Поздний ужин
Шрифт:
Я спустился с крыльца и обошел вокруг дома. Весь день дождь лил как из ведра, и бак для воды переполнился. Листва забила водосточные трубы, подвешенные вдоль крыши, и дождь заливал оконные рамы. Белила кое-где пошли пузырями. Я понял, что придется завтра брать самую длинную лестницу и чистить трубы.
В кустах смородины что-то зашуршало. Ежик, наверное, подумал я. Прошелестела электричка. Все это были знакомые с детства звуки. Но что-то в наших местах изменилось.
Когда я был маленьким, родители разрешали мне гулять по поселку весь день. Просили только прийти днем пообедать.
Мало кто из соседей избежал в последнее время крупных неприятностей. У кого велосипед украли, у кого телевизор.
Хуже всего пришлось тем, кто живет ближе к Горелой роще. Местные ребята давно облюбовали наши дома. Но раньше баловались по мелочи. Дедушка рассказывал, как у него утащили с участка огромную бутыль с вишневой наливкой, которую он выставил доходить на солнце.
Теперь ребята из Горелой рощи тащат все, включая мебель. Вернувшись с юга, куда ездили всем семейством, мы не обнаружили нового дивана и двух кресел. Кто-то разбил окно и вытащил. Следов машины под окном я не нашел. На руках унесли. Не сомневаюсь, что диванчик мой и креслица не далеко уехали. Кто-то в Горелой роще на них нежится.
Кражи еще не самое страшное. Старика сторожа под Новый год чуть не убили. На него напали, а он ружья не хотел отдавать. Лупили его так, что в больницу пришлось отправить.
Такие времена: ограбили, да не избили — спасибо надо сказать.
Под утро я еще раз вышел на улицу. Ночь была холодной. Босые ноги обожгла изморозь. В этот предрассветный час поселок спал и не подавал признаков жизни.
Преподаватель-железнодорожник, лишившийся и жены, и дома, еще двадцать лет назад заказал в районе очки толщиной с лупу. И от военных занятий его освободили, и пистолета в руке он никогда не держал. И где оружие взять, ни за что бы не сообразил. Так что он стрелять в таксиста не мог.
А кто мог?
Закапало, и я повернул к дому. На крыльце стряхнул с брюк налипшую траву.
Теперь я знал, кто стрелял в таксиста и из какого оружия. И что мне делать?
Я посмотрел в сторону сарая. Старший, похоже, еще и не ложился. Из-под двери сарая так же пробивалась полоска желтого цвета, поблекшая с проблесками утра.
Он даже не понял, что именно его разбудило, но когда вскочил, увидел, что горит сарай. Иван Семенович бросился к двери, но она не открывалась. Он с трудом выбрался через окно. Дверь кто-то припер граблями. Этот кто-то и поджег сарай, и заодно бросил в колодец ведро навоза, так что Матвеев остался и без сарая, и без воды.
Он понял, что это было первое предупреждение.
Второе последовало через день.
Иван Семенович проснулся от того, что ему трудно стало дышать. Открыл глаза и увидел, что он привязан к собственной кровати. Рядом стояли трое. Один из них сказал:
— У тебя простой выбор. Или ты завтра продаешь свой дом и исчезаешь отсюда навсегда. Живой и
Иван Семенович с трудом освободился от связывающих его пут. Вышел на улицу умыться. В небольшом зеркальце отразилась его небритая физиономия со следами ударов.
Иван Семенович зашел к соседу — Матвееву. Тот рубил дрова. Увидев синяки на лице Ивана Семеновича, забеспокоился:
— Что произошло? Кто вас ударил?
Тот присел на скамейку:
— Слушай, меня заставляют дом продать. Что делать?
Матвеев посмотрел на него и сказал:
— В такой ситуации лучше продать, Иван Семенович. Жизнь и здоровье дороже.
— А я не хочу, чтобы всякая мразь мной командовала!
Матвеев проснулся под утро от какого-то шума и вышел на улицу. Крики доносились из соседнего дома. Он удивился: Иван Семенович был человеком на редкость спокойным и скандалов не выносил. У соседского дома стояли две машины.
Матвеев некоторое время постоял в растерянности — не зайти ли к Семенычу? После вчерашнего разговора он беспокоился за жизнь соседа. Но тот, кажется, упоминал, что ждет гостей, а вмешиваться в чужие дела Матвеев не любил и пошел досыпать. Потом, сквозь сон, ему словно послышался выстрел. Но он уже крепко спал.
А наутро увидел у соседнего дома милицию. Подошел. Прямо на его глазах тело Ивана Семеновича вынесли из дома.
— Застрелился, — объяснил ему милиционер. — Ночью. Из охотничьего ружья.
— Не может быть! — вырвалось у Матвеева. — Иван Семенович был бодрым и жизнерадостным человеком. Он собирался жить лет сто.
— Еще как может быть, — невесело усмехнулся милиционер. — Вставил дуло в рот, ногой нажал на спусковой крючок.
— Послушайте, — сказал ему Матвеев. — Ему угрожали. Ночью у него были какие-то люди. Они кричали друг на друга.
— Вы сами их видели, можете описать? — Милиционер вытащил блокнот.
— Нет, я слышал голоса и видел две машины у дома.
— Номера не запомнили?
— Издалека не видно. Одна — вроде бы «Волга».
Милиционер спрятал блокнот:
— Жаль… Хотя особого значения это все равно не имеет. Типичное самоубийство. Нам тут делать нечего.
— Но ведь есть же такое понятие «доведение до самоубийства»!
— Есть, — угрюмо ответил милиционер, — но у меня на участке одно нераскрытое убийство, четыре ограбления со взломом и два изнасилования. С меня достаточно.
Он небрежно козырнул и пошел к машине.
Председатель дачного кооператива, тоже пожилой человек, отвел Матвеева в сторону:
— Слушай, а ты не хочешь продать свой участок?
— Нет. А зачем мне продавать? — удивился Матвеев. — Мне здесь нравится. Ты же знаешь, я здесь и зимой, и летом. Уж и не помню, когда в последний раз в городе ночевал.
— Тут объявились богатые люди и предлагают хорошие деньги, — туманно объяснил председатель. — Такие деньги, что ты себе в другом месте такой же дом запросто можешь купить и еще на жизнь останется.