Поза трупа
Шрифт:
– План Шивы-разрушителя, – задумчиво произнес он. – Уничтожив индивидуальное эго, подходим к космическим источникам.
Он вздохнул и потер виски.
– Что-то я волнуюсь.
– Почему?
– Двигаюсь слишком быстро. Извини.
Альберт встал, направился к кухне.
Катрин тоже поднялась размять ноги. Подошла к подоконнику, где стояла и дымилась ароматическая палочка на подставке из красного дерева в форме узкого листка. Взяла упаковку, прочитала: «Благовоние «Афродезия» – благодаря обворожительному аромату у жителей Индии афродезия именуется цветком влюбленных и применяется в качестве
Вспомнила, как он перебирал палочки в зале. Из всех выбрал эту…
Улыбнувшись своим мыслям, Катрин захватила упаковку и прошла на кухню. Здесь тоже все было просто и пусто. Стол, два стула, советская мебель, диффенбахия на подоконнике. Трубочки музыки ветра покачивались на притолоке. Голографическое изображение Ганеши, подарок группы на день рождения учителя, висело на стене. Временное пристанище кочевника.
Альберт засыпал траву из сложенного вдвое листа в штакет.
– Уже иду, – сказал он, не поднимая головы.
– Ты, правда, расстроился?
– Конечно. Слишком короткий путь.
– Это же хорошо…
Он поднял глаза, исполненные мудрости и печали, прикурил косяк.
– Я бы еще поиграть хотел…
Катрин положила на стол пустую упаковку «Афродезии».
– Для интимной близости?
– Там дальше написано, – он филигранно обслюнявил тлеющий край, – для снятия усталости и стресса. Ты не дочитала.
– Да? – Катрин поднесла к глазам упаковку.
– Подумал, тебе нужно, когда увидел, как ты медитируешь.
Была глубокая ночь, наверное, столько же, сколько сейчас, когда в стоячем воздухе чужой квартиры Катрин услышала резкий, словно выстрел, звук пришедшей эсэмэски. На сей раз Герман забыл взять телефон в душ. Он только вернулся после одного из слишком часто затягивавшихся в последнее время брейнштормингов.
Они снимали маленькую удушливую квартирку в Беляево – с выглядывавшими из-за каждого угла войлочными и шерстяными померанскими шпицами. Холодильник и плитку украшали наклейки: шотландец с волынкой, дабл-дэкер, красная телефонная будка, постовой в медвежьей шапке, Биг-Бен.
Квартира принадлежала одинокой, крашенной в блондинку даме лет семидесяти с большими крючковатыми наращенными когтями и вечно алым ртом. Эти две страсти – к шпицам и Великобритании – хозяйка квартиры, когда-то работавшая переводчиком, пронесла через всю жизнь. Катрин казалось трогательным, что пожилая леди все еще интересуется жизнью, а вот Герман ее боялся – точнее, делал вид, что боится. По крайней мере, передавать деньги с глазу на глаз отказывался. «Она же таксидермист». Очередной прикрывающий лень креативный заскок, который раньше казался Катрин забавным.
В тот момент все было освещено светом будущего счастья. После того, как Катрин добилась поста гендиректора «Радости», Третьяковские выбрали несуществующую квартиру в несуществующем пока доме на Измайловском парке, начали выплачивать ипотеку.
Герман же мучился, как будто навсегда попал в ловушку: сомневался в правильности решения, выпивал, задерживался. Все-таки сумма такая большая, время, как всегда, нестабильное, может быть, ему придется уволиться, мало ли, и так далее.
И вот, пока в ванной шумно плескалось некое крупное животное, Катрин прошла в прихожую, выудила его телефон из внутреннего кармана пальто (что делать, надо понимать, на каком свете находишься) и прочитала: «Гермашечка, я уже скучаю)))))) Ты супер, не скромничай)))))) Когда в следующий раз?)))». Руки у нее задрожали, ей стало холодно и тошно. Однако она успела переписать номер отправителя.
Герман вышел веселый и розовый, будто пышный безволосый член, тер полотенцем лысину, пел, даже приобнял ее сзади. Что он сказал при этом? «Фуф, как я запарился»?
Катрин же, превратившись в соляной столб, стояла и смотрела на собственное отражение в окне кухни.
– Ревность, вскормленная неуверенностью в себе, приносит плод потери ощущения надежности и безопасности. Чтобы восстановить уверенность, игроку теперь придется пройти через опыт первой чакры, где он может разобраться с ее причинами и повысить свои вибрации.
Катрин взяла обручальное кольцо и, тихонько чертыхнувшись, вернула его на самый первый уровень, в клетку Жадности.
Нет, жадной она не была. И с ревностью ей как-то удалось разобраться.
Месяца через два нашла в себе силы позвонить любовнице мужа. Та как будто ждала. Ее звали Надя. Сразу назначила свидание в торговом центре «Европейский».
Кафе располагалось в пустом механическом сердце ТРЦ. Вверх и вниз ходили черные лифты с двусторонними, как на игральных картах, куполами, очерченными светодиодной лентой. А через разверстую черную грудину ползли такие же празднично подсвеченные эскалаторы. Фонтан-часы, пальмы в кадках, уличные фонари и южные арки, на которых не хватало только пластмассовых ползучих растений. «Шашлычок-машлычок, настоящий плов из баранины и блюда кавказской кухни ждут вас в кафе «Атриум».
Катрин сидела, почти переваренная ковровой обивкой, запахами мыла «Lush», звуками местного радио, мигающим светом плазменных панелей. Наверх к белому потолку возносилась каждую минуту через три яруса балконов заснувшая модель «Иль де Ботэ»: «Красота возвышает».
Чаще всего Катрин представляла, как это Герман с той женщиной «скромничает» и как конкретно ей удается заставлять его «не скромничать». Вот он мнется голый, в обычном своем задротском стиле – «понимаешь, я вообще в постели не очень, но мог бы попробовать». Она же величественно распахивает перед ним мощные ляжки, давая в себя войти. Немного вульгарная, с толстыми накрашенными губами и крупными чертами лица. Подбадривает, похлопывая по ягодицам. Кладет его плешивую голову на свою огромную мягкую грудь.
На деле Надя оказалась неказистой, маленькой и шебутной. Явилась с высоким харизматичным мужчиной в доспехах мотоциклиста, которого Третьяковская поначалу приняла за телохранителя.
– Петр, мой муж, – представила спутника бывшая любовница Германа, и Катрин заметила, что верхняя губа, которую та растягивает в улыбке, дрожит. – Он все знает. Мы пытаемся вместе проработать этот опыт… И я хочу перед вами извиниться…
Катрин почувствовала себя тяжелой старой рухлядью, брошенной в эту яму с хламом. А модель «Иль де Ботэ» была ее стремящейся к небу, но упирающейся в потолок душой. Третьяковская почти не говорила, пока Надя описывала то, как изменила ее тяга к саморазвитию. Если честно, Катрин сильно жалела, что унизилась до звонка.