Познание России: цивилизационный анализ
Шрифт:
Формы экспансии эфемерид. Есть некоторое различие в формах политики эфемерид — Франции в XIX в. и Германии в XX в. — к моменту подписания договора с Россией. В первом случае это цепь практически непрерывных войн, которая прямо вела к большой общеевропейской войне. Во втором — одностороннее насилие, не встречавшее военного сопротивления, созидание империи в условиях балансирования на грани общеевропейской войны.
Французская имперская политика начинает формироваться еще в республиканский период. Советская историческая традиция уделяла чрезмерное внимание борьбе европейских монархий с республиканской Францией. Однако, во-первых, революционная Франция сама в 1792 г. объявила войну Австрии, вступив тем самым в череду войн, которые закончились только после Венского конгресса. Во-вторых, она не только и не столько защищалась, сколько активно экспортировала революцию. В 1795 г. вслед за оккупацией
В 1804 г., взяв титул императора. Наполеон заявил претензии на преемственность с традицией универсальной империи Карла Великого, Франция требовала права на главенствующее положение среди европейских государств. После коронации Наполеон возвел на европейские престолы своих братьев и сестер. Батавская республика превратилась в Голландское королевство, король которого — брат императора Луи. Итальянская республика стала Итальянским королевством. Титул короля принял сам Наполеон, правил королевством его родственник, вице-король Э. де Богарне. Завоевания и перекраивания европейской карты в пользу Франции шли непрерывно.
К Тильзиту Франция — это огромная и постоянно растущая континентальная империя, которую, казалось бы, ничто не в силах остановить.
Во втором случае сказались политическая ситуация в Европе, заданная версальской системой, приниженное положение Германии как страны, проигравшей Первую мировую войну. Построение империи началось с односторонних актов, имевших целью восстановить территорию и права германского государства и поэтому не встречавших сопротивления. Гитлеровское правительство, выступая как защитник законных прав нации и государства, балансируя на грани военных действий, шантажировало потенциальных противников. Используя понятное стремление европейской общественности избежать большой войны, оно запугивало одних, убеждало в справедливости своих действий других. На фоне широко развернутой демагогии по поводу грабительских условий версальской системы Гитлер перечеркивал условия Версальского мира и создавал великую империю.
Вслед за ремилитаризацией Рейнской зоны настал черед Австрии. Июльское соглашение 1936 г. между двумя странами поставило Австрию в фарватер германской политики.
12 марта 1938 г. Гитлер ввел в страну свои войска и на следующий день объявил о присоединении (аншлюсе) Австрии к Третьему рейху. Следующей оказалась Чехословакия. 29 сентября Гитлер предъявил правительству Чехословакии ультиматум — передать Германии Судетскую область, населенную преимущественно немцами. За этим последовал позорный Мюнхенский договор. Конференция четырех держав (Германии, Италии, Франции и Англии) согласилась с требованием Германии. Правительство Англии подписало с Германией декларацию о взаимном ненападении. В октябре 1938 г. Судетская область была присоединена к Германии, а в марте 1939 г. захвачена и вся оставшаяся Чехословакия. Тогда же Германия отторгла от Литвы порт Клайпеду (Мемель) и прилегающую территорию. К осени 1939 г. Гитлер исчерпал возможности движения вширь, балансируя «на грани», и оказался перед рубиконом — началом большой войны. Договор с СССР создавал политические гарантии, необходимые для перехода к следующему этапу построения империи.
Итак, каждый раз империя-эфемерида создавалась насильственно. Различия в формах сколачивания империй заданы спецификой исторической ситуации. Причем в обоих случаях после подписания мирного договора с Россией эти различия снимались полностью, поскольку были начаты полномасштабные войны.
Союз России с эфемеридой. Оба раза Россия вступала в союз с эфемеридой, т. е. с империей, возникшей мгновенно, как призрак, нелегитимной в глазах миллионов людей, опиравшейся на военную мощь и неприкрытое насилие. И хотя Гитлер к 1939 г. избежал прямых военных действий, это было обусловлено спецификой межвоенной ситуации в Европе. Вся политика фашистской Германии не оставляла ни малейших сомнений относительно неизбежности мировой войны. В стране был установлен тоталитарный милитаристский режим. Уже прошли еврейские погромы, уже горели костры из книг. Если присоединение Саара или Рейнской зоны могло рассматриваться как восстановление некоторой исторической справедливости, то аншлюс Австрии и захват Чехословакии
В глазах широких масс эфемерида символизировала силы хаоса и насилия, опасность для самих основ цивилизаций. Надо помнить, что в обоих случаях борьба за сохранение устойчивого баланса сил против катастрофического роста имперского новообразования в Европе накладывалась на неприемлемость, нелегитимность идеологии, политической практики и самого генезиса эфемериды, ее институтов и ее власти. В глазах среднего европейца начала XIX в. Наполеон — чудовище не менее богопротивное, нежели Гитлер для своих современников.
Существует множество свидетельств неприятия политики Тильзита в российском обществе. Это мнение представлялось настолько бесспорным, что еще на рубеже XIX–XX вв. было отражено в гимназических и университетских курсах истории. Лояльность по отношению к императору и долг дворянина повелевали подчиняться решениям высшей власти, однако Наполеон оставался в глазах общества исчадием революции.
Можно добавить, что помимо соображений морального и геополитического характера в случае с Наполеоном просматривались и экономические интересы. Марксистский историк М. Покровский, объясняя непопулярность политики сближения с императором, видел причину этого в падении цен на зерно. Участие в континентальной блокаде ударило по интересам крупных помещичьих хозяйств. Как указывал Покровский, при сравнительно небольшом вызове цены на зерно диктовались экспортом. Правда, в то же самое время наблюдался взрывной рост легкой промышленности (английские сукна и ситцы замещались отечественными), но настроения в обществе и при дворе определялись дворянством185.
Неприятие политики сближения с гитлеровской Германией обнаруживается в мемуарах и произведениях художественной литературы, написанных после войны, в аналитических и директивных документах партийных инстанций, в практике карательных органов (за антинемецкие настроения сажали). Люди, которым годами говорили про ужасы фашизма, люди, сопереживавшие «нашим» в Испании, должны были в один день изменить точку зрения. Несмотря на мощь пропагандистского аппарата и политическую наивность советских людей, такой зигзаг был невозможен. Эпоха оставила нам яркое свидетельство — шутку о «наших заклятых друзьях». Советские граждане были достаточно мудры, чтобы говорить об этом шепотом, в кругу самых близких, а такая форма самовыражения для того и служит, чтобы не оставлять письменных свидетельств ни для «органов», ни для историков. Тем не менее, широкое неприятие советско-фашистского сближения не подлежит сомнению.
Планы раздела Европы. Оба раза перемена в политике России была вызвана разочарованием в перспективах анти-эфемеридной коалиции и возможностях общеевропейского противостояния созданию новой империи.
Неудача политики противостояния возникавшей в Европе империи, соизмеримой по размерам с Россией, влекла за собой смену политики на союз с ней на основе принципов раздела Европы, а значит — соучастие в разрушении баланса европейских сил. Россия боялась не поспеть к пиршественному столу. Она не вступила в открытую войну с единственной непримиримой антиэфемеридной силой в Европе — Англией, но заняла резко враждебную позицию по отношению к ней. Испытывая колебания — не начать ли полномасштабную войну с Англией. Россия/СССР отказывается от этого, избирая политику выжидания на стороне того, кого она считает потенциальным победителем. Иными словами, явственно тяготеет к полному разрушению европейского баланса сил, рассчитывает на прочный союз с эфемеридой на основе четкого и устойчивого раздела сфер влияния.
Но было бы несправедливо сводить все к холодному политическому расчету. В эфемериде чувствуется сила, мощь, агрессия, а значит, непобедимость и величие. Она воплощает собой идею попрания упадочнической, погрязшей в мелочных счетах европейской цивилизации. Эфемерида — архаическая по своим глубинным основаниям империя, притязающая на статус универсальной, вселенской. Все это родственно притязаниям российской политической элиты, рождает резонанс, чувство родства душ. Если эфемерида и враждебна России, то эта вражда братьев. А разве не должно быть миру между братьями? Эфемерида ближе сущностно, она затрагивает некоторые глубинные струны русской души, будит неясные, но бесконечно важные воспоминания. Она — воплощение тайных помыслов и желаний — вызывает зависть, смешанную с восхищением. Подобные чувства испытывали предки российских политиков в Каракоруме и в Сарае перед тронами монгольских «царей». Эти мотивы не подлежат четкой вербализации и не доступны черни, но переживаются в правящем слое. Именно они и примиряют власть с идеей союза со вчерашним противником.