Поздняя повесть о ранней юности
Шрифт:
Обыскали поляка, забрали с собой и пошли к батальону. На окраине хутора люди: старики, женщины. Один старик бросился на нашего поляка, что-то кричит, из-за его волнения мы совсем ничего не можем понять. Потом разобрали: немец он! Грабитель и насильник, сын местного помещика-немца, убивал в этих краях. Мы его еле отбили от разъяренных людей, а когда привели в батальон, там удивились: зачем, мол, отбивали? И это тоже была война…
…Наши уже окапывались на противоположном скате высоты. Я попросил своих бронебойщиков вырыть и мне ровик, а сам пошел к горящему дому обсушиться. Уже темнело. Поставил ППШ к столбику, снял шинель и повесил на этот же столбик, а пистолет (до сих пор не пойму зачем) достал из кармана шинели и сунул за пояс брюк под гимнастерку. Разогрелась на мне мокрая одежда. Уже печет. Хотел снять гимнастерку, расстегнул рукава, воротник. Вдруг вижу, ко мне приближается… тот самый немец с хутора! На земле лежит жердь от изгороди, и он то на нее, то на меня поглядывает. Как потом выяснилось, прозевал его солдат, которому поручили охрану. Я к автомату, вижу, что не успею. Он — за дубину.
— Ты, видно, в сорочке родился! — сказал комбат и ушел по своим делам.
Не успел я высушиться, как подали команду вперед. Прямо с хутора развернутым строем пошли вниз, дошли до железной дороги и резко повернули вправо. Роты шли, развернувшись вдоль полотна, а мы — комбат, замполит, старшина и резерв человек 10–15 — прямо по шпалам. Ночь была морозная и лунная. Стали подходить к окраине какого-то городка. Уже хорошо были видны строения. Мы находились в одной линии с цепью передового подразделения, входившего как раз с замерзшего болота на пригорок.
Вдруг справа раздался рев танкового мотора. Из-за дома выскочил танк и, стреляя на ходу из пулемета, устремился прямо на наши цепи. Солдаты залегли, а из танка продолжалась стрельба в упор. От нас до него было метров пятьдесят, поставили ПТР, но не успели зарядить, как из-за ближайшего дома выскочил еще один, въехал на железную дорогу, ударил по нам из пулемета и на большой скорости пошел на нас. Мы все сбежали с полотна, внизу оказался виадук с незамерзшим ручьем, нырнули в трубу, а там воды выше колена. Танк остановился над нами, и немец стал швырять гранаты, но они рвались в стороне. Потом танк умчался вперед, сзади горели какие-то хутора, а мы вышли опять на железнодорожное полотно. Первого танка уже не было, роты стояли в растерянности. Комбат не успел скомандовать, прибежал связной, передал приказ отойти назад метров на 400–500, полковые артсредства дадут огня. Отошли, сошли с полотна. Я нагнул куст и уселся на него. Незаметно уснул, а когда проснулся — никого не было, наши ушли. Еле двигая ногами, в замерзшей одежде я побежал в том же направлении, откуда пришли, и догнал их. Они уже входили в улицы.
Стрельбы не слышно, пожаров нет. Комбат отдавал команды ротным, расставляя подразделения до утра в круговую оборону. Через короткое время мы, то есть весь штаб и резерв комбата, очутились в большом доме на противоположной окраине городка. Зашли в дом большой группой во главе с комбатом. Дом был огромный, кирпичный и хорошо натопленный. Я стоял у горячей голландки, пробовал согреться. Хозяин дома, пожилой поляк, проходя мимо меня, предложил раздеться и повесить одежду на печь. Я обвязал печь медным проводом и повесил на него брюки, гимнастерку, шинель, а сапоги сунул в духовку. Народ подшучивал. Стоя у печи в одном белье, понимал, что являюсь предметом насмешек. Поляк принес мне брюки, какую-то коричневую куртку и ботинки. Я оделся и, опершись на тумбочку, начал подремывать. Все батальонное начальство было здесь, в доме. Роты занимали оборону по обе стороны от него. От них то и дело прибегали связные. Все было тихо, все были спокойны, а я, согревшись, уснул по-настоящему.
Разбудила меня близкая стрельба. Когда я открыл глаза, увидел, как кто-то метнулся к лампе и погасил ее. Стало темно. Где-то совсем близко охнул орудийный выстрел и тут же разрыв. Впотьмах кто-то куда-то бежал. Я выскочил, а потом вспомнил о ППШ. Он остался в углу за печью. Опять несколько разрывов рядом, возвращаться поздно. Вдали горело несколько строений и рядом небольшой сарай. Во дворе было светло, как днем. У крыльца стоял станковый пулемет, а прямо на нем с разбитой головой лежал пулеметчик, второй катался по земле рядом, держась за глаз, все лицо его было в крови. Я схватил его карабин. Он, лежа на спине, замер. Потом посмотрел на меня одним глазом, сорвал патронташ с себя, протянул его мне и пополз к стене.
Я отбежал за большой кирпичный сарай, стал за углом и только теперь увидел происходящее. В низине, на фоне горящих домов, были хорошо видны две самоходки «фердинанд», двигавшиеся в нашу сторону. Следом и рядом с ними, развернувшись густой цепью, шли немцы, стреляя на ходу. Передняя самоходка никак не могла развернуться пушкой в нашу сторону, ее левая гусеница попала в канаву и, видно, буксовала.
Я стоял за углом сарая и, повесив патронташ на левую руку, опираясь левым плечом в стену, стрелял в набегающие фигурки немцев, которые, чем ближе подходили, тем лучше были видны в свете разгоревшегося сарая. Косил глазом на медленно приближающегося «фердинанда». Вдруг где-то рядом ударил «горюнов». Немцы замешкались, попятились, я выглянул из-за угла. Комбат лежал за пулеметом, ленту ему подавал кто-то из офицеров. Был он в гимнастерке с расстегнутым воротом, без ремней, в свете огня поблескивали ордена. Все было каким-то будничным, как на работе или учениях. Только яростная напористость чувствовалась в его слившейся с пулеметом фигуре, и огонь из ствола, казалось, изрыгался не порохом, а его командирской волей. Подумалось, что все это похоже на эпизод из фильма «Чапаев». Сзади раздался грохот. Во двор въехала наша САУ-100. Как выяснилось позже, самоходку привел кто-то из его заместителей. Я опять глянул на «фердинанда» и обомлел: он развернулся и поднимал свой ствол в сторону нашей самоходки. Надо было где-то укрыться, но было уже поздно. Падая, успел подумать, что если убьют и придут похоронщики, то в одежде, которая на мне, примут
Собрались толпой у самоходки. Экипаж вылез из машины и с непрошедшим еще возбуждением рассказывал, как они «сработали» этих двух «фердинандов». Я стоял в стороне и думал о немце, в которого сделал последний выстрел. Он был в сотне шагов и шел прямо на меня косолапой походкой в надвинутой на глаза каске, стреляя из автомата от живота. Потом он упал и начал отползать в сторону, пытаясь уйти из освещенного места.
Через семь лет после окончания войны вместе с нами в институте учились немцы из ГДР. Среди них был один, который ходил так же, носками внутрь, а левая рука у него была покалечена на войне. Однажды я его спросил, как и где его угораздило. Он рассказал, что мальчишкой его забрали на фронт в фольксштурм. Был он в тех самых местах, где могли мы с ним повстречаться. А парень он был ничего, только когда говорил о войне, немного виновато улыбался.
…Потом вернулись в дом. Перед утром поели и стали собираться на дороге в сторону центра этого городка. Я уже успел заглянуть в карту и понял, что небольшой городишко находится на пересечении железной и шоссейной дорог, шедших от Кенигсберга в Германию. День предстоял непростой, и солдаты чувствовали ситуацию, хоть совсем недавно, всего 2–3 часа назад, все шутили и были на подъеме, сейчас сосредоточенно молчали и ждали.
Выход из города по автостраде пересекала высокая железнодорожная насыпь с проездом под ней, выложенным большими гранитными камнями. Мы стояли за домами и поглядывали в сторону проезда. Оттуда слышались рев танковых моторов и стрельба из орудий. Наши танки и самоходки стояли на улицах, в тылу у батальона. Комбат был рядом и чего-то ждал, поглядывая на часы. Потом неожиданно махнул мне рукой, вышел из-за дома и пошел к насыпи. Я шел следом. Когда шли по улице, в городке стояла тишина, было совсем безлюдно. Подошли к проезду и неожиданно увидели стоявшего там капитана Кудрявцева. Он глянул на меня, поздоровался с комбатом и, обращаясь ко мне, сказал, чтобы я шел во взвод разведки, есть, мол, потери и нужны люди. Я глазами показал на комбата. Он, не поворачиваясь к нему, ответил, что все согласовано. Тогда ко мне повернулся комбат и не приказал, а попросил сослужить последний раз батальону. Объяснил, что за высотой кочуют несколько танков и нужно узнать сколько их. Мне надо было пройти по улице вдоль железной дороги и с крыши дома осмотреть в торец противостоящую высоту. Тут же подошел взвод разведки. Кудрявцев отозвал одного, помню, что назвал его Барановым и, кивнув комбату, сказал, что пойдут двое. А Борис Лысенко подбежал ко мне и передал письмо, которое носил уже две недели. На той улице, куда нас посылали, еще никого из наших не было. Опять стало жутковато. Я глянул на теперь уже двух своих начальников и удивился их похожести. Оба одинакового роста, подтянутые, одетые по полной форме, затянутые в портупеи и ни единого следа фронтового излишества.
Если б я знал, что эти образы останутся со мной на долгие годы, я бы еще внимательнее присмотрелся к ним. Я бы запомнил больше деталей, а если бы знал, что больше не увижусь с ними, хотя бы спасибо сказал комбату за то, что сделал меня солдатом, сам не подозревая того. Просто так, своим примером истинно доблестного исполнения воинского долга.
После этого до конца войны еще были схожие по опасности ситуации, а когда война окончилась — начались другие. Преодолевались они хоть и с волнением, а часто и со страхом, но с очень четкой координацией действий. Ни одно из них не носило элементов случайности или растерянности. До сих пор я помню упрек ротному в первом же его бою в нашем батальоне: «Я тебя послал воевать с немцами, а ты повел людей, как бык на чикагской бойне». Потом, гораздо позже после этих событий, я узнал, почему именно на чикагской. Еще полнее уяснил смысл его команд и требований к командирам, которые в то время оставались иногда непонятными, понял смысл его действий опытного, боевого офицера.
Разведчики уже выбирались за насыпь и по кювету двинулись на склон высоты, где виднелся брошенный немцами блиндаж. С ними вместе поползли артиллерийские корректировщики и трое с радиостанцией на велосипедном приводе — авиаторы, наводчики штурмовой авиации. Через полчаса почти все они погибнут, и я узнаю об этом только в 1950-м, когда встречусь с Борисом, а тогда мы с Барановым пошли выполнять задание.
Мы двигались по улице, перебегая от дома к дому, но скоро поняли, что немцев здесь нет, и пошли рядом по левой стороне. Дошли до крайнего дома, вошли. Со второго этажа противоположного ската высоты не видно. Забрались на чердак — безрезультатно. Стали смотреть, куда бы забраться еще и увидели в метрах 300–400, прямо у шоссе, отдельно стоящий небольшой домик. Перешли на правую сторону дороги, вышли в поле и по кювету добрались до этого дома. Прошли сразу в крайнюю комнату, оказавшуюся спальней, подошли к окну и увидели 3 или 4 танка, которые имитировали роту, переезжая с места на место и ведя огонь в направлении автострады.