Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце (сборник)

Данилова Анна

Удивительное дело, но он так же решительно представлял себе и убийство жены, которую воспринимал сейчас исключительно как совершенно чужого человека, поселившегося в его квартире, человека, поставившего перед собою цель: извести его, выдавить из своей жизни, из квартиры.

Как жалел он, что его неправильно воспитали, не научили драться, отстаивать свои позиции силой. Он многое умел, многое понимал, за исключением тех низких человеческих отношений, когда в ход пускают кулаки, ножи, прочее оружие. Ему всегда казалось, что люди тем и отличаются от животных, что всегда могут обо всем договориться. Однако если такие, как он, и были способны на этот способ увещевания, то другой сорт

людей, к числу которых принадлежал офтальмолог (вроде бы доктор, интеллигент, мать его!), либо действительно ничего не понимали, либо делали вид, что не понимают. Мелкие бытовые подлости медленно, но верно убивали в Игоре Абросимове желание найти с этими людьми общий язык. Не было у них этого общего языка! С ним поступали грубо, цинично, при каждом удобном случае демонстрируя свое неуважительное к нему отношение. Что ж, господа, вам не место в этом мире…

Стоп.

Уф…

Он открыл глаза и понял, что спина офтальмолога ему все же приснилась. Это были не просто размышления с подсознательными картинками, а именно тревожный утренний кошмарный сон. И что лежит он сейчас в уютной постели своей новой «жены» – Валентины. Женщины чудесной, доброй и уж точно неспособной на такие низости, на которые оказалась способна его бывшая жена.

Конечно, он поначалу принял ее предложение исключительно как способ сбежать от самого себя, от готовившегося в его душе преступления, от тюрьмы, наконец. Потому что, убив офтальмолога и ненавистную ему женщину, которая раздражала его теперь одним своим существованием (не говоря уже о ее внешнем виде, походке, запахе, взгляде, манере одеваться, голосе, прическе, одежде), он никуда бы не сбежал. Напротив, сам бы вызвал полицию и рассказал им все, как было. Куда он наносил один удар, другой… Возможно, он был бы даже счастлив – в течение пары минут, сразу после совершенного преступления, – но только пару минут…

Но этого не произошло. Он вспомнил Валентину, ее задумчивый взгляд, плывущий поверх ресторанного дымка, ее беззащитную улыбку, когда она предложила ему пожить с ней вместе, и решение пришло само собой. Да, безусловно, это – судьба, это – знак. Он должен немедленно отправиться к ней, подальше от города и его кровавых соблазнов.

В результате они провели вчера восхитительный день – рыбачили, готовили вместе ужин, смотрели фильмы (французскую мелодраму, американский боевик и советскую комедию), потом легли спать. Каждый – под свое одеяло.

С Валентиной было легко, как это ни странно. Он и сам не мог понять, откуда вдруг взялась эта легкость – вместо ожидаемой натянутости, неловкости. Вероятно, Валентина была «устроена» таким образом, что ее присутствие не только его не напрягало, а наоборот – вносило в их отношения, в общение какое-то особое тепло.

К своему стыду, он, вспоминая свои встречи с ней в служебной обстановке, нередко ловил себя на мысли, что, совсем не зная ее, как бы заранее жалел ее, такую некрасивую скучноватую женщину, предполагая, что окружают ее лишь кромешное одиночество и безысходность. Глядя на хорошенькую секретаршу Галочку, к примеру, трудно было предположить, что она одинока, и его нахальное воображение почему-то настойчиво рисовало ее в обществе мужчин, никак не иначе. А вот с Валентиной срабатывало психологическое и зрительное клише, рисующее кадры ее повседневной жизни: маленькая тихая кухня – и Валентина, закутанная в халат, обнимает ладонями большую кружку с дымящимся чаем.

И вдруг – такая перемена! Дорогой ресторан, Валентина в шикарном вечернем платье, ее испуганный и вместе с тем полный любви и страсти взгляд.

Получается, что он совсем не разбирается в людях. В женщинах.

…Он

медленно повернул голову, чтобы увидеть ее лицо. Увидеть и понять, что он к ней испытывает, как ее воспринимает. Видит ли он ее такой же, как на работе, или же обнаружит в ней черты той, другой Валентины, которая предложила ему свою руку и сердце?

Оказалось, что ее в постели нет. Смятая подушка, скомканное, сбитое на самый край кровати, похожее на голубое облако одеяло.

Они договаривались спать под разными одеялами. Чтобы было не так страшно. Что было правильно. Но все получилось неправильно – с того самого момента, как погасла последняя ночная лампа. Эта упавшая на них темнота словно развязала им руки, и Игорь первый потянулся к ней, нащупал ее голову, обхватил ладонями, приблизился к ней и губами нашел ее губы… И оказалось, что у нее прелестный рот, будто бы созданный для поцелуев. Он жадно целовал ее губы, словно в любую минуту ему могли отказать в удовольствии целовать их. Потом он сорвал с нее «правильное» одеяло и накрыл ее своим, укутал, как куклу, и прижал к себе, не отрываясь от ее губ, а позже, бормоча что-то вроде: «Тот, кто придумал эти пижамы, должен за это ответить!» – принялся расстегивать маленькие гладкие пуговицы.

Ее теплое тело не приснилось ему. Он знал это точно, потому что где-то в середине их совместных безумств ему пришло в голову включить лампу, и, когда вспыхнул свет, он увидел разметавшуюся на постели, извивавшуюся и постанывавшую, еще не успевшую остыть от его объятий прекрасную женщину. Новую для него женщину. Желанную женщину.

…Он встал, рывком раздвинул белые плотные занавески и впустил в комнату утреннее солнце. И улыбнулся, увидев в окне стоявшую возле калитки освещенную зелеными бликами Валентину, беседовавшую с какой-то женщиной. Приглядевшись, он понял, что она только что купила молоко. Женщины попрощались, и Валентина быстрым шагом направилась к дому.

Игорь вспомнил, что вечером она спросила его как бы мимоходом, любит ли он овсянку на молоке. Любит. Значит ли это, что она сейчас сварит для него кашу?

Какие простые понятия: завтрак, каша, молоко, утро… И как же давно он не испытывал счастья от таких простых и обыденных для большинства людей вещей? В его прошлой жизни не было не то что овсянки, не было элементарной чашки кофе или чая утром. Да и жена, потеряв всякий стыд, уходя вечером, подчас возвращалась домой лишь на следующий день.

Он вернулся к кровати, сложил аккуратно одеяла, заправил постель, заглянул в примыкавшую к спальне ванную комнату и сразу же нашел сухие чистые полотенца и купленный вчера специально для него черный халат.

Выйдя из ванной, он переоделся и спустился вниз. В кухне на самом деле пахло горячей овсянкой. И ему не надо было теперь уже ничего изображать. Он просто подошел к хлопотавшей у плиты Валентине (на ней было желтое домашнее платье), обнял ее и поцеловал:

– Доброе утро, Валя.

– Доброе утро, милый…

Боже, сколько счастья в ее взгляде!

Держа ее в объятиях, он вновь, как и ночью, почувствовал сильнейшее желание, но, не желая напугать ее или показаться чрезмерно сладострастным, позволил себе лишь часть того, что мог бы позволить, будучи ее настоящим супругом. Дневной свет отрезвлял его, сковывал, не давал расслабиться и подавлял влечение.

– Как спалось? – Валентина, как он почувствовал, тоже в обстановке утренней, залитой солнцем кухни испытывала примерно такие же чувства. Щеки ее пылали. Возможно, она стыдилась своей ночной дерзости и смелости.