Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Корвин-Пиотровский Владимир Львович

СТИХИ О ВДОВЕ ^*

Под вдовьим покрывалом черным Она — как слабая трава, Лишь локон с торжеством упорным Хранит забытые права. Лишь ветерок легко вздыхает На хрупком трауре плеча, И вся она благоухает, Как погребальная свеча. Но сердце наше не как прежде, Движеньем новым смущено, — Она любила, ей дано Любить в монашеской одежде. И в ревности к былым мечтам, Румянящим ее ланиты, Отрадно мыслить мне: он там, Ты предана, ты им забыта. Я не люблю. Но может быть, — Живое чувство сокровенно — Еще я мог бы полюбить И преданно, и вдохновенно. Но светлую судьбу твою Не наша воля омрачила, Но в призрачном твоем краю Ты жребий свой не нам вручила. Поникшая на рубеже Двух бездн, враждующих от века, Ты

стала символом уже Двух назначений человека. Какая вечность над тобой, Какие тайные внушенья? Твой каждый день, твой час любой — Связь творчества и разрушенья. А я, моя земная кровь, Томлюсь и нежностью и страхом, — Я жду, не улыбнутся ль вновь Глаза, склоненные над прахом.

* В «Каменном госте» Пушкин (до него и другие) привел дон-Жуана перед его гибелью к вдове (донна-Анна). Рассуждая отвлеченно, дон-Жуан мог бы погибнуть и в другом положении, напр. у Лауры (там ведь тоже произошла дуэль). Почему же именно вдова оказалась последним увлечением дон-Жуана? Не потому ли, что Пушкин (скажем просто поэт) чувствовал, что из всех женщин, в плане метафизическом, вдова является существом особым? Что она уже в себе самой носит отраженный свет смерти? Т. е. раз речь идет о каком-то трагическом столкновении двух миров («двух бездн»), то вдова как бы является живой связью между этими мирами, живой носительницей того начала, которое оба эти мира проникает. Потому (для дон-Жуана) особая и «влекущая сила» с особой полнотой воплощена именно во вдове. Я уверен, что Пушкин не думал об этом, но также уверен, что образ донны-Анны-вдовы — не случаен в творчестве. Тут было что-то «подсознательное». Я сначала написал стихи, а потом уже вспомнил о Пушкине, но, думается мне, Пушкин подтверждает правильность моей «установки». Из письма В. Л. Корвин-Пиотровского жене.

ДЕСЯТЫЙ КРУГ

— И я сошел безмолвно и угрюмо В десятый круг. Там не было огней, Был воздух чист. Лишь где-то меж камней Мертво блуждали шорохи и шумы. Вотще смотрел я напряженным взором По сторонам, — ни крючьев, ни смолы Я не нашел в прохладном царстве мглы. Здесь ад казался просто коридором. Под сводами готическими строго Клубился мрак. Искусная резьба Венчала медь граненого столба, Давившего в железный брус порога. Но, отойдя подальше в глубину, Заметил я во впадинах гранита Квадратные окованные плиты. То были двери, — я нажал одну. Учтивый бес помог мне неохотно, Робел ли он? Не знаю. Тяжело Плита осела. Бледное стекло Высокий вход затягивало плотно. Как в зеркале предстали предо мной Две плоскости, — паркет оледенелый И потолок, однообразно белый, — Два зеркала с потухшей глубиной. В потоке жидком неживого света, Там чья-то тень, похожая на сон, Брела понуро. — Тише, это он, — Шепнул мне бес, и я узнал Поэта. Затерянный в жестокой тишине, Он бредил вслух божественным размером, Но на челе его, как пепел сером, Жар музыки чумой казался мне. Порой как будто рядом проплывала Другая тень. Тогда его рука Вздымалась бурно, нежная строка Звенела четким голосом металла. Но нет, но нет. Невидимые стены На горизонте замыкали круг, Здесь умирал без эха каждый звук, И были все созвучия — мгновенны. Его стихи струились в пустоту, Легко скользя по чертежу паркета, — Когда же грань насквозь была пропета, Она молчаньем жалила пяту. Так он бродил, без цели и отрады, Не услаждая слуха ничьего, И распадалось творчество его На ребусы немые и шарады. И понял я. И тайно содрогнулся, Прижался к бесу в страхе и тоске — Он запечатал скважину в замке, Поморщился и криво улыбнулся.

ПАРИЖ 1939–1960

* * *

Не надо вечности. Томится Бессмертием душа моя, Она не хочет и боится Повторной муки бытия. Как будто знает знаньем смутным, Что ничего страшнее нет, Чем этот в нашем сне минутном Почти неразличимый свет. Из поколений в поколенья Она измену и любовь, Их ложь и блеск, прощает вновь За право самоистребленья.

1939

* * *

Влюбленных парочек шаги Мотив столетний выбивают, Правдоподобные враги Друг друга шпагой убивают. Кругом поэты собрались В дрянных плащах, в дырявых шляпах, — Рифмуют брань, рифмуют запах, — Они совсем перепились — И, розой скомканной играя, Красотка из монастыря Зовет на помощь, умирая В лучах кривого фонаря. И медленно из-за угла, От полусгнившего фонтана, Тень жулика иль д’Артаньяна Заносчиво к ним подошла. Тень черная на фоне рыжем С боков отчетливо видна, — Над романтическим Парижем Средневековая луна. Мой друг, скорее на коней! Лишь звон и гром вдоль улиц сонных, Во весь опор в страну влюбленных, — Гони сильней, гони сильней!

* * *

Дырявый зонт перекосился ниже, Плащ отсырел, намокли башмаки. Бурлит фонтан. Весенний дождь в Париже, — И девушке не избежать руки Еще чужой, еще немного страшной, — Она грустит и отступает прочь, — И с лесенкой фонарщик бесшабашный Их обогнал, и наступила ночь. Сгущая мрак над улочкой старинной, Бесцветные, как рыбьи пузыри, Висят цепочкой тонкой и недлинной Ненужные влюбленным фонари. Всю ночь шумят деревья в Тюльери, Всю ночь вздыхают где-то на Неглинной.

* * *

Всю ночь парижская весна Исходит сыростью и мглою, Внизу неслышная волна Как бы подернута золою. Легко качаются дома, Река туманом затянулась, — Ты наклонилась и сама Моей руки почти коснулась. Что скажешь, мой неверный друг? Ночная мгла к устам прильнула, Ночная тьма порочный круг До безнадежности сомкнула. И что отвечу? На мосту Меж двух разлук, меж двух прощаний? Погасит ветер на лету Слова напрасных обещаний — Еще творим судьбу одну, Одним дыханьем жадно дышим, Но розно видим, розно слышим В тумане вставшую волну.

1939

* * *

Ты будешь помнить ветер встречный, Парижских улиц фонари, Любовь, что длилась до зари, Прошла с зарей и стала вечной. Самой себе наперекор (Быть может, только в грезе сонной) Услышишь ты свой плач влюбленный, Увидишь пристальный мой взор. О, не напрасно на прощанье Ты ожила иль умерла, — Я взял лишь имени звучанье, Взамен оставил два крыла. Лети! Пускай другим навстречу, Лети, — пускай к чужой судьбе, — На всех дорогах я отвечу Знакомым голосом тебе. И будут сны мои твоими — В моей стране забвенья нет, — Лишь ослепительное имя, Лишь оглушительный рассвет.

1939

* * *

Твоя ленивая вражда Почти похожа на участье, Но тайно мыслишь иногда, — Моя беда, мое несчастье. И долго смотришь на меня С нетерпеливым раздраженьем, И мстишь открытым униженьем За блеск утраченного дня. Всё бывшее небывшим стало, Болотным паром изошло, — Ничто души не потрясло, Привычных чувств не надорвало. Ни перемен, ни новизны, Весь мир как бы подернут скукой, — Мы равнодушно, без вины, Прощаемся перед разлукой. Нет, не любовь, — мечта о ней, Томительная неудача, Но сердце тем щемит больней, Чем меньше жалобы и плача. Увы, меж площадных зевак Мы жить хотим не очень сложно, И любим мы — неосторожно, И ненавидим — кое-как.

1939

* * *

Бродяга праздный на мосту Окурка жаркого не бросит, Не брызнет искра в темноту, Прохожий имени не спросит. Обозначений и примет Не жду и не хочу, пожалуй. — Простой вопрос, простой ответ, Нечастый дождь и ветер вялый — Но, Боже мой, как всё не то, Как всё навек непоправимо! Твое лицо, твое пальто, Твои ладони — мимо, мимо —

1939

* * *

Бредет прохожий спотыкаясь, Хохочет женщина спьяна, — В широкой луже, растекаясь, Ночь мутная отражена — Но так сверкает нестерпимо Мне видимая высота, — Что я склоняюсь (мимо, мимо) — Над черным выступом моста — И медленно, без напряженья, Заламываю руки я, Как бы для взлета иль круженья Над этим дымом бытия. И прочь летят, как ветер встречный, Как вышина и глубина, — И женский крик, и мрак заречный, И все земные имена. — Мне всё равно, что завтра будет При лгущем освещеньи дня, И кто полюбит (иль забудет) Мое паденье и меня.