Познание России: цивилизационный анализ
Шрифт:
Для того, чтобы противостоять Западу, в нем мало ориентироваться, его надо понимать. Погружение в европейский контекст и необходимость рецепции широчайшего круга идей и технологий порождали целый слой общества, усвоивший иную ментальность. Так появлялись самые энергичные, квалифицированные и безжалостные могильщики империи.
В десятилетия имперского застоя новые идеи и новые настроения усваивались латентно. Новые люди, социальные институты, новые модели жизни утверждались подспудно, в рамках устойчивого системного качества. Но именно в этот период последующие бурные перемены становились неизбежными. В обстановке имперского застоя формировались люди, подобные Герцену, Самарину и Ростовцеву, академику Арбатову, Гавриилу Попову и Гайдару. Тогда же складывались и социально-психологические предпосылки, обрекавшие общество
Противостояние Запада и России. Начну с оговорки. Было бы упрощением утверждать, что весь послевоенный период заполнен тотальным противостоянием Запада и России. По временам логика общемирового взаимодействия требовала координации усилий и подвигала к совместным действиям.
К примеру, можно вспомнить действия европейских стран, принуждавших Турцию к изменению политики по отношению к Греции. В 1827 г. русская, английская, французская эскадры заперли турецкий флот в бухте Наварин и сожгли его. В 70-е годы XX в. СССР и США скоординированно способствовали военному противостоянию Ирана и Ирака. Ирано-иракская война дестабилизировала регион и блокировала возможность консолидации арабского мира вокруг экстремистского режима, представлявшего опасность как для Запада, так и для Советского Союза. Тем не менее противостояние устойчиво преобладало над взаимодействием.
На руинах антиэфемеридной коалиции возникала антироссийская коалиция. Исходная точка разворачивания послевоенного процесса — завершение борьбы с эфемеридой. Воспоминания об общей борьбе быстро улетучивались, а совместные действия по обустройству послевоенной Европы разваливались, натыкаясь на фундаментальные противоречия. Россия стремилась утвердить в Европе чуждые ей политические принципы и несвойственное европейцам видение исторической перспективы. Она стремилась доминировать, что встречало неприятие правительств и европейской общественности. Политика имперского диктата, архаичная стадиально и чуждая цивилизационно, с неизбежностью включала механизмы самосохранения. Как всегда, общая опасность объединяла разрозненный Запад. Романский и германский мир, протестанты и католики, славяне, угро-финны, потомки кельтов объединялись в противостоянии русской опасности. Россия/СССР (заметим, не без оснований) воспринимались как сила, посягающая на самые основы западной цивилизации.
Попытки России расколоть западный мир и утвердиться в нем, опираясь на «братьев-славян», единоверцев, «братьев по классу», созданный ею пояс стран-сателлитов были обречены на провал, поскольку союзники оказывались либо эфемерно-призрачны, либо неверны. Для последних — это союз вынужденный и противоестественный, так как по своей цивилизационной сути они либо прямо принадлежат Западу, либо необратимо «заражены» им.
Эти обстоятельства определяют собой историческую эмпирику. В XIX в. верность принципам Священного союза превращала Россию в глазах европейского общественного мнения в жандарма, что делало антироссийскую политику популярной. Лидеры Европы получили возможность облекать вполне эгоистические цели и устремления в тогу борьбы с засильем «азиатской деспотии». Мир, не простивший России ни подавления восстания поляков в 1830 г., ни подавления революции венгров в 1849 г., с энтузиазмом объединился в начале 50-х XIX в. на антироссийских позициях. В Крымской войне Россия противостояла Европе как целому и проиграла.
В XX в. антисоветская общность — на этот раз глобальная, объединяющая подавляющую часть промышленно развитых стран, сформировалась значительно раньше, с развертыванием холодной войны. Целые поколения вырастали с сознанием того, что рядом с ними существует последний, заклятый враг западной цивилизации, «империя зла», желающая уничтожить свободный мир и принести на его просторы чудовищные, варварские порядки, чуждые самой природе европейского человека. Такого рода опасность мобилизовала все силы, оправдывала любые жертвы и задавала такой уровень противостояния, который истощал силы противника. Тем более что противник базировался на стадиально отсталой, а потому менее эффективной модели социальности. Советский Союз проиграл «холодную войну», буквально надорвавшись под грузом непосильных тягот глобального противостояния.
Сделаю еще один вывод относительно характера противостояния Россия — Запад. Оба раза борьба между Россией/СССР и Западной Европой не только разворачивалась в самой Европе, но и перерастала за ее пределы, переносилась и Азию, Африку, демонстрируя тенденцию превратиться в общемировую.
В первом случае по этому поводу вспоминается не только пресловутая «проблема ключей» от Вифлеемского храма, ставшая поводом для Крымской войны, но и многолетняя борьба России и европейских держав, прежде всего Англии, за влияние на Турцию. Надо сказать, что беспокойство по поводу активности России на восточном направлении (Турция, Персия) и противодействие ее усилиям — устойчивый фактор послевоенной ситуации. Обратимся к одному конкретному эпизоду. По Адрианопольскому миру 1829 г. Россия как покровитель единоверных христиан имела право вмешиваться во внутренние дела Турции. В 1833 г. султан получил помощь России в борьбе с восставшим против него египетским пашой. Русский флот подошел к Константинополю и высадился на малоазийский берег для защиты Босфора от египетских войск. До боя дело не дошло. Держаны склонили восставших к покорности султану. Но Россия обрела в Турции особые права и стала покровителем «больного человека», как называл Николай I разлагающуюся империю.
С этого момента европейская дипломатия начинает активно бороться с российским преобладанием в Турции. В результате конференция европейских держав в Лондоне в 1840 г. установила протекторат пяти государств над Турцией. Копротекторами были объявлены Россия, Англия, Австрия, Франция, Пруссия.
Во втором случае разворачивание глобального противостояния тотально, а эпизоды бесконечной борьбы многочисленны и вряд ли нуждаются в описании. Приведем лишь сухой, далеко не исчерпывающий список: Греция (1947–1949), Китай (1946–1991), Югославия (1948), Корея (1950–1953),
Польша (1946–1948; 1956; 1980–1981), Венгрия (1956), Никарагуа (1979–1990), Куба (1961–1991), Вьетнам (1964–1974), Восточный Берлин (1948–1949; 1953), Чили (1970–1973), Афганистан (1979–1989) и т. д., и т. д. За военно-политическим противостоянием следуют идеологическая, культурная, экономическая борьба, технологическая гонка и т. д.
Вернемся к завершающим фазам противостояния. В результате разрушения послевоенного баланса сил Россия утрачивает статус сверхдержавы, теряет функции базового гаранта европейской стабильности и переживает остродискомфортный кризис самоидентификации.
Кризис самосознания. Здесь мы сталкиваемся с феноменологией массовой ментальности и попадаем в сферу цивилизационного мифа. Дело в том, что статус, обретенный Россией после мировой войны, в эмпирическом смысле ни в коей мере не традиционен. До мировой войны Россия — крупная региональная держава, не более того. Таким образом, нет речи об утрате прав, присущих многим поколениям, и оттого остро болезненной.
Однако, не будучи явлен эмпирически, статус сверхдержавы, т. е. мировой империи, живет в сознании россиян. Его утверждение восходит к эпохе цивилизационного синтеза России и сохраняется столетиями, покидая по временам сферу изменчивого и профанного «сущего», но сохраняясь в сфере идеального «должного». Образ сверхдержавы соответствует архетипу мировой империи, заложенному в политической мифологии российского государства. Чем ближе Россия к этому образу, тем глубже вздымается грудь и чаще бьется сердце российского традиционалиста. В облике мировой империи ему видятся воплощение предначертаний и реализация высшего Божественного смысла существования России. Поэтому утрата статуса так болезненна.
Приметы фрустрации во множестве рассыпаны в свидетельствах современников крымской катастрофы. В адрес европейцев раздавались запоздалые обвинения в неблагодарности, неверности и неизбывной вражде к России. Российские патриоты не могли простить позицию Австрии в крымском конфликте. Кто-кто, а австрийцы должны были быть благодарны России за подавление венгерской революции 1848–1849 гг. Разгром польского восстания 1863 г. воспринимался в обществе как локальный, но все же адекватный «ответ» Западу189.