Поздний звонок

Юзефович Леонид Абрамович

Огонь горел в горне походной кузницы. Раскаленная, зажатая в щипцах пуля коснулась наковальни, и молот осторожно опустился на нее – раз, другой. Два удара молота равносильны были одному движению ладони Саган-Убугуна. Белая кобыла ждала своей очереди. Подручный кузнеца уже снял мерку с ее копыта, отчеркнул углем на палочке. Чтобы идти через Гоби, русские лошади должны быть кованы, монгольские и так пройдут.

Пока, впрочем, готовились двигаться не на юг, а на север, в Забайкалье. Унгерн с ташуром в руке метался по лагерю, отдавая последние распоряжения, Безродный укладывал коробки с холостыми

патронами. Наутро приказано было выступать, вокруг всё кипело, лишь Найдан-Доржи, владевший тайнами трех миров, в том числе искусством дрессировки храмовых лошадей, одиноко сидел в стороне от лагерной суеты, перебирал четки из ста восьми черных индийских орехов и смотрел в небо. Ясное днем, к вечеру оно подернулось облаками, и когда, отбросив очередной орех, он пытался найти соответствующую ему звезду, это чаще всего не удавалось.

Найдан-Доржи прошептал молитву и дунул вверх, но облака не разошлись. Небесные письмена были скрыты от него, а в собственной душе, замутненной страхом и соблазном, нельзя было, как прежде, прочесть будущее. Он, однако, догадывался, что если власть опирается на обман, она будет свергнута не мудростью познавших, а простотой одураченных. Если власть заставляет людей верить в то, во что не верит сама, ее раздавит тяжестью этой веры. Похоже было, что Унгерн сам чувствует свою обреченность. Недаром драгоценный китайский чай сорта мушань, предохраняющий от слабоумия в старости, барон перед походом подарил ему, Найдан-Доржи, сказав с усмешкой:

– Мне не понадобится. До старости я не доживу.

Во сне Найдан-Доржи увидел огромное войско. Неисчислимые страшные всадники в сверкающих доспехах скакали по бескрайней, дикой и сумрачной равнине, но подул ветер от уст праведника, и они распались прахом, ибо все были песчаные.

11

На следующий день в обед Чиганцев подозвал меня.

– Что, пойдем?

В руке он держал автомат.

– Куда? – не понял я.

– К приятелю твоему, – кивнул он в сторону реки, куда Больжи еще утром выгнал телят с фермы.

Я заметил привернутую к стволу его автомата насадку для холостой стрельбы – специальное приспособление, которое возвращает часть пороховых газов обратно в газовую камору. Иначе нельзя вести огонь очередями. При холостом выстреле не срабатывает возвратно-спусковой механизм.

Чиганцев зашагал через поле к реке, я последовал за ним. Мой пузырь страха, расположенный недалеко от головы, начал потихоньку надуваться, но думать пока не мешал.

– Может, не стоит? – неуверенно сказал я.

– А чего?

– Так. Пусть думает, как хочет.

– Брось, – отмахнулся Чиганцев. – Сейчас я ему объясню, как это делается.

Остановить его было не в моих силах. Он шел с упругой раскачкой строевика, исполненный решимости немедленно поговорить с Больжи и раскрыть ему глаза на обман полувековой давности. Чиганцев, видимо, искренне считал, что тем самым заслужит лишь благодарность.

Неизменный брезентовый плащ и черная шляпа Больжи маячили на прежнем месте. Мы были уже совсем близко, но он продолжал сидеть неподвижно, не глядя в нашу сторону и старательно делая вид, будто не замечает нас, чтобы сохранить достоинство, если мы вдруг пройдем мимо.

Остановившись, Чиганцев козырнул ему,

затем протянул руку. Я поздоровался с ним по-бурятски, как он же меня и научил:

– Мэндэ!

В ответ Больжи величавым жестом откинул полу плаща.

– Чай будем пить?

Он, оказывается, сидел в обнимку со своим термосом, как ребенок с любимой куклой.

– Будем, будем, – поспешно сказал я, надеясь оттянуть начало разговора.

Больжи отвинтил никелированный колпак, дунул в него, собираясь налить туда первую порцию, вытащил пробку.

Я смотрел, как поднимается пар над горлышком, лихорадочно соображая, чем бы отвлечь Чиганцева от его затеи, вдруг за спиной у меня прогремела короткая очередь.

Чиганцев стоял с автоматом у бедра, перед ним дымилось пятно обожженной травы. Стрелял он вниз и в сторону. Я отметил, что на телят выстрелы подействовали гораздо слабее, чем на меня. Лишь самые впечатлительные медленно повернули головы и, не переставая двигать челюстями, уставились на Чиганцева с любопытством, но без страха.

Больжи невозмутимо, будто ничего не произошло, наполнил чаем колпак от термоса, подал мне:

– На! Хороший чай.

Видя, что телята бежать не намерены, ловить их не придется, Чиганцев прицелился в стоящего на отшибе рыжего теленка и опять надавил спуск, на этот раз выпустив длинную очередь, выстрелов пять-шесть. Автомат затрясся в его руках, из ствола вырвался пучок желтого пламени. Теленок недовольно взмыкнул.

Чиганцев присел на корточки рядом с Больжи.

– Не беспокойтесь, ему ничего не будет, – сказал он, имея в виду теленка, в которого целился. – По технике безопасности дальше семи метров можно. Газы не достают.

– Холостым стрелял? – спросил Больжи.

– Точно, дед, холостые.

– А зачем?

– Да вот, – похлопал Чиганцев меня по плечу, – рассказывал вчера, как Унгерна убить не могли. Теперь понимаете, почему?

– Нет.

– Чего тут непонятного? Я в теленка стрелял, так? В рыжего… Теленок живой?

– Жив.

– С Унгерном то же самое.

У Больжи похолодели глаза.

– Думаешь, старый дурак, да? Ничего не знает, холостой патрон не знает?

– Не обижайся, дед, я тебе точно говорю. А пули перед этим в кузнице расплющили. Делов-то! Тюк-тюк, и готово.

– Иди, командир.

– Обожди, дед. Чего ты обижаешься?

– Иди-иди! У тебя свои дела, у меня свои… Давай сюда!

Больжи грубо отнял у меня колпак от термоса, недопитый мною чай был выплеснут в траву.

– Гау тоже давай!

Он морщил переносье, словно хотел и никак не мог чихнуть. Кожа на лбу у него странно и неприятно двигалась, вместе с ней шевелилась и шляпа. Незнакомый нелепый человечек сидел предо мной. Всё чужое проступило в нем резче – удлинились и сузились глаза, веки отяжелели, скулы выпятились, даже акцент сделался заметнее.

– Давай гау! – сердито повторил он. – Тебе не надо.

– Подарки назад не берут, – ответил я, зная, что в глубине души ему хотелось бы услышать от меня именно это.

Возвращать гау не следовало ни в коем случае. Вернул, значит, ничего не понял или всё забыл, ведь никто не принуждал меня стать участником предложенной им игры, мы вдвоем установили ее правила, не сговариваясь, но доверяя друг другу.