Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

Кокорев Андрей Олегович

— Ваше высокоблагородие, не погубите, будьте отцом родным, заставьте вечно Бога молить! — дрогнувшим голосом проговорил Латухин.

— Поздно, брат, теперь!

Пристав отвел Латухина в сторону.

— Что ж, любовишка, что ли, у вас с девицей-то? Сердце тронуло, знать?

— Пуще жизни своей люблю я ее, ваше высокоблагородие! Хотел жениться, тысячу двести рублей господину помещику предлагал, да вышел каприз, и все дело разладилось. Помогите, ваше высокоблагородие, а я ваш слуга по гроб жизни моей!

— Говорю — поздно! Помещик то вон, пишут мне, у господина генерал-губернатора свой человек, знатный барин, богач. Вот вы всегда так, аршинники:

напроказят, насамовольничают, а потом уж к Аристарху Венедиктовичу: спаси, батюшка, помоги! Что бы тебе сперва ко мне обратиться? Лихотин взял бы с тебя, хорошо взял бы, ну, да и дело сделал бы, а теперь что ж я могу? Теперь твою невесту вспрыснут как следует, косу ей обстригут и в деревню, свиней пасти».

Совсем иначе повел себя частный пристав в доме московского аристократа. С ним Лихотин как минимум состоял в одном чине, а то и был старше, но отставной поручик гвардии принимал его как стоящего ниже на ступенях социальной лестницы. Одной мелкою деталью характеризует писатель типичное явление — пренебрежительное отношение в дворянском обществе к офицерам полиции:

«Желая показать свою исполнительность и подслужиться у «нужного человека», Лихотин сам повез Машу. Следом за ними поехал и Иван Анемподистович, решив во что бы то ни стало увидать барина.

Было часов девять вечера, когда лихой пристав подкатил на паре с отлетом к подъезду Скосыревскаго.

— Доложи барину, — сказал он встретившему его лакею, — что пристав Пятницкой части Аристарх Венедиктович Лихотин привез сегодня найденную им беглую девку Надежду Грядину.

Лакей доложил и, вернувшись, попросил пристава в кабинет. Расчесав бакенбарды, взбив хохол и молодцевато выпятив грудь, пошел Лихотин за лакеем, приказав Маше ждать в лакейской.

Павел Борисович, весь погруженный в думы об отчаянном поручении своем, которое исполнял Черемисов, и с минуты на минуту ожидающий вестника, сидел в кабинете, выкуривая трубку за трубкой и выпивая стакан за стаканом крепчайшего пунша. При виде пристава он не встал с кресла и лишь слегка наклонил голову. Принимая в этом самом кабинете представителей высшей московской аристократии, Павел Борисович не считал нужным чиниться с приставом.

— Что это здесь так скверно пахнет? Не покойник ли у вас?

— Никак нет-с, это от хозяйственного сарая дурной дух. Купец Розанчиков несвежую продукцию доставляет.

— Пустое! Клевета! Он мне доставляет, теще моей, сестре, дочери и всем родным, и всегда без счета и без духа.

(кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)

— Пристав Лихотин, — отрекомендовался тот, шаркнув ботфортами и сгибая послушную спину. — Получив сообщение от местного пристава о побеге вашей крепостной девки, коя должна была находиться во вверенной мне части, в доме купца Латухина, в ту же минуту сделал обыск у указанного Латухина и, невзирая на его, Латухина, запирательство и на то, что означенная девка была уже препровождена в укромное место, нашел ее и привез к вам.

— Очень вам благодарен, господин пристав, — склоняя опять голову, проговорил Павел Борисович. — Садитесь, пожалуйста. Человек, трубку господину офицеру! Я сообщу о вашей примерной распорядительности вашему

начальству, которое, надеюсь, даст моим словам значение, и вы без награды не останетесь.

Лихотин поклонился.

— Не прикажете ли стакан пуншу? — спросил Павел Борисович.

— Почту за честь».

В дальнейшем разговор принял почти дружеский характер. Когда речь зашла о розыске беглых крепостных, частный пристав не только умело ввернул словечко о своем высоком профессионализме, но и развлек собеседника анекдотом из полицейской практики:

«— Да-с, случаи побегов не редки. Мы стараемся всеми силами ловить; у меня, например, в части более суток ни одна каналья такая не проживет, непременно сцапаю и к помещику, а дабы неповадно было, второй раз попадется — деру.

— И мою драли?

— Никак нет, уважаемый Павел Борисович. Не было на сей предмета вашего полномочия, но если угодно, я с особым удовольствием, хотя жительство ваше и не во вверенной мне части.

— Нет, спасибо, зачем же? У меня это домашним образом делается, и девушек своих я наказаниям через полицейских солдат не срамлю, бабы этим заведуют.

— Весьма, сударь, похвально и сим вы обнаруживаете отеческое попечение о своих рабах. У меня вот в части дама одна живет, вдова полковница Пронова, так та ежедневно своих горничных к нам посылает, так уж и знаем. Одиножды даже такой случай был: присылает оная Пронова горничную позвать меня на именинную к себе кулебяку, ну и входит квартальный и говорит, что от полковницы де Проновой девка пришла к вашему высокоблагородию. Я пишу какую-то бумагу. «Дать, — говорю, — девке двадцать пять лозанов немедленно и отпустить, ибо знаю уж привычки госпожи Проновой».

Павел Борисович захохотал.

— И всыпали?

— И всыпали-с. После экзекуции девка входит ко мне и говорит, что барыня ее послала не за сим, а лишь звать на кулебяку. Посмеялся и сказал посланной, что это-де зачтется на будущее время. Препотешный случай-с!»

Производство телесных наказаний входило в круг официальных обязанностей полиции. Как правило, «вгонять ум через задние ворота» посредством лозы (специально вымоченных ивовых прутьев) назначали служащих пожарных команд, а сами экзекуции происходили либо в сарае для хранения инвентаря, либо на конюшне. Обиходные выражения «угодить в часть», «попасть на съезжую» могли обозначать как пребывание под арестом в полицейском частном доме, так и кратковременный визит для получения «горячих».

В связи с этим стоит пояснить, что слова «часть», «частный дом» обозначали и штаб-квартиру полицейской части, состоявшую из целого комплекса зданий. Например, на территории Пятницкого частного дома общей площадью 9915,9 м² (между улицами Пятницкой и Кузнецкой) находилось 19 строений. Главный корпус, выходивший фасадом на Пятницкую улицу, был трехэтажным, с надстроенной пожарной каланчой. Она служила для наблюдения за окрестностями, а в случае пожара — для подачи сигнала, указывающего на часть, где произошло возгорание. Перечень и вид сигналов утверждал особым приказом обер-полицмейстер: один шар — пожар в Городской части, два шара — в Тверской, три — в Мясницкой, четыре — в Пятницкой; далее использовались сочетания шаров и крестов. Если требовался сбор всех пожарных команд, то дополнительно вывешивали красный флаг. Ночью вместо шаров и крестов на мачте поднимали белые и красные фонари. В зимнее время на каланчу с надеждой глядели учащиеся школ и гимназий: флаг палевого цвета предупреждал, что из-за сильных морозов занятия отменены.