Пояс Ориона
Шрифт:
Рыжебородый Кондрат Ермолаев пожал плечами.
– Я не знаю.
– Выпейте ещё вот… таблеточку. Это от отравления. Ваш организм отравлен алкоголем, – добавила она, сделав ударение на первом слоге, чтоб получилось смешно.
Но никто не рассмеялся.
– Слушайте, я вообще не пью никакие пилюли! Сань, скажи ей!
– Тоня, он не пьёт пилюли!
– А кто вчера убирал кухню?
Кондрат с усилием проглотил таблетку.
– В смысле?
– Или вы сами убирали за собой? Саша сказал, что ужин был очень вкусный, и выпили много, потому что закуска была хороша. Вот вы приготовили ужин, а потом всё за собой сами помыли?
Кондрат задумался – на лбу собрались складки.
– Лена убирала, – сказал он наконец. – Точно, Лена! Она тогда ещё не уехала, и всё тут помыла.
– Кто такая Лена?
– Это его жена, – подсказал Герман.
– Да, – согласился Кондрат, – это моя жена.
Тонечка посмотрела на мужа недоверчиво.
– Ты же сказал, что его жена ведущая – шоу! Гелла… Гелла…
– Понтийская, – хором сказали мужики, и Кондрат продолжил:
– Это для телека имя. А в жизни её зовут Лена Пантелеева.
– Где она сейчас?
Кондрат весь перекосился.
– Не знаю. Я проснулся там, на диване, а вокруг… вот это всё. Я Сане позвонил.
– А ей? Позвонили?
Он кивнул.
– Не отвечает?
Он опять кивнул.
Тонечка заглянула в широкий, почти во всю стену проём, соединявший кухню со столовой. С этого ракурса разгром тоже смотрелся ужасающе.
Она осторожно прошла, стараясь не наступать на черепки, щепки и осколки.
– Нельзя там ходить, – безнадёжно проговорил Кондрат и махнул огромной ручищей.
– Ничего, я тихонечко.
– Надо вспоминать, – Герман налил себе воды в стакан Кондрата и с наслаждением выпил.
– Да чего вспоминать-то, Саня. Ничего мы не вспомним. Давай ментам звонить.
– Нет, подожди, – Герман выдвинул стул и сел. – Она же приезжала!
– И мы поругались, – перебил Кондрат. – В лоскуты.
– Это было при мне! – продолжил Герман. – Только я не могу сообразить, в котором часу. Тоня! Когда я домой вернулся?
– После двух, – откликнулась Тонечка. Она ходила по комнате, высматривая что-то.
– После неё мы ещё долго сидели! Ты в погреб ходил за яблоками, помнишь?
– Яблоки помню, Саня, – сказал Кондрат. – А потом что? Ну, она же могла вернуться и… что?..
– А чья машина на улице? – издалека спросила Тонечка. – Ваша или вашей жены? Или у вас одна на двоих?
– Где?..
Рыжебородый повар вдруг бросился к окну, прямо по осколкам и черепкам, и выглянул, даже свесился наружу, словно боялся изнутри не рассмотреть.
Тонечка внимательно следила за ним.
– Ленкина машина, – сказал он убитым голосом. – Значит, она возвращалась…
– Когда мы подъехали, все двери были открыты, и двигатель стучал, – Герман тоже подошёл и посмотрел в окно. – Я заглушил.
– А я ничего не слышал… – растерянно проговорил Кондрат.
И они взглянули друг на друга.
– Я не мог её убить, – сказал Кондрат скорее себе, чем Герману. – Да ещё по пьяни!..
– Значит, будем исходить из того, что вы не убивали, – отозвалась Тонечка бодро. – Теперь самое главное узнать, что здесь произошло.
– Как узнать?!
– Я пока не придумала, – призналась Тонечка. – Саш, а ты?
– Камер никаких нет, конечно, – полуутвердительно поинтересовался её муж.
– Сдурел, что ли?
Повар перегнулся через подоконник, зачерпнул мокрого снега и крепко отёр лицо. С бороды закапали тяжёлые капли.
– Короче, звоню ментам.
– Подождите! – в один голос воскликнули супруги Герман.
– Мы успеем позвонить, – продолжала Тонечка очень уверенно. – Давайте только сначала поговорим.
Поговорить они не успели.
На крыльце зазвучали шаги, сильно протопало, – пришедший отряхивал снег с ботинок, – и распахнулась тяжелая входная дверь.
Высокая женщина в длинном пальто прямиком промаршировала в столовую, замерла на пороге и вытаращила глаза.
– Здрасти, Светлана Павловна, – пробормотал Кондрат.
Женщина отступила и зажала рот обеими руками.
Тонечка встала так, чтобы хоть немного прикрыть от глаз вошедшей разгром и бурые пятна.
– Давайте я вас отведу на кухню, – предложила Тонечка. – Вы присядете, я налью вам…
– Допился, сволочь, свинья поганая! – вдруг заголосила женщина. – Леночка!.. Зарезал её, сволочь?! Где она?! Куда дел?!
– Тише, – сказала повар умоляюще, – тише, тише!..
– Лю-у-у-ди! – женщина сорвала с головы платок, побежала и скатилась с крыльца. – Люди, человека убили! Убили человека!..
– Странно, что меня тоже не арестовали, – Герман потёр руками лицо. – Я же был с ним почти всю ночь.
– Его не арестовали, а задержали, – поправила Тонечка устало. – Саш, давай выпьем, а?
– Нет, – моментально отказался Герман. – Только не это.
– Ну, тогда ты чаю, а я… не чаю.
Она прошла по сверкающей плитке – за ней оставалась цепочка мокрых следов, – плюхнулась в кресло и с наслаждением вытянула ноги, словно весь день не могла присесть. Герман медлил, рассматривая её.
Так она ему нравилась!..
Приятное, особенное чувство, когда женщина нравится, и она – собственная жена.
Даже после стольких часов – долгих часов, которые они провели сначала в доме Кондрата Ермолаева, а потом в отделении, после стольких объяснений, разговоров, подписанных бумаг, Тонечка казалась свежей, и буйные кудри вились особенно буйно – должно быть, от мокрого снега, который всё сыпал и сыпал с небес. Ей очень подходил пятизвёздочный «Шератон» в центре Нижнего Новгорода, сверкающая плитка, уют модной мебели, странных картин и дорогих ковров. Александр Герман за всю жизнь не встречал женщины, которой бы всё это так подходило. Её клетчатая английская куртка, той же генеалогии сумка на длинном ремне, на сумке монограммы в виде всадников, причёска, точнее полное её отсутствие, румяные щёки, уверенная грудь под светлым свободным свитером, ладные джинсы – как ему всё это подходило!..