Повседневная жизнь восточного гарема
Шрифт:
Между тем за этими стенами разыгрывались нешуточные страсти. Известно, например, что один «утешитель покинутых женщин», красавец Решид, проникал в гаремы в женском платье. Когда его поймали и с пристрастием допросили, оказалось, что по сокровенным уголкам гаремов таких «барышень» бродило множество.
Случалось, что изнемогающие от скуки и обделенные вниманием дамы сами приглашали кавалеров.
В сказках Шехерезады описан один хитроумный способ доставки в гарем любовника:
«А потом она взяла меня и положила в сундук и заперла его, и затем подошла к евнуху, с которым было много вещей, и стала брать их и складывать в другие сундуки и запирала их один за одним, пока не сложила всего. И сундуки положили в челнок и поехали, направляясь к дворцу. И меня взяло раздумье, и я сказал про себя: „Я погиб из-за своей страсти! Достигну я желаемого или нет?“
И я стал плакать, находясь в сундуке, и взывать к Аллаху, чтобы он выручил меня из беды, а они все ехали, пока не оказались с сундуками у дверей покоев халифа, и сундук, в котором я был, понесли в числе других.
И моя подруга прошла мимо нескольких евнухов, приставленных наблюдать над гаремом, и слуг и дошла до одного старого евнуха; и тот пробудился ото сна и закричал на девушку и спросил ее: „Что это такое в этих сундуках?“ — „Они полны вещей для Ситт-Зубейды“, — ответила она. И евнух сказал: „Открой их один за одним, чтобы мне взглянуть, что лежит в них!“ Но девушка возразила: „Зачем открывать их?“ И тогда евнух закричал: „Не тяни, эти сундуки необходимо открыть!“ — и поднялся
Не оставила без наставления таких искателей любовных приключений и «Камасутра»: «С помощью служанок женщины из царского гарема могут заполучить мужчин в женской одежде. Эти служанки и дочери нянь, пользующиеся доверием женщин и знакомые с их тайнами, должны отыскивать мужчин и приглашать в гарем, рассказывая о том, какие награды их ожидают, описывая способы войти в гарем и выйти из него, большие размеры вознаграждения, беззаботность часовых и невнимательность служанок царских жен. Но эти женщины никогда не должны уговаривать мужчину прийти в гарем, говоря ему неправду, потому что это, возможно, приведет к его гибели. Что же касается самого мужчины, то ему лучше не приходить в гарем, даже если доступ туда нетруден, из-за многочисленных опасностей и бедствий, ожидающих, если его там обнаружат».
Султаны, тратившие огромные средства на роскошные наряды и драгоценности для своего гарема, на армию прислуги для него, вовсе не были застрахованы от неверности своих жен. Как султаны пресыщались своими многочисленными женами, так и жены порой пресыщались окружавшим их богатством, которое слепило глаза, но не наполняло сердце. Если уж дамы сераля желали обрести предмет тайной сердечной привязанности, то ни евнухи, ни стены, ни угроза расправы не могли их остановить. Всегда находились те, чьи взгляды, как живописала Шехерезада, оставляли после себя тысячу вздохов. Были и отчаянные ловеласы, которые умели пользоваться женскими слабостями и завлекать дам в губительные сети любви, тем более что признательность «осчастливленных» ими не имела границ. Некоторые влиятельные сановники даже потакали таким нарушениям гаремного устава. Они ловко управляли тайными страстями, шантажируя их жертв и интригуя при дворе в своих интересах.
Жерар де Нерваль рассказывает о приключениях в Константинополе французского дагеротиписта (фотографа), рассчитывавшего сколотить состояние с помощью новомодного технического изобретения:
«Обычно он выбирал многолюдные места и однажды установил свой аппарат в тени Сладких вод.
Внимание его привлек ребенок, игравший на траве; художник сделал снимок и получил прекрасное изображение на пластинке. Он выставил портрет на обозрение; вокруг немедленно собралась толпа зевак.
Из естественного любопытства подошла и мать ребенка; она была поражена, увидев прекрасный портрет, и решила, что это — колдовство.
Художник не знал турецкого языка и сперва не понял комплиментов дамы. Сопровождавшая ее негритянка сделала ему знак следовать за ними. Дама села в арбу и поехала в Скутари (часть Стамбула. — Ш.К.).
Художник, взяв под мышку довольно увесистый ящик с дагеротипом, отправился пешком вслед за арбой. Дойдя до первых домов Скутари, он увидел, что арба остановилась, дама вышла и направилась в деревянный особняк, стоявший на берегу моря. Старуха-негритянка сделала ему знак не входить в дом, а подождать на улице; только с наступлением темноты она ввела его внутрь.
Когда художник предстал перед дамой, она ему заявила, что пригласила его для того, чтобы он сделал с помощью своего аппарата ее портрет.
— Мадам, — пытался объяснить художник, — мой аппарат работает только при солнечном свете.
— Ну что ж, — ответила дама, — подождем, пока встанет солнце.
К счастью для мусульманской морали, это была вдова.
На следующее утро, пользуясь солнечными лучами, проникавшими через зарешеченные окна, художник попытался запечатлеть черты прекрасной дамы из предместья Скутари. Она была еще молода, несмотря на то, что у нее был уже большой сын; как вы знаете, на Востоке обычно выходят замуж в двенадцать лет. Пока художник обрабатывал свои пластины, в наружную дверь постучали.
— Прячьтесь! — крикнула дама и с помощью служанки затолкала художника вместе с его аппаратом в крошечный чулан рядом со спальней. У несчастного было достаточно времени, чтобы предаться грустным размышлениям. Он не знал, что дама была вдовой, и, естественно, подумал, что неожиданно из какого-нибудь путешествия вернулся ее муж. У него возникло и другое предположение, также сулящее ему неприятности: в дом нагрянула полиция, которой сообщили, что накануне сюда зашел гяур. Он прислушался и, поскольку комнаты в турецких домах разделены тонкими перегородками, вскоре несколько успокоился, так как различил только женский шепот.
Действительно, дама принимала одну из своих подруг, но такие визиты в Константинополе могут продолжаться целый день: прекрасные бездельницы ищут любой повод убить время. Показываться было опасно: посетительница могла быть старой и некрасивой; к тому же, хотя мусульманкам нередко приходится делить мужа, это отнюдь не означает, что им неведомо чувство ревности, особенно в делах сердечных. А несчастный художник имел неосторожность понравиться.
Наступил вечер; докучливая подружка пообедала, отведала прохладительных напитков и, вдоволь позлословив, удалилась восвояси, позволив наконец французу покинуть свое тесное убежище.
Было слишком поздно, чтобы вновь приниматься за долгое и трудоемкое изготовление дагерротипа. Помимо всего художник испытывал голод и жажду. Пришлось отложить сеанс до утра.
На третий день его положение напоминало положение матроса из народной песни времен Людовика XV, которого долго держала взаперти жена судьи: он начал томиться.
…Художник изготовил заказанный ему портрет и дал понять, что важные дела требуют его возвращения в Перу. Но выйти из дома днем было невозможно, а когда наступил вечер, прекрасный ужин, предложенный дамой, удержал его в не меньшей степени, чем признательность за ее очаровательное гостеприимство. Однако на следующий день он решительно заявил о своем намерении уйти. Опять нужно было дожидаться вечера. Но его дагеротип спрятали, а как можно было уйти без этого ценного аппарата, в те времена единственного в городе? Кроме того, с его помощью он зарабатывал себе на жизнь. Женщины Скутари несколько необузданны в своих привязанностях; дама дала понять художнику, который уже стал разбирать некоторые турецкие слова, что если он попытается уйти, то она позовет соседей и громогласно заявит, что он пробрался в дом, покушаясь на ее честь.
В конце концов эта обременительная связь истощила терпение молодого человека. Пока дама спала, ему удалось удрать через окно, пожертвовав дагеротипом.
Самым печальным в этой истории было то, что друзья художника в Пере, обеспокоенные его трехдневным отсутствием, известили полицию. Нашли свидетелей, которые видели, что произошло на Сладких водах. Крестьяне заметили, как проезжала арба, за которой несколько поодаль шел художник. Показали и дом; несчастную турчанку наверняка бы растерзали фанатики за то, что она принимала гяура, если бы полиция вовремя ее не увезла. Она отделалась пятьюдесятью палочными ударами, а негритянка получила двадцать пять, так как по закону невольнику полагается наказание в два раза
Флирты на прогулках
Томящиеся в сералях прелестницы старались не упустить ни одной возможности, чтобы совершить прогулки за стенами гарема. Это вносило в их жизнь разнообразие и сулило приключения.
«В большей части случаев они служат предлогом для заранее условленных встреч, для свиданий и всевозможных интриг, — писал Осман-бей. — Эти дамы до того привыкли к подобному препровождению времени, что часто они и выезжают только с целью подразнить гуляющих и заставить их делать тысячи глупостей. Они находят это более занимательным, чем сидеть взаперти в серале; что, впрочем, совершенно понятно.
Так, например, увидев какого-нибудь молодого человека, проходящего мимо их экипажа, они начинают делать ему знаки, гримасы и тем увлекают его за экипажем и заставляют бегать целые часы, а потом вдруг приказывают лакею прогнать его или уезжают галопом.
Но точно так же, когда они хотят, они не боятся передавать и получать платки, конфеты и даже любовные записки.
Что же касается лакеев и дворцовых надзирателей, то эти люди часто бывают принуждены играть самую печальную роль, потому что трудно ладить с женщинами, ищущими приключений, и теми, которые гоняются за ними. Ловкие из них успевают устроиться полюбовно с обеими партиями и забирают в карманы все, что им дают для того, чтобы они смотрели сквозь пальцы. Впрочем, если бы даже они и хотели действовать, то не могли бы, потому что женщины всегда могут пожаловаться и выбрать себе кого-нибудь более сговорчивого».
По примеру своих хозяек рабыни гарема, отправляясь в экипажах по какому-либо поручению, находили время и на то, чтобы позабавиться, дразня молодых людей:
«Однажды, когда нас четверо поехало в одной карете, мы увидели, что двое пашей, еще молодых, приблизились к нам, — передает их рассказ Мелек-ханум. — Они рассмотрели наши черты лица через яшмак и приблизились к дверцам нашего экипажа. Они спросили знаками, не желаем ли мы фруктов; мы ответили утвердительно. Предложив нам освежиться, они угостили нас музыкой и затем предложили нам по маленькому кошельку с золотом, которые мы и приняли. Ободренные успехом, они отправились за нами, чтобы узнать, где мы живем и кто мы. Каково же было их удивление, когда они увидели, что наш экипаж направляется ко дворцу и останавливается перед большими воротами гарема. Бедняги, казалось, были совершенно уничтожены от досады. Для того чтобы над ними посмеяться, мы махали им руками в знак прощания».
Пороки
Для женских пороков в сералях была самая благодатная почва.
«Они окружены роскошью и блеском, но в единственной радости, для которой они, казалось бы, были созданы, — в любви им отказано, — писал Джордж Дорис. — Это лишение, самое жестокое из всех возможных лишений для восточной женщины, этот придирчивый, постоянный унизительный надсмотр, сопровождающий их даже в заточении, эта атмосфера вялости и лени, в которой угасает их жизнь, — все это повергает их в особое состояние души. В отсутствие повелителя, одно имя которого заставляет их трепетать, они нервны, раздражительны, капризны и порочны.
…Это монотонное, праздное и нездоровое существование часто толкает их к противоестественным порокам: многие из них предаются сапфизму — преступлению, строго наказуемому в серале. Иногда их греховная любовь остается платонической, но из опасения, что она перерастет в бурную страсть, подозрительные пары разлучают.
…Часто случается, что евнухи вносят еще больший беспорядок поддержкой той или иной стороны в этих ссорах, проникаясь к какой-нибудь из этих прекрасных женщин безнадежной страстью, которую из сострадания, из-за собственной порочности или по любви — кто знает? — не одна из невольных полудевственниц Йилдыза позволила, насколько это было возможно, удовлетворить. Однако не всегда добровольно отдаются они ласкам евнухов, ибо часто последние выискивают свои жертвы среди тех девушек, которые, будучи представлены повелителю, оказываются им отвергнуты: перенесенное оскорбление делает их объектом издевательств как со стороны остальных женщин, так и со стороны евнухов.
Догадывается ли Абдул-Хамид об этих попытках измены? Не чрезмерная ли ревнивость нрава заставила его запретить впускать в свой гарем собак, даже кастрированных? По крайней мере известно, что на просьбу одной из своих фавориток позволить ей иметь гаванского бишона он ответил мягким отказом, сославшись на опасность бешенства. Чтобы утешить молодую женщину, он галантно предложил ей в подарок бриллиантовую диадему».
Наказания
Время от времени в гаремах происходила полная ревизия. Лица, замеченные в явных нарушениях, понижались в должности, получали взыскания или отставку. На смену им приходили новые особы, успевшие себя хорошо зарекомендовать. После всеобщего переполоха прежние союзы распадались, и все на время успокаивалось. Затем образовывались новые партии с новыми предпочтениями, и все начиналось сначала.
В такие «революционные» периоды дисциплина в гареме налаживалась, но ненадолго. Даже авторитета валиде-султан или угроз главного евнуха было недостаточно, чтобы усмирить страсти, которые подспудно кипели, как лава в притихшем на время вулкане.
Для поддержания хотя бы видимости порядка устраивались показательные репрессии. Приговоры приводили в исполнение евнухи.
Наказания варьировались от заключения на гаремную «гауптвахту» на определенный срок или назначения на черные работы до битья палкой по пяткам или полосования кнутом.
Иногда непокорных одалисок отправляли на «перевоспитание» к работорговцам.
«Абдулла был мавр из Марокко и с давних пор вел свою коммерцию в Константинополе, — писал Осман-бей. — …Но репутацию свою он составил благодаря тонкому такту, с которым умел обращаться со своим товаром, и в особенности свойственной ему одному способностью укрощать строптивых рабов. Когда в каком-нибудь гареме не знали, как справиться с своенравной невольницей, то ее отдавали на выучку к Абдулле, который мастерски обуздывал ее нрав и из рук его она выходила шелковая. В обыкновенных случаях неповиновения Гаджи-Абдулла наказывал строптивых на месте, но если дело шло об исправлении закоренелых пороков, то Абдулла брал пациентку к себе на дом, где имел всевозможные лекарства против хронических душевных недугов, вроде подпольных ям, инструментов для пытки и т. д. Одна из наших невольниц, прошедшая школу Абдуллы, не могла вспоминать о нем без содрогания. „Если б вы знали, — твердила она нам частенько, — что за злодей этот Абдулла. Он уже многих отправил на тот свет и хотел сделать то же самое со мною“. Выражение, которое принимало при этом лицо несчастной женщины, давало понять, каков был с нею Абдулла».
Более суровые приговоры сулили расставание с жизнью самыми ужасными способами — удушением, утоплением, отравлением и проч.
Некоторые дамы приказывали подкупленным евнухам приводить понравившихся им молодых людей, с которыми предавались оргиям. Сразу же после свидания они, по примеру Клеопатры, умерщвляли своих любовников.
Позаботиться о том, чтобы гости унесли свои тайны в могилу, и скрыть следы преступных связей поручалось все тем же евнухам.
«Принцесса была женщина с сильными страстями и притом — жестокого характера, — пишет Мелек-ханум о сестре султана. …Рассказывают, что она для своего развлечения собирала около себя до десяти молодых греков, совершенно обритых и разрисованных, заставляя их танцевать в женских костюмах. Когда до султана доходили слухи о развлечениях его сестры с этими танцорами, он приказывал казнить их, и это нисколько не печалило принцессу.
…Однажды, прогуливаясь в окрестностях столицы, она увидала молодого крестьянина привлекательной наружности и пригласила его прийти во дворец с цветами и растениями. После того как он раз попал туда, никто более не видел его: несчастный юноша после удовлетворения страсти этой прихотливой и жестокой женщины был убит по ее приказанию».