Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны
Шрифт:
Путем подсчета выручки трамвайщики определили, что количество пассажиров на вагон возросло на 54 процента. Еще Городская управа отметила, «что, несмотря на затруднения в приискании рабочих и приобретении материалов для ремонта, при ненормально большом проценте порчи вагонов, благодаря малоопытности новых вагоновожатых, управе все же удалось увеличить число кондукторов, вагоновожатых и рабочих в ремонтных мастерских и этим поддержать выпуск вагонов почти на уровне мирного времени.
Единственным средством для упорядочения движения является пополнение подвижного состава. Однако до сих пор не удается
После долгих переговоров о предоставлении валюты в прошлом месяце удалось заказать в Англии 100 моторных вагонов. На днях от этого завода получено уведомление, что завод может изготовить только 50 тележек, а кузова придется заказывать в России.
Объявление подводной войны еще более осложняет дело получения трамвайных вагонов из Англии».
В дни Февральской революции трамвайщики бастовали целую неделю, а когда возобновили работу в новых демократических условиях, то положение стало стремительно ухудшаться. В середине марта, например, на ходу было не более 170 вагонов – со всеми вытекающими для москвичей последствиями.
В рассказе о городском транспорте нельзя не упомянуть о московских извозчиках. Как и в случае со служащими трамвайных парков, городским властям пришлось как-то отреагировать на стремительное сокращение их числа, вызванное мобилизацией. В результате в ноябре 1914 года Городская Дума внесла изменения в правила, регулирующие извозный промысел. Во-первых, были расширены возрастные рамки для мужчин – от 16 до 65 лет. Во-вторых, официально разрешили заниматься извозом женщинам (в возрасте 25–50 лет).
Среди извозчиков преклонного возраста, появившихся на улицах Москвы, внимание корреспондента газеты «Время» привлек некий Федоров, отмеченный знаком номер 921. В отличие от своих коллег, изъяснявшихся посредством весьма ограниченного набора русских слов, Федоров подавал своим седокам реплики на французском и английском языках. Оказалось, что прежде он служил лакеем у русского посла в Лондоне и Берлине графа А. П. Шувалова, объездил всю Европу и там усвоил отдельные фразы из иностранных языков. До войны Федоров жил на покое, получая от наследника покойного посла пенсию 65 рублей в месяц, а его сыновья занимались в Москве извозным промыслом и имели 12 запряжек. Когда двух его сыновей и троих внуков призвали на войну, пенсионер-полиглот был вынужден заняться извозом, чтобы не допустить разорения налаженного хозяйства.
В мае 1915 года в Москве было отмечено, что извозчики, сославшись на дороговизну овса, заметно повысили цены за проезд. В ответ городские власти действовали уже привычным для себя образом – ввели таксу. И как всегда, благое намерение, вступившее в противоречие с экономическими интересами, привело к совсем иным результатам. Лексикон москвичей обогатился выражением «езда по таксе», а мировые суды
Вот как в описании репортера газеты «Время» выглядели «дела извозчичьи» при разборе в доме правосудия:
«Оригинальный вид приобрели теперь камеры московских мировых судей.
На них отразилось влияние извозчичьей таксы.
Извозчичьи дела и раньше здесь были довольно обычными. Но сейчас личности в синих армяках являются преобладающим контингентом посетителей мирового.
Топочут сапоги. Воздушная спираль такая, что трудно дышать. Тут и простые синие извозчики в своих форменных балахонах.
И лихачи в городском платье, ради торжественного случая, с длинными серебряными часовыми цепочками, спускающимися от подбородка.
Вид у всех этих представителей извозного промысла крайне угнетенный. На физиономиях – подчеркнутая покорность судьбе.
Большинство извозчичьих дел разрешается непосредственно полицией. Но и тех, которые доходят до мирового, слишком достаточно.
Трудно ихнему брату поладить с таксой.
Дела однообразны до последней степени. Извозчик стоял порожний и отказался везти нанимателя, рассчитывая, очевидно, дождаться более подходящего седока.
Тут же и наниматели фигурируют. Чиновник министерства народного просвещения возмущается:
– Их учить надо! Представьте, сидит извозчик не на облучке, а на месте для пассажира. Я ему кричу, а он даже не отвечает…
Один из извозчиков, унизавших синими армяками скамейку дожидающихся своей очереди, отзывается:
– Чай пить ехал.
– Да не ехал, а на перекрестке стоял! Обычная наша некультурность!
Ответчик мнется:
– Лошадка заморилась. Опять же о вас… Нешто мыслимо четыре с полтиной? С нас тоже требуют, чтобы выручка в аккурате… Явите Божескую милость!..
Запас извозчичьего красноречия исчерпан. Ответчик вытаскивает платок, красный с темными пятнами, смотрит на него, прячет. И вытирает физиономию рукавом.
Скамейка откликается:
– Четыре с полтиной…
Судья предлагает сторонам помириться. Чиновник вспыхивает:
– Нет, я не могу. Принципиальные соображения… А впрочем… Кто меня сюда тащил?
Примирение состоялось.
Судья вызывает следующего.
– Семен Лапкин!
Выползает Лапкин, такой же синий, а щеки кумачовые. Судья улыбается неожиданно:
– Мы с вами старые знакомые. Я вас судил однажды за быструю езду. Вы тогда мальчика сшибли.
Лапкин конфузится:
– Так точно. Мы…
– А теперь наоборот. Вы слишком медленно ехали, пассажир обиделся… Как же это? Один и тот же извозчик, и такие два разных дела.
Публика хохочет. Даже другие извозчики ухмыляются.
Лапкин багровеет и выдавливает из себя:
– Да ведь мальчика-то я… без таксы…
Разъезд от мирового. Улица запружена санками. Выходят истцы и ответчики.