Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн
Шрифт:
По остальным пунктам постановлено: по 2-му — «Мемель будет сохранен и удержан во что бы то ни стало»; по 3-му — «в случае перехода через Неман будет дан отпор, чем можно»; по 4-му — «высадиться в Лабнау невозможно, так как нет годных судов».
Участвовавшие в совете генералы, представив глубокую и тяжкую их скорбь от недоверия к ним государыни, просили: «…для достоверности же, что армия всеконечно в таком изнеможенном состоянии, сим всеподданнейше весь генералитет просит, дабы повелено было к освидетельству прислать каких поверенных персон, но не замедля, чтобы могли они все увидеть прежде нежели через отдохновение поправиться может».
И наконец, совет заключил, что «все резоны приносятся (по их должности) дабы усматривая,
Далее же события развиваются самым невообразимым образом. При дворах союзников России в этой войне начинается брожение. Русского медведя, и без того сыгравшего в войне с Пруссией огромную роль, стараются увлечь в очередную схватку. Австрийский и французский послы пишут жалобы на фельдмаршала. Конференция, в свою очередь, отправляет в армию указ за указом. Один грознее другого.
А как же вел себя в те мрачные месяцы Бестужев — канцлер Елизаветы Петровны? Положение этого царедворца было крайне сложным. С одной стороны, он был в дружеских отношениях с Апраксиным, но, как Елизаветинский канцлер, должен был требовать от своего друга немедленного наступления на пруссаков по воле французов и австрийцев.
От успеха Апраксина теперь зависела и судьба канцлера. А беспричинное, при взгляде из Петербурга, отступление армии Степана Федоровича после победы приводило Бестужева в отчаяние.
Еще 13 сентября 1757 года он пишет своему другу: «Я крайне сожалею, что армия вашего превосходительства почти во все лето недостаток в провианте имея, наконец, хотя и победу одержала, однакож принуждена, будучи победительницей, ретироваться. Я собственному вашего превосходительства глубокому проницанию представляю, какое от того произойти может безславие, как армии, так и вашему превосходительству, особливо ж когда вы неприятельские земли совсем оставите».
Ретирада — плод ли бестужевской интриги?
Однако кроме общероссийского огорчения это неведомое отступление будит в Бестужеве и личную тревогу. Тем более что потянулись липкие слухи, будто отступление Апраксина — плод бестужевской интриги. И не какой-нибудь, а по делу о престолонаследии (недомогания Елизаветы Петровны давали к тому лишний повод). Отступление апраксинской армии поставили при дворе в прямую связь с новой болезнью Елизаветы. Невзирая даже на то, что захворала она 8 сентября, а донесение об отступлении было получено еще за две недели до этого (27 августа).
Как же приходится вести себя в столь шатком положении Бестужеву? Тем более что дело осложняется еще и нелепыми толками об измене Апраксина, будто бы подкупленного прусским королем. А потому, желая прекратить всяческие толки и о своем косвенном участии в отступлении армии (тем более, всем было известно, что Апраксин и Бестужев друзья), канцлер Алексей Петрович не только не выступил в защиту своего вчерашнего приятеля — фельдмаршала, но принялся нападать на него даже яростнее остальных.
Ситуация накаляется. Просят высказаться всех членов известной нам Конференции (ее заседание прошло 7 октября). Бестужев высказывается за смену Апраксина и отправление его в Ригу, впредь до расследования дела. Подобным же образом высказались и другие члены Конференции — фельдмаршал А. Бутурлин и князь Трубецкой, генерал-адмирал князь Голицын и оба Шувалова. Именно последние категорически требовали предания Апраксина суду.
И вот 16 октября 1757 года появляется достаточно жесткий, если
«Предприятая единожды без указу нашим генерал-фельдмаршалом Апраксиным ретирада тем более неприятные произвела по себе следствия, что мы оной предвидеть и потому предупредить не могли, наступившее же ныне паче всех лет рано суровое и почти уже зимнее время делает бесплодными все наши усиления поправить их вскорости… Мы чувствуем от того еще большее огорчение, что 1) Операция нашей армии генерально не соответствовала нашему желанию ниже тем декларациям и обнадеживаниям, кои мы учинили нашим союзникам… Как бы ни было, наше намерение тем не менее твердо и непоколебимо от соглашенных мер ни мало не отступать, и как к сему наиглавнейше принадлежит испытать прямые причины, отчего поход нашей армии сперва медлителен был, а потом оная и весьма ретироваться принуждена была, дабы потому толь надежнее потребные меры взять можно было, то мы за нужно рассудили команду над армией у фельдмаршала Апраксина взяв, поручить оную генералу Фермору, а его (Апраксина) сюда к ответу позвать».
Через два дня после приведенного указа, то есть 18 октября, фельдмаршал получает предписание ехать в Петербург. При этом он пишет императрице Елизавете Петровне, что этот указ «совершенно отчаянную жизнь вновь ему возвратил».
Путь был долгим, тягостным и печальным. В дороге Степан Федорович заболевает. В начале ноября в Нарве он получает через ординарца лейб-кампании вице-капрала Суворова Высочайшее «обнадеживание монаршею милостию». Однако ж при этом ему приказано отдать все находящиеся у него письма. Оказывается, до императрицы дошли слухи о его сношениях с молодым двором — то есть с великим князем Петром Федоровичем (будущим Петром III) и Екатериной Алексеевной (будущей Екатериной II). Кому же он, Апраксин, был обязан появлением этих пересудов? Оказывается, своему закадычному другу-врагу Бестужеву-Рюмину. Примечательно, что, отправляя ему письма великой княгини Екатерины, Бестужев почему-то не забывает их показать бывшему тогда в Петербурге австрийскому генералу Буккову, чтобы убедить его в сочувствии, как своем, так и Екатерины, к новой войне.
И что же получает взамен за свою лояльность и прямо-таки открытость Бестужев? Австрийский двор не может простить канцлеру его былое противодействие коалиции. И австрийский посол Эстергази доносит об этой переписке императрице, причем придав ей характер интриги.
А теперь вспомним об отстраненном от командования армией его друге Апраксине. Он отрешен от должности теперь уже окончательно. Предан суду. Следствие тянется долго. А сам фельдмаршал, по всей вероятности, не понимает сущности дела. Он даже не подозревает, где находится эпицентр интриг, в который он, без вины виноватый, был вовлечен. А то, что он в этом деле человек невиновный, видно даже из того «умилостивительного» письма, которое он написал императрице 14 декабря.
Рано или поздно, но невиновность Апраксина в отношении ведения военных операций не могла не обнаружиться. Правда, остается еще один вопрос — о переписке Степана Федоровича с великой княгиней Екатериной Алексеевной при прямом посредничестве Бестужева. И, как ни странно, именно от этого вопроса и зависел исход суда, которому подвергся фельдмаршал.
Великий инквизитор
В январе 1758 года начальник тайной канцелярии, или, как его тогда называли, «Великий или государственный инквизитор», граф Александр Шувалов {16} отправился в Нарву. В документах тех лет о цели этой поездки говорилось весьма деликатно: «…переговорить с Апраксиным насчет упомянутой переписки (имеется в виду переписка с великой княгиней Екатериной Алексеевной. — С.О.)». А попросту говоря, для снятия допроса.