Москвы. Он холост, получает 75 рублей в месяц, рублей 300 в год наградных и должает без отдачи от 300 до 600 рублей в год. За бесчестное дело он это не считает. Он должен портному, сапожнику, ресторатору, содержателю меблированных комнат. Поэтому он может одеваться, есть, ходить в театр. Встал он в восемь часов, выпил стакан чаю и на занятия. В серой паре, ослепительно белой сорочке, шляпе, ботинках, с жетоном на часовой цепочке, гладко причёсан, хорошо выбрит. На конке едет на работу. Полчаса на разговоры с товарищами, курение, просматривание газет. Потом работа. Пишет, считает, разносит и заносит в книги и пр. Каждые полчаса антракт на курение. В 12 часов подают казённый чай и антракт на полчаса-час. В три часа конец. Начальник ушёл и сразу все бросают работу хоть на полуслове. Идёт обедать в садик ресторана „Татарский“ или „Ливорно“, где дают много „казённой“ закуски. Просмотрев газеты, болтает, занимает, а вернее, берёт без отдачи у знакомого купца 10 рублей и едет на скачки. После бегов чиновник едет в какой-нибудь сад, где для него оставлена контрамарка, полученная за какую-то услугу саду. Потом уезжает с певицею хора, а на рассвете идёт спать».
Был в жизни московских чиновников особенный день — двадцатое число каждого месяца, когда они шли на работу с искренним желанием, поскольку в этот день им выдавалось жалованье. Не случайно чиновников в те времена называли «людьми двадцатого числа».
В наше время, во второй половине XX века, когда служащим выдавали зарплату (аванс и получку) два раза в месяц, в прокуратуре и суде эти даты носили название «День юриста».
Среди тех, кто не суетился по поводу жалованья, были и люди весьма почтенные. Взять хотя бы председателя Московского окружного суда Фёдора Помпеевича Ивкова. На ленте одного из венков, возложенных на его могилу, были слова сколь трогательные, столь и торжественные: «Мир праху твоему, незабвенный Фёдор Помпеевич, и да упокоит Господь душу твою в селениях праведных, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхания, но жизнь бесконечная». А начинал Фёдор Помпеевич свою деятельность в 1866 году по окончании с серебряной медалью курса в университете титулярным советником, закончил же в 1898 году сенатором и тайным советником, кавалером орденов Святого Станислава 2-й степени с Императорскою короною, Святой Анны 2-й степени, Святого Владимира 3-й степени. Он был также награждён орденом Святого Станислава 1-й степени, орденом Святой Анны 1-й степени, ему была пожалована серебряная медаль на Александровской ленте для ношения на груди в память царствования в бозе почившего императора Александра III и серебряная медаль на Андреевской ленте в память священного коронования государя императора Николая II.
Не представляю, как должен был ощущать себя человек, наделённый такими наградами и чинами, если ничтожные клерки в столичных департаментах чувствовали себя полубогами перед провинциальными чиновниками. К. Д. Кафафов, бывший одно время министром внутренних дел, в «Воспоминаниях о внутренних делах Российской империи» писал о том, что в Министерстве юстиции самый маленький начальник считал себя начальством над провинциалами, без различия их ранга, а товарищи прокурора столичных окружных судов не всегда вставали, когда к ним входили председатели и прокуроры судов из провинции, и встречали их кивком головы, еле с ними разговаривали. Да, фортуна оборачивалась к чиновным людям разными своими сторонами. Это и послужило поводом к написанию следующего четверостишия:
Век не знающий участья, Наживающий порой Пенсион при полном счастье, А без счастья — геморрой.Находились среди этих несчастных и счастливых, и акцизные, и таможенные, и судейские, и полицейские, и прочие чиновники. Их ругали сограждане и боялись простые люди, ожидавшие от них одни неприятности. Однако самыми неприятными среди слуг государя императора, по общему мнению, являлись жандармы. Тот же Кафафов писал о них следующее: «В Корпус жандармов обычно шли офицеры армейских частей из провинции из желания улучшить своё материальное положение. Высшие военные учебные заведения им были недоступны в связи с недостатком их образования. Перед работой в Корпусе жандармов надо было прослушать небольшой курс при штабе корпуса и сдать лёгкий экзамен… Офицеры Корпуса жандармов отличались нелюдимостью и озлобленностью. Положение их было чрезвычайно тяжёлое: они в обществе почти не бывали, их редко кто принимал… Они были плохими следователями… Потом прокурору было предоставлено право передавать дела судебным следователям. Жандармы производили негласное дознание, на основании которого губернаторам представлялось ходатайство об административной высылке по мотивам политической неблагонадёжности на основании агентурных сведений и сведений, полученных при перлюстрации писем, которой занимался специальный „Чёрный кабинет“. Практически по всем этим рекомендациям губернатор принимал требуемые жандармами и полицией решения. Развращающее, в определённой степени, на жандармов влияние оказывало и то, что делам о политических преступлениях, по которым они работали, в судах была дана „зелёная улица“. Они рассматривались без участия присяжных заседателей, и, кроме того, определение состава преступления в действиях подсудимого по таким делам допускало самое широкое толкование. Государственным преступлением считалось „распространение политических и социальных теорий, направленных против существующего порядка вещей в государстве и обществе“».