Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного
Шрифт:
События середины мая 1682 года стали последним случаем иссечения человека «в пирожные мяса», когда столь изуверская экзекуция, пусть и постфактум, получила санкцию верховного правителя (в данном случае правительницы) страны [61].
Кровавый калейдоскоп: damnatio ad bestias u obicere bestiis по-русски
Среди квалифицированных смертных казней классического римского права упоминалась damnatio ad bestias(«приговор к диким зверям»), предполагавшая схватку преступника со зверями в цирке. На первый взгляд эта экзекуция напоминала любимые римлянами поединки гладиаторов с дикими животными, но, в отличие от них, финал такой схватки был всегда предрешён: приговорённый к смерти человек погибал в пасти разъярённого хищника. Жестокая зрелищность превращала наказание в представление, ставшее одним
В Византии по законодательству императора Юстиниана те, «кто возмущает стихии или убивает своих врагов чрез демонов, те предаются на съедение зверям». Аналогичному наказанию подлежали и «нощные церковные тати», арестованные на месте преступления {117} . Эта квалифицированная смертоубийственная экзекуция была хорошо ведома отечественным судьям эпохи Средневековья через славянский перевод юридической компиляции, помещённый в Кормчей книге [62]: «Отлучена (предназначена. — И.К., А.Б.) же мука есть, еже зверем предати нощному церковному татю» {118} .
Однако на Руси практика травли приговорённых к смерти людей хищными животными не получила сколько-нибудь широкого распространения до правления Грозного. Единственный известный ныне подобный инцидент произошёл зимой 1377 года во время карательной экспедиции против «мордвы», снаряжённой нижегородско-суздальским великим князем Дмитрием Константиновичем [63]. Младший брат Дмитрия, Городецкий князь Борис, «…взяша землю Мордовьскую и повоеваша всю, и села их, и погосты их, и зимници пограбиша, а самих посекоша, а жены и дети их полониша… и всю землю их пусту сотвориша и множество живых полонившее, и приведоша их в <Нижний> Новъгород, и казниша их казнию смертною, травиша их псы на леду на Волзе» {119} .
Два века спустя весьма похожим способом расправлялся со своими врагами Иван IV. Выше уже шла речь о том, что Грозного всерьёз интересовала практика наказаний преступников по раннему византийскому законодательству, в основу которой была положена пенальная система классического римского права, и он даже заказал для себя перевод Кодекса Юстиниана. Московский государь превратил собак и медведей в безотказное орудие умерщвления опальных подданных и военнопленных. Г. Штаден сообщил без описания подробностей об экзекуции над неким человеком, который был затравлен псами «у Каринской заставы под Александровой слободой» {120} .
В октябре 1569 года московский самодержец приказал уничтожить «знатных женщин», сторонниц опального Старицкого княжеского дома: «Сперва их для постыдного зрелища травили собаками… а затем они были застрелены и растерзаны ужасным образом и их оставили лежать непогребёнными под открытым небом, птицам и зверям на съедение» {121} . По словам Пера Перссона (Петрея), «раз велел он (Иван IV. — И.К., А.Б.) зашить в большую медвежью шкуру одного знатного дворянина и привести его на лёд. На него натравили больших княжеских и меделянских собак [64], которые, считая его настоящим медведем, изорвали в мелкие клочки…» {122} . Причём А. Гваньини специально отметил тот факт, что истребление опальных таким страшным способом особенно часто происходило в присутствии Грозного в его резиденции в Александровской слободе {123} . В 1574/75 году аналогичным образом, возможно, был умерщвлён новгородский архиепископ Леонид, которого российский самодержец «взя к Москве и сан на нем оборвал, и, в медведно ошив, собаками затравил» {124} .
Однако нередко Грозный приговаривал обречённого на смерть человека к растерзанию не собаками, а медведем. Именно так в декабре 1571 года погиб дьяк «земской половины» Великого Новгорода Д. М. Бортенев, разорванный хищником в самой дьячьей избе {125} . По-видимому, с князьями В. И. и Н. И. Лугвицыными-Прозоровскими был связан описанный выше инцидент, когда на глазах монарха князь Никита Прозоровский хладнокровно участвовал в убийстве родного старшего брата. Правда, в данном случае речь могла идти не
Помимо obicere bestiisИван IV иногда устраивал и damnatio ad bestias, превращая страшную казнь в кровавую «медвежью потеху» наподобие гладиаторских боёв, происходивших на цирковых аренах Рима в эпоху язычества. Английский дипломатический агент Джером Горсей красочно изобразил экзекуцию, произведённую в Александровской слободе, вероятно, в 1575 году над православными черноризцами, каждому из которых палачи выдали по рогатине, вынуждая сразиться один на один с разъярённым животным: «В День святого Исайи (28 мая по григорианскому календарю. — И.К., А.Б.) царь приказал вывести огромных диких и свирепых медведей из тёмных клеток и укрытий, где их прятали… в Великой слободе. Потом привезли в специальное ограждённое место около семи человек из главных мятежников, рослых и тучных монахов, каждый из которых держал крест и чётки в одной руке и пику 5 футов длины (то есть около полутора метров. — И.К., А.Б.) в другой… Вслед за тем был спущен дикий медведь, который, рыча, бросался с остервенением на стены: крики и шум людей сделали его ещё более свирепым. Медведь учуял монаха… он с яростью набросился на него, поймал и раздробил ему голову, разорвал тело, живот, ноги и руки, как кот мышь, растерзал в клочки, пока не дошёл до мяса, крови и костей. Так зверь сожрал первого монаха, после чего стрельцы застрелили зверя. Затем другой монах и другой медведь были стравлены, и подобным образом все семеро, как и первый, были растерзаны». Только один из них, более ловкий, чем другие, упёр один конец своей рогатины в землю, а другой направил в грудь зверю, и тот напоролся на выставленное оружие. Однако исход схватки всё равно оказался трагическим: раненый медведь «сожрал его… и оба умерли на одном месте» {127} .
Аналогичным образом «тиран Васильевич» поступал с ливонскими и литовскими «полоняниками». По сообщению Пера Перссона, «эту медвежью травлю он часто заводил и зимой, когда бывал в Москве и мог смотреть на лёд из своей комнаты; тут он приказывал выводить множество пленных, заставлял их бороться и драться с медведями, которые безжалостно убивали и терзали их» {128} . Впрочем, как уже говорилось, развлекать российского венценосца столь диким и отнюдь не безопасным способом обречены были не только захваченные в плен иноземцы, но и его собственные законопослушные подданные, в недобрый час оказавшиеся поблизости от монаршей резиденции. «Отец и сын (царевич Иван Иванович. — И.К., А.Б.) охотно любуются этим зрелищем и до упаду смеются…» — писал о «медвежьей забаве» первого московского царя А. Гваньини. Родственникам столичных жителей, убиенных во время этого «представления», Иван Грозный выплачивал своеобразную денежную «виру» за пролитую кровь — «одну или две золотых монеты» (по другой версии — три «серебреника» [65]), — вполне достаточную, по мнению самодержца, чтобы компенсировать потерю кормильца {129} .
После смерти «тирана Васильевича» государственная власть больше никогда не использовала животных в качестве орудия умерщвления людей. Единичные случаи, когда владелец собак или ручного медведя натравливал их на человека, с тех пор представляли собой или способ внесудебной расправы, или весьма опасную, злую шутку.
Травля опального собаками и в особенности медведем, помимо чудовищных предсмертных мучений, как правило, освобождала палачей от необходимости хоронить его останки. Иными словами, наряду с описанным выше «иссечением» осуждённого на мелкие куски гибель его в пасти животного также идеально соответствовала традиции квазипогребения «нечистых» «заложных» покойников вне земной тверди.
При этом казнь при помощи собак и медведей, думается, была исполнена глубокого символизма, свойственного мышлению средневекового человека.
Грозный, внимательный читатель Ветхого Завета, мог вспомнить повествование о двух медведицах, растерзавших сорок два «отрочища», посмевших оскорбить пророка Елисея и проклятых «именем Господним», (4 Цар. 2:24). Этот библейский рассказ, где лесной исполин выступает в роли орудия Божьего правосудия, в полной мере согласуется с представлением о медведе как о чистом животном в славянской фольклорной традиции.