Пожалуйста, ещё один шанс
Шрифт:
Полгода и два дня после дня рождения были самыми счастливыми в жизни Маринетт. (И самыми фальшивыми, но это она поймёт слишком поздно).
Каждое слово, сказанное Адрианом в тот день, вспарывало её изнутри даже сейчас, спустя двадцать лет. В несколько фраз он смог обнажить все ошибки, которые Маринетт так старательно отрицала, старалась похоронить глубоко в душе. Она оказалась под шквалом обвинений, которых так боялась, которых неосознанно ожидала.
Быть может, найди Маринетт тогда в себе силы сказать Адриану хотя бы «Прости!», не было бы такой живучей боли, которую она пронесла
***
Тоска по Коту разъедала изнутри.
Маринетт не смогла отказаться от талисмана и через силу собирала себя по осколкам, чтобы выйти на вечерний патруль. Она знала, что он не придёт больше никогда, но ничего не могла с собой поделать; задыхалась в прохладе ночного Парижа, до крика желая ощутить на плечах тёплые руки, захлёбывалась непрекращающимся градом слёз в солнечные дни, готовая отдать многое, лишь бы услышать ещё одну глупую шутку.
Она никогда не думала, что расставание может забрать с собой душу до последних крупиц.
Прийти в себя стоило Маринетт чудовищных усилий. Ещё больших — убедить родителей, Алю и Нино, что не Адриан виноват в сложившейся ситуации. Она едва сдержала незыблемое правило сокрытия личностей; так хотелось выплакаться кому-то, кроме Тикки. Кому-то близкому, кто поймёт и не осудит, кто скажет, что иначе быть не могло.
Но у Маринетт не было никого, кто мог бы соврать об этом также искусно, как она сама врала себе.
Она старалась вести прежнюю жизнь, вычеркнув из неё того, за кого готова была без раздумий эту самую жизнь отдать. Через некоторое время у неё получилось убедить себя, что жить без Адриана можно, без Кота, клявшегося быть всегда рядом и бросившего её из-за глупых недомолвок, — тем более. Нежно любимый образ раскололся на два почти ненавистных. Маринетт запрещала себе даже вспоминать о том времени, и это кое-как, но помогало.
А потом она снова встретила Луку.
В её пятнадцать, когда она была по самые хвостики влюблена в Адриана, мимолётное общение с ним осталось для Маринетт незамеченным. На слова Джулеки о том, что Лука посчитал её милой, она лишь отмахивалась и сразу же об этом забывала.
Как оказалось, об этом отлично помнил Лука.
Маринетт и раньше думала, что между ними целая пропасть в три года разницы, а теперь рядом с ним — повзрослевшим, таким рассудительным, — она и вовсе себя чувствовала маленькой девочкой. А Лука словно ждал того момента, когда он будет ей нужен — словно из ниоткуда появился в её жизни, да так прочно и надёжно, будто так и должно быть.
Сил, чтобы ему сопротивляться, у Маринетт не было. Да и желания, если честно, тоже. Лука оказался очень проницательным — не в меру даже, пожалуй. Маринетт совершенно не хотела слышать всего того, что он говорил, по полочкам раскладывая осколки её разбитого сердца, но его слова несли какую-то живительную боль. Она впервые за прошедшее с момента расставания с Котом Адрианом время почувствовала себя.
Вот она, душа-то, — порванная, силой отобранная обратно, заклеенная пластырями с пиратскими черепами, которые Лука всегда носил с собой в кармане на случай, если Маринетт поцарапается.
Она больше не задыхалась в прохладе ночного Парижа, а покрывалась мурашками на короткие мгновения,
Маринетт запрещала себе думать, что хочет согреться в кольце не этих рук. А Лука знал это и пытался сделать ещё больше, чем мог.
***
Он не был её мечтой, но Маринетт изо всех сил старалась это исправить — мучить ещё и его совсем не хотелось. Ей хватало осознания того, что Лука всё прекрасно понимает.
В противовес первому впечатлению Лука был спокойным и рассудительным — сглаживал их споры, всегда мог найти какое-то общее мнение. Их отношения были… безукоризненными — именно так охарактеризовала бы их Маринетт, если бы кто-то спросил. С Лукой ей было лишь комфортно и надёжно, и она часто почти молилась, чтобы у неё получалось показать ему больше. Лука был потрясающим, достойным гораздо лучшей спутницы жизни, но его выбор почему-то слепо пал на неё.
Маринетт негласно была для него на первом месте, и этого первенства ей было слишком много. Кот Нуар много лет назад говорил ей-Ледибаг, что она для него словно недосягаемая звезда, которую хочется достать любой ценой и спрятать за пазухой, ни с кем не делиться её светом. Лука же будто бы обжигался, но скрыться ей не позволял.
Он подстраивался под неё — под любое изменение, любое решение, любое состояние. Он подстраивался под Маринетт, и она отчётливо понимала, что этого не заслуживает.
***
Сделав Маринетт предложение ещё в её двадцать один, Лука терпеливо ждал; сначала она заканчивала институт, потом упорно искала работу, доведя несколько фирм до конкуренции за неё, а к двадцати трём добилась «испытательного срока» у Габриэля Агреста.
Маринетт знала, что Луке это не понравится, но всё решило напоминание о том, что это была цель последних тринадцати лет, и новость, что у них будет ребёнок. Четыре следующих года пролетели незаметно, и Маринетт, набравшись смелости и понимая, что глупо тянуть, заговорила о свадьбе сама. Тогда же произошла первая за десять лет ссора — Лука впервые стоял на своём не желая видеть на торжестве Адриана, причинившего ей столько боли десять лет назад.
Ссора эта была совсем недолгой — Лука сдался и уступил, как это всегда бывало. Маринетт с тоской, от которой хотелось выть, подумала, что Кот Адриан любым способом получил бы желаемый результат.
***
В тот день, когда они с Адрианом встретились первый раз за десять лет, Маринетт ждала его, конечно, пусть и снова устроила случайную встречу. Она стояла спиной к лестнице в холле, по которой он должен был спуститься после фотосессии, и делала вид, что внимательно изучает экран телефона.
Но он был выключен и нужен был лишь для того, чтобы увидеть Адриана за спиной.
Маринетт с трудом совладала с собой; она ведь не знала, что он испытывает к ней сейчас. Может, по-прежнему ненавидит и не хочет знать?
Прикосновение тёплой ладони к плечу выбило её из колеи.
— Ой, Адриан! — Маринетт вздрогнула против воли, снова почувствовав себя так же, как много лет назад, когда робела перед ним. Самообладание вернулось после долгих уговоров. — Какой ты уставший… Совсем тебя замучают!