Пойди поставь сторожа
Шрифт:
– Можно мне войти?
– Конечно.
Люди на крыльце расступились, пропуская ее. Зибо, не зная, как поступать в таких случаях, открыл дверь и шагнул в сторону.
– Иди вперед, Зибо, – сказала она.
И последовала за ним в темную гостиную, где пахло так, как пахнет от чистоплотного негра, а еще – нюхательным табаком и лаком для волос. При ее появлении поднялись несколько смутных фигур.
– Сюда, мисс Джин-Луиза.
Прошли маленьким коридорчиком, и Зибо стукнул в некрашеную сосновую дверь:
– Мамаша, – сказал он. – Мисс Джин-Луиза пришла.
Дверь
– Здравствуй, Хелен, – сказала Джин-Луиза. – Как там Кэлпурния?
– Чуть жива, мисс Джин-Луиза… такой удар. Фрэнк ведь никогда ничего себе не позволял раньше…
Значит, Фрэнк. Больше всех в своем разнообразном потомстве Кэлпурния гордилась Фрэнком.
Он значился в списке ожидающих вакансии в университете Таскиги. Он был прирожденный водопроводчик и мог устранить любую неполадку.
Хелен – грузная, с отвисшим животом, где было выношено столько детей, – прислонилась к стене. Она была босиком.
– Зибо, – спросила Джин-Луиза. – вы с Хелен, что ли, опять вместе?
– Ну да, – благодушно ответила Хелен. – Он же старый стал.
Джин-Луиза улыбнулась Зибо, который стоял с застенчивой миной. Ей никогда не удавалось до конца постичь запутанную историю его семейной жизни. Хелен вроде бы приходилась Фрэнку матерью, но утверждать наверное Джин-Луиза бы не взялась. Она знала одинаково твердо, что Хелен – первая жена Зибо и нынешняя жена Зибо, но сколько еще их у него было в промежутке?
Она вспомнила, как много лет назад Аттикус у себя в офисе говорил об этой чете, которая как раз тогда собиралась развестись. Аттикус, желая их примирить, спросил Хелен, примет ли она мужа, если тот вернется. «He-а, сэр, – врастяжку отвечала она. – Он с другими женщинами балуется, а со мной нет. И зачем нужен муж, от которого жене никакого проку?»
– Можно мне к Кэлпурнии?
– Да конечно, мисс Джин-Луиза. Заходите.
Кэлпурния сидела в кресле-качалке в углу у камина. В комнате стояла железная кровать, застеленная выцветшим лоскутным одеялом с узором в виде обручальных колец. По стенам висели в золотых рамочках большие фотографии каких-то негров и рекламный календарь «Кока-колы». На неструганой каминной полке теснились в ряд яркие статуэтки из пластика, фарфора, обожженной глины и молочного стекла. Лампочка без абажура свисала с потолка, бросая причудливые тени на стену.
Какая она стала маленькая, подумала Джин-Луиза, а была такая высокая.
Кэлпурния превратилась в сухонькую старушку. Глаза у нее ослабели, и она теперь носила очки в черной оправе, странно смотревшейся на лице теплого коричневого цвета. Кэлпурния подняла крупные руки, покойно сложенные на коленях, и растопырила пальцы.
У Джин-Луизы перехватило горло при виде этих костлявых пальцев, умевших быть такими нежными, когда Джин-Луиза болела, и такими жесткими, когда она плохо себя вела, этих пальцев, которым много лет назад удавалось любовно и бережно распутывать любые узелки бытия. Джин-Луиза поднесла их к губам.
– Кэл, – произнесла она.
– Садись, деточка, –
– Есть-есть… – Джин-Луиза придвинула стул и села напротив. – Кэл… Кэл, милая, я пришла сказать… если я могу чем-нибудь помочь – скажи…
– Спасибо, мисс, – сказала Кэлпурния. – Не знаю, что тут можно сделать.
– Еще хочу сказать, что мистер Финч узнал рано утром. Фрэнк попросил шерифа позвонить, и мистер Финч… ему поможет.
Слова замерли у нее на устах. Еще позавчера она произнесла бы эти самые слова в полной уверенности, что Аттикус не даст Фрэнку пропасть.
Кэлпурния кивнула. Она держала голову высоко и смотрела прямо перед собой. Наверно, плохо меня видит, подумала Джин-Луиза. Господи, сколько же ей лет? Я никогда точно не знала, да и сама она вряд ли знает.
– Не волнуйся, Кэл. Аттикус сделает все, что будет в его силах.
– Я знаю, мисс Глазастик. Он всегда делает все, что в его силах. Он всегда правильно все делает.
Джин-Луиза смотрела на старуху, открыв рот. Кэлпурния была исполнена высокомерного достоинства, накатывавшего на нее лишь в редких, особых случаях, когда она и говорила неправильно. Если бы Земля перестала вращаться, если бы деревья остановили свой рост, а на горе свистнул рак, Джин-Луиза бы не заметила.
– Кэлпурния!
Она едва разбирала слова Кэлпурнии:
– Фрэнк плохо поступил… Фрэнк виноват… и ответит… но он мне внук… я люблю его, но он сядет в тюрьму, будет ему мистер Финч помогать или не будет…
– Кэлпурния, перестань!
Джин-Луиза вскочила. Слезы застилали ей глаза, и она почти вслепую подошла к окну.
Старуха не шевельнулась. Джин-Луиза обернулась – Кэлпурния не шевелилась и дышала очень ровно.
Джин-Луиза опять села перед ней и почти закричала:
– Кэлпурния! Кэл, Кэл, что ты со мной делаешь?! Что такое? За что ты со мной так? Ты что – забыла меня?! Это же я! Твое дитя! Зачем ты так? Зачем отталкиваешь меня?!
Кэлпурния подняла руки и мягко опустила их на подлокотники своей качалки. Все лицо в бесчисленных мелких морщинках, за толстыми стеклами глаза тусклы.
– За что вы все с нами так? – произнесла она.
– С вами?
– С нами.
Джин-Луиза сказала медленно, будто сама себе:
– Мне и в страшном сне не могло такое привидеться. Однако же вот – это случилось. Я не могу говорить с человеком, который растил меня с двух лет… Это случилось, а я сижу и не могу поверить. Скажи мне что-нибудь, Кэл! Не смотри на меня так! Не сиди как статуя!
Она вглядывалась в старушечье лицо и знала, что все эти слова впустую. Кэлпурния наблюдала за ней, и в глазах ее не было и намека на жалость.
Джин-Луиза поднялась.
– Скажи мне одно, Кэл. Только одно, а потом я уйду… Пожалуйста… мне надо знать. Ты нас ненавидела?
Старуха сидела молча, будто придавленная бременем прожитых лет. Джин-Луиза ждала ответа.
Наконец Кэлпурния качнула головой.
– Зибо, – сказала Джин-Луиза. – Если я что-нибудь могу для тебя сделать, ради Бога, дай мне знать.