Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков

Брюнель-Лобришон Женевьева

ПТ, с. 51–52

* * *

Сеньоры, вряд ли кто поймет То, что сейчас я петь начну, Не сирвентес, не эстрибот, Не то, что пели в старину, И мне неведом поворот, В который под конец сверну,

чтобы сочинить то, чего никто никогда не видел сочиненным ни мужчиной, ни женщиной, ни в этом веке, ни в каком прошедшем.

Безумным всяк меня зовет, Но, петь начав, не премину В своих желаньях дать отчет, Не ставьте это мне в вину; Ценней всех песенных красот — Хоть мельком видеть ту одну.

И могу сказать почему: потому что, начни я для вас это и не доведи дело до конца, вы решили бы, что я безумен: ибо я предпочту один сол в кулаке, чем тысячу солнц в небе.

Я не боюсь теперь невзгод, Мой друг, и рока не кляну, И, если помощь не придет, На друга косо не взгляну. Тем никакой не страшен гнет, Кто проиграл, как я, войну.

Все это я говорю из-за Дамы, которая прекрасными речами и долгими проволочками заставила меня тосковать, не знаю зачем. Может ли быть мне хорошо, сеньоры?

Века минули, а не год С тех пор, как я пошел ко дну, Узнав, что то она дает, За

что я всю отдам казну. Я жду обещанных щедрот, Вы ж сердце держите в плену.

Господи, помилуй! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti! Дама, да что же это получается?

Вы — бед и радостей оплот, Я песню ради вас тяну; Еще с тремя мне не везет — Вас четверо на всю страну; Я — спятивший жонглер, я — тот, Кем трогаете вы струну.

Дама, можете поступать как вам угодно, хоть как госпожа Айма со своей рукой, которую она кладет, куда ей нравится.

«Не-знамо-что» к концу идет — Так это окрестить рискну; Не знаю, точен ли расчет И верно ль выбрал я длину; Мне вторящий — пускай найдет Здесь сладостную новизну;

если же его спросят, кто это сочинил, он может сказать, что тот, кто способен все делать хорошо, когда захочет.

ПТ, с. 53–54

Гираут де Борнель

* * *

«Благому Свету, славному Царю, Тебе, Господь, молитву я творю, Чтоб друга моего ты не отринул За то, что на ночь он меня покинул; Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, сном долгим вас корю, Проснитесь — иль проспите вы зарю, Я вижу, свет звезды с востока хлынул, Уж близок день, час предрассветный минул, Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, я песней вас зову, Проснитесь — ибо, спрятавшись в листву, Приветствует зарю певец пернатый: Ревнивца месть за сон вам будет платой — Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, увидьте наяву Бледнеющую в окнах синеву И верный ли, решите, я глашатай; Проснитесь — или я ваш враг заклятый! Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, я не встаю с колен С тех пор, как вы ушли: всю ночь согбен, К Спасителю взываю многократно, Чтоб невредимо вы прошли обратно: Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, когда у этих стен Меня просили бодрствовать, взамен Вы обещали дружбу — непонятно, Я ль стал немил, иль пенье неприятно? Заря вот-вот займется».

ПТ, с. 66

Арнаут Даниэль

* * *

Гну я слово и строгаю Ради звучности и лада, Вдоль скоблю и поперек Прежде, чем ему стать песней, Позолоченной Амором, Вдохновленной тою, в ком Честь — мерило поведенья. С каждым днем я ближе к раю И достоин сей награды: Весь я с головы до ног Предан той, что всех прелестней; Хоть поют метели хором, В сердце тает снежный ком, Жар любви — мое спасенье. Сотнями я возжигаю В церкви свечи и лампады, Чтоб послал удачу Бог: Получить куда чудесней Право хоть следить за взором Иль за светлым волоском, Чем Люцерну во владенье. Так я сердце распаляю, Что, боюсь, лишусь отрады, Коль закон любви жесток. Нет объятий бестелесней, Чем у пут любви, которым Отданы ростовщиком И должник, и заведенье. Царством я пренебрегаю, И тиары мне не надо, Ведь она — мой свет, мой рок, Как ни было б чудно мне с ней, Смерть поселит в сердце хвором, Если поцелуй тайком Не подарит до Крещенья. От любви я погибаю, Но не попрошу пощады; Одинок слагатель строк; Груз любви тяжеловесней Всех ярем; и к разговорам: Так, мол, к Даме был влеком Тот из Монкли — нет почтенья. Стал Арнаут ветробором, Травит он борзых быком И плывет против теченья.

ПТ, с. 73–74

* * *

Слепую страсть, что в сердце входит, Не вырвет коготь, не отхватит бритва Льстеца, который ложью губит душу; Такого вздуть бы суковатой веткой, Но, прячась даже от родного брата, Я счастлив, в сад сбежав или под крышу. Спешу я мыслью к ней под крышу, Куда, мне на беду, никто не входит, Где в каждом я найду врага — не брата; Я трепещу, словно у горла бритва, Дрожу, как школьник, ждущий порки веткой, Так я боюсь, что отравлю ей душу. Пускай она лишь плоть — не душу Отдаст, меня пустив к себе под крышу! Она сечет меня больней, чем веткой, Я раб ее, который к ней не входит. Как телу — омовение и бритва, Я стану нужен ей. Что мне до брата! Так даже мать родного брата Я не любил, могу открыть вам душу! Пусть будет щель меж нас не толще бритвы, Когда она уйдет к себе под крышу. И пусть со мной любовь, что в сердце входит, Играет, как рука со слабой веткой. С тех пор как палка стала веткой И дал Адам впервые брату брата, Любовь, которая мне в сердце входит, Нежней не жгла ничью ни плоть, ни душу. Вхожу на площадь иль к себе под крышу, К ней сердцем близок я, как к коже бритва. Тупа, хоть чисто бреет, бритва; Я сросся сердцем с ней, как лыко с веткой; Она подводит замок мой под крышу, Так ни отца я не любил, ни брата. Двойным блаженством рай наполнит душу Любившему, как я, — коль в рай он входит. Тому шлю песнь про бритву и про брата (В честь той, что погоняет душу веткой), Чья слава под любую крышу входит.

ПТ, с. 74–75

Бертран де Борн

* * *

Наш

век исполнен горя и тоски, Не сосчитать утрат и грозных бед. Но все они ничтожны и легки Перед бедой, которой горше нет, — То гибель Молодого Короля. Скорбит душа у всех, кто юн и смел, И ясный день как будто потемнел, И мрачен мир, исполненный печали. Не одолеть бойцам своей тоски, Грустит о нем задумчивый поэт, Жонглер забыл веселые прыжки, — Узнала смерть победу из побед, Похитив Молодого Короля. Как щедр он был! Как обласкать умел! Нет, никогда столь тяжко не скорбел Наш бедный век, исполненный печали. Так радуйся, виновница тоски, Ты, смерть несытая! Еще не видел свет Столь славной жертвы злой твоей руки, — Все доблести людские с юных лет Венчали Молодого Короля. И жил бы он, когда б Господь велел, — Живут же те, кто жалок и несмел, Кто предал храбрых гневу и печали. Нам не избыть унынья и тоски, Ушла любовь — и радость ей вослед, И люди стали лживы и мелки, И каждый день наносит новый вред. И нет уж Молодого Короля… Неслыханной отвагой он горел, Но нет его — и мир осиротел, Вместилище страданья и печали. Кто ради нашей скорби и тоски Сошел с небес и, благостью одет, Сам смерть приял, чтоб, смерти вопреки, Нам вечной жизни положить завет, — Да снимет с Молодого Короля Грехи и вольных и невольных дел, Чтоб он с друзьями там покой обрел, Где нет ни воздыханья, ни печали!

БВЛ, с. 95–96

* * *

Пенье отныне заглушено плачем, Горе владеет душой и умом, Лучший из смертных уходит: по нем, По короле нашем слез мы не прячем. Чей гибок был стан, Чей лик был румян, Кто бился и пел — Лежит бездыхан. Увы, зло из зол! Я стал на колени: О, пусть его тени Приют будет дан Средь райских полян, Где бродит Святой Иоанн. Тот, кто могилой до срока захвачен, Мог куртуазности стать королем; Юный, для юных вождем и отцом Был он, судьбою к тому предназначен. Сталь шпаг и байдан, Штандарт и колчан Нетронутых стрел, И плащ златоткан, И новый камзол Теперь во владенье Лишь жалкого тленья; Умолк звон стремян; Все, чем осиян Он был, — скроет смертный курган. Дух благородства навеки утрачен, Голос учтивый, пожалуйте-в-дом, Замок богатый, любезный прием, Всякий ущерб был им щедро оплачен. Кто, к пиршеству зван, Свой титул и сан Забыв, с ним сидел, Беседою пьян Под пенье виол — Про мрачные сени Не помнил: мгновенье — И, злом обуян, Взял век-истукан Того, в ком немыслим изъян. Что б ни решил он, всегда был удачен Выбор; надежно укрытый щитом, Он применял фехтовальный прием Так, что противник им был озадачен; Гремя, барабан Будил его стан; Роландовых дел Преемник был рьян В бою, как орел, — Бесстрашен в сраженье, Весь мир в изумленье Поверг великан От Нила до стран, Где бьет в берега океан. Траур безвременный ныне назначим; Станет пусть песне преградою ком, В горле стоящий; пусть взор, что на нем Сосредоточен был, станет незрячим: Ирландец, норманн, Гиенна, Руан, И Мена предел Скорбят; горожан И жителей сел Разносятся пени — В Анжу и Турени; И плач англичан Летит сквозь туман, — И в скорби поник алеман. Едва ль у датчан Турнир будет дан: На месте ристалищ — бурьян. Дороже безан Иль горстка семян Всех царств, если царский чекан. Страшнейшей из ран На части раздран — Скончался король христиан.

ПТ, с. 82–84

* * *

Споемте о пожаре и раздоре, Ведь Да-и-Нет свой обагрил кинжал; С войной щедрей становится сеньор: О роскоши забыв, король бездомный Не предпочтет тарану пышный трон, В палатках станет чище жизнь вельмож, И тем хвалу потомки воспоют, Кто воевал бесстрашно и безгрешно. По мне, звон сабель — веский довод в споре, Знамена ярче, если цвет их ал, Но сторонюсь я ссор, коль на ковер Кость со свинцом кидает вероломный. О, где мой Лузиньян и мой Ранкон? Истрачен на войну последний грош, И латы стали тяжелее пут, И о друзьях я плачу безутешно. Когда б Филипп спалил корабль на море И там, где ныне пруд, насыпал вал, И взял Руанский лес, спустившись с гор, И выбрал для засады дол укромный, Чтоб знал, где он, лишь голубь-почтальон, — На предка Карла стал бы он похож, Что с басками и саксами был крут, И те ему сдавались неизбежно. Война заставит дни влачить в позоре Того, кто честь до боя потерял, Едва ль мой Да-и-Нет решит Каор Оставить — он в игре замешан темной И ждет, когда король отдаст Шинон: Чтобы начать войну, момент хорош, Ему по сердцу время трат и смут, Страну он разоряет безмятежно. Когда корабль, затерянный в просторе, Сквозь шквал, на скалы, потеряв штурвал, Несется по волнам во весь опор, Чтоб жертвой стать стихии неуемной, — Моим подобных бедствий даже он Не терпит: что ж! мне больше невтерпеж Ложь, и небрежность, и неправый суд Той, на кого молюсь я безуспешно. В Трайнаке быть, когда там пир начнут, Ты должен, Папиоль, собравшись спешно. Роджьеру спой, что мой окончен труд: Нет больше рифм на «омный», «он» и «ежно».