Пояс неверности. Роман втроем
Шрифт:
Мне трудно понять их отношения. В моем детстве не было вообще никаких отношений, потому что не было родителей. Также не было у меня брата, с которым я мог бы в шутку подраться, ни даже сестрички, про которую сплетничали бы соседки по коммуналке, — никого не было.
Только ты, мой ангел-хранитель.
Хочешь, поговорим об этом?
Часто я персонифицировал тебя. Узнавал во встречных ребятах (почему-то мне казалось, что мы должны быть ровесниками). Рисовал в тетрадке — до одного позорного случая в седьмом, что ли, классе. Девчонки увидели и подняли меня на смех. Тогда для конспирации я стал рисовать под картинкой подпись: Курт Кобэйн. Это не вызывало подозрений.
Мы должны были быть похожи. Поэтому я придумал тебе такие же светлые волосы — длинные, какие всегда мечтал носить, — и светлые глаза. В школе меня заставляли стричься, и женщина, которую я называл мамой, стригла меня сама — сперва ножницами, а потом старинной ручной машинкой, которая нещадно драла волосы (у нас не было денег на парикмахерскую). Потом, обкорнанный, я смотрел в зеркало в ванной и чуть не плакал.
Больше всего я мечтал увидеть в зеркале тебя, стоящего за моей спиной.
И успеть обернуться.
Итак, я искал тебя, как пела певица Земфира о чем-то похожем, — но так и не нашел до девятого класса. А потом… нашлось кому оттеснить тебя на второй план, мой ангел. Я знаю: ты милостиво позволил мне увлечься — или, точнее, дать увлечь себя. Наверно, ты смирился. А может, и сам хотел попробовать?
Питерцы знают: в старых коммунальных квартирах непременно отыщется хотя бы одна моложавая соседка, готовая выманить из райских садов детства хоть всех сразу местных подростков. Это я так сказал, для красивого словца, мой ангел. Не припомню в своем детстве ничего, хотя бы отдаленно похожего на райский сад. Может, в нем жил ты?
Моложавую соседку звали Лидией. Это имя почему-то напоминало мне селедку. Лет до тринадцати я вообще ее не замечал, а потом замечать меня стала она.
«Двинься-ка, малыш», — говорила она в коридоре, пронося мимо свои тридцатипяти-с-лишним-летние прелести, затянутые в линялый халатик. И я, сумрачно усмехаясь, вписывался в стенку.
Позже игра усложнилась. Через приоткрытую дверь я мог видеть, если хотел, как она переодевается.
«Интересно?» — однажды спросила она. Я был честным мальчиком и ответил: «Да». «Хочешь помочь?» — спросила она. А я ответил: «Сами справитесь».
Мне было четырнадцать, и у нас начались летние каникулы. Счастливое время: никаких вступительных, никакой абитуры, никаких Е*ных Государственных. Это счастливое время я проводил в городе, дурея от безделья. Тополиный пух уже летал по двору, а соседи разом собрались и съехали на дешевые курорты.
Все, кроме Лидии.
Никого не было дома, когда ей вздумалось мыться в ванне (в громадной коммунальной ванной, совмещенной с санузлом). От жары она приоткрыла дверь. Проходя мимо, я слышал ровное гудение газовой колонки и призывный плеск воды.
Можно было вымыться пять раз, но она все не выходила.
В одних трусах я сидел на кухне. Там (сказать по секрету) можно было отлить в раковину.
Наконец дверь ванной приоткрылась шире, и я услышал свое имя.
«Малыш, — позвала она. — Принеси полотенце из моей комнаты. Такое белое, махровое».
По коридору я проследовал мимо. Через щель она обрызгала меня пенной водой и заливисто засмеялась:
«Давай скорей, что же ты».
Меня трясло. Даже ты не знаешь, мой ангел, отчего меня трясло. А Лидия не знала и не догадывалась.
Я протянул ей полотенце и был схвачен мокрой и мягкой рукой.
С криком отскочил.
«Вот дурачок, — не унялась она. — Ну, подожди. Стой там».
Я прислонился спиной к холодной стене.
Завернутая в полотенце, как мумия, она выбралась из ванны. Мокрые волосы казались темнее, чем были. Темная сила приближалась ко мне, а я не противился.
Она провела мокрыми пальцами по моему носу. По шее. По груди. По животу. «Ммм, — промурлыкала она. — Ты посмотри. Наш малыш растет не по годам».
Послушно я посмотрел. Повинуясь ее руке, мои жалкие трусы сползли вниз. Я смотрел, не отрываясь, вытянув руки по швам. Малыш, которого позже так удачно назвали кельвином кляйном, вытянулся тоже — неуверенно вперед и, наконец, неудержимо вверх.
Клянусь, я даже не смотрел на нее. Я боялся, что она станет целовать меня, но обошлось. Она оказалась умнее. Опустившись на колени, она окончательно избавила меня от трусов. Оторвала мои руки от бедер и положила себе на плечи — будто я сам ее обнял. А затем занялась моим кельвином.
Я рассматривал некрашеные корни ее волос, пока не догадался закрыть глаза. А когда догадался, кончил даже быстрее, чем обычно в одиночку, в ванной.
«Ничего себе, — оценила она, скрывая улыбку. — Да у тебя там…»
Она не договорила. Поднялась и сцепила руки на моей шее. По-хозяйски.
«М-мой малыш», — сказала она вдруг.
Без косметики она выглядела совсем старой. Но почему-то я решил ее обнять.
Мы стояли так, в темном коридоре, и старались не глядеть друг на друга.
«Глупый, глупый, — опомнилась она. — Пойдем в комнату. Тебе же холодно».
Запутавшись в трусах, я чуть не упал. И, однако, не без гордости прошел несколько шагов, отделяющих меня от настоящей мужской жизни. Потому что сразу за порогом она повалилась вместе со мной на широкую скрипучую кровать и снова расцеловала — липко и горячо. Не прошло и пяти минут, как кельвин снова был готов, как стойкий оловянный солдатик. А после этого она попросту меня изнасиловала. Уселась верхом и выгнулась, подхватив объемистые сиськи обеими руками, как будто взвешивала — которая тяжелее? — а потом принялась за дело всерьез.