Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
Шрифт:
Сравним с этими строками рассуждение из «Недоросля»: «Сколь великой душе надобно быть в государе, чтоб стать на стезю истины и никогда б с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению души человека, имеющего в руках своих судьбу себе подобных!»
В конце пьесы Вадим восклицает: «Нам ползать ли в толпе тирановых рабов?!» Новгородский воевода говорит, как римлянин-республиканец. Похожа его речь и на строки из конституционного проекта Панина — Фонвизина: «Свободный человек есть тот, который не зависит ни от чьей прихоти; напротив же того, раб деспота есть тот, который ни собою, ни своим имением располагать не может». Если государь не слышит честных вельмож, говорящих от имени закона, «меркнет свет душевных очей его, и летя стремглав в бездну, вопиет он вне ума: „все мое, я все, все ничто“» [67] .
67
Проект
Итак, разговоры в оппозиции, эхом которых и стали монологи «Недоросля» и фрагменты «Записок» Дашковой, велись о «гражданских» причинах самоубийства. Восстановим логику: неустрашимость государственного мужа предпочтительнее воинской храбрости; министр, говорящий государю правду, смелее генерала; но если государь отказывается слушать, то из монарха превращается в «тирана» и для его подданных смерть предпочтительнее «рабства». Недаром с приходом Рюрика гражданское чувство «в сердцах держава затворила». Варяг обращается к горожанам:
Вы скиптр мне дали здесь к скончанию напастей И скиптр сей отнять не в вашей боле власти.То же могла бы сказать и Екатерина II, взошедшая на престол после переворота 1762 года, когда ей вручили «скиптр», чтобы свергнуть «тирана» Петра III, то есть «к скончанию напастей». Гипотетически императрице отвечал дашковский герой Катон, призывавший к новому восстанию: «Дай же сил для борьбы, коль дала господина, Фортуна!»
Однако разница между литературным героем-тираноборцем и реальным вельможей была разительна. Самоубийство, рассуждает Дашкова в мемуарах, противно религии и показывает недостаток мужества перед лицом Создателя. Следует терпеть. Эта позиция вызвала резкую отповедь Фонвизина во «Всеобщей придворной грамматике», где описаны «подлые души», «презрительнейшим притворством обманывающие публику»: «Вне дворца кажутся Катонами; вопиют против льстецов, ругают язвительно и беспощадно всех тех, которые трепещут единого взора; проповедуют неустрашимость, и по их отзывам кажется, что они одни своею твердостью стерегут целость отечества… но, переступя через порог в чертоги государя, делается с ним совершенное превращение: язык, ругавший льстецов, сам подлаживает им подлейшею лестию; кого ругал за полчаса, перед тем безгласный раб; проповедник неустрашимости боится некстати взглянуть, некстати подойти» [68] .
68
Фонвизин Д. И. Всеобщая придворная грамматика // Фонвизин Д. И. Пьесы. М., 2001. С. 138.
Специалисты не откажутся узнать в этой зарисовке многих деятелей аристократической оппозиции. Вот такие страсти кипели за строкой «скучных» монологов Милона и Стародума.
По законам времени ни в пьесе, ни в проекте нельзя было обойтись одной критикой. Следовало показать положительный пример, чтобы публика знала, к чему стремиться. Поэтому дано описание «истинного государя», пекущегося о благе подданных. Отбросив всякую осторожность, Стародум говорит Правдину: «Способы сделать людей добрыми… в руках государя. Как скоро все видят, что без благонравия никто не может выйти в люди; что ни подлой выслугой, ни за какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным».
Перед нами сжатое изложение главной мысли панинского проекта: «Одно благонравие государя образует благонравие народа. В его руках пружина, куда повернуть людей: к добродетели или пороку. Все на него смотрят… Он судит народ, а народ судит его правосудие».
Стародум же отваживается проговорить с подмостков: «Великий государь дает… милость и дружбу тем, кому изволит; места и чины тем, кто достоин». Здесь до одной строки сжато целое рассуждение из проекта: «Государственным награждается одна заслуга государству… неповинно оно платить за угождение его (монарха. — О. Е.) собственным страстям» [69] .
69
Проект
Военная среда, как и чиновничья, являлась остро конкурентной. В продвижении по службе видели личные «хотения» представителя верховной власти. Недаром в «Послании к слову „так“» Дашкова пишет:
Хоть тот пускай умнее, Который обойден; Но умный принужден Стоять и дожидаться, В передней забавляться Надеждою пустой, А за его простой Его не награждают… …За то, что он не льстец, Не трус и не подлец.Для нашего современника неясно, почему человека следует награждать за еще не сделанное дело. Но два века назад мыслили иначе. Право рождения ставило знать в первый ряд тех, кому раздавали высокие чины. А уже назначение на должность позволяло показать себя. Кроме того, существовала жесткая система «старшинства»: если человек, раньше вступивший в службу, еще не имел соответствующих наград, значит, и младший не мог получить их, даже совершив подвиг. Брат княгини Семен Романович Воронцов, например, воспринял продвижение своих сослуживцев к новым чинам как личное оскорбление: «На это последнее гонение я отвечал только подачею просьбы об окончательном увольнении меня от службы» [70] . Эти слова перекликаются со стародумовскими: «Гораздо честнее быть без вины обойдену, чем без заслуг пожаловану».
70
Воронцов С. Р. Автобиография // Русский архив. 1876. Кн. I. Вып. 1. С. 44–45.
В «Предисловии» к «Проекту фундаментальных законов» ясно сказано: «Надлежит правлению быть так устроену, чтобы… никто из последней степени не мог быть взброшен на первую, ни с первой свергнут на последнюю» [71] . Ни о какой «социальной мобильности» сторонники этого взгляда не хотели и слышать. Именно ее именовали «подлой выслугой».
Когда Петр III взялся вычищать из армии офицеров, выслужившихся не из дворян, его поддержал командующий П. А. Румянцев, назвав последних «сволочью». «Я тех, кои не из дворян и не из офицерских детей, вовсе не произвел, — писал он 8 июля 1761 года, — случай казался мне наиспособнейший очиститься от проказы, через подлые поступки вся честь и почтение к чину офицерскому истребились» [72] . Так мыслили многие, Фонвизин верно уловил настроения зрителей.
71
Проект Н. И. Панина о фундаментальных государственных законах (в записи Д. И. Фонвизина). С. 285.
72
Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 13. С. 73.
Нашего современника вводит в заблуждение отрывок из рассказов дядюшки, где повествуется об обязанности дворянина служить, не уклоняясь от ратного труда. В юности Стародум подружился с сыном вельможи. Началась война. «Я бросился обнимать его с радостью. „Любезный граф! Вот случай нам отличить себя. Пойдем тотчас в армию и сделаемся достойными звания дворянина, которое нам дала порода“. Вдруг мой граф сильно поморщился и, обняв меня, сухо: „Счастливый тебе путь, — сказал мне, — а я ласкаюсь, что батюшка не захочет со мною расстаться“. Ни с чем нельзя сравнить презрение, которое ощутил я к нему в ту же минуту».
Кажется, что приведенный отрывок наиболее прозрачен. Как мы ошибаемся! Службой дворянин подтверждал свое право владеть поместьями — то есть жить за счет труда крестьян. Его поили и кормили, чтобы он на войне подставлял лоб под пули. Такова незамысловатая логика эпохи. Отказываясь идти в армию, друг Стародума фактически отказывается от своего дворянского звания — «породы». Ничего общего с уклонением от воинской службы в современном толковании история не имеет. Крестьяне того времени, уводимые в солдаты по рекрутскому набору, всеми силами старались остаться дома — наносили себе физические повреждения или «миром» покупали заместителя для службы.